— Она прищелкнула языком. — Все равно, когда я умру, какой-нибудь летатель подвесит мое тело на ремнях, с трудом наберет высоту и полетит над морем, чтобы предать мое тело волнам но обряду летателей. «Воздушное погребение», как его называют. Но почему, я не знаю — труп ведь не летает. Когда перерезают ремни, он падает вниз, точно камень, и тонет. Или его съедают сциллы. Тогда зачем все это? Но такова традиция. — Она вздохнула.
— Вэл-Однокрылый был нрав. Он погребен прямо здесь, на Сиатуте, в большой каменной гробнице, а над ней стоит его статуя. Все сделано по его собственным рисункам. Только я никогда не умела идти против традиций, как Вэл.
Он кивнул.
— А потому ты хочешь, чтобы помнили эту песню, а не то, как ты умрешь на самом деле?
Старуха презрительно поморщилась.
— А я думала, ты певец, — сказала она, глядя мимо него. — Певец бы понял. Песня… она о том, как я умру на самом деле. Колль знал это, когда слагал ее для меня.
— Но… — нерешительно начал Дарен.
Дверь открылась, и на пороге вновь появилась Одера, со свечой в одной руке и с кружкой в другой.
— Довольно пения, — сказала она. — Ты переутомишься. Пора выпить сонный настой.
— Да. — Старуха кивнула. — Голова у меня совсем раскалывается. Постарайся, Дарен, не падать с обрыва на камни. А уж если пролетишь вниз тысячу футов, побереги голову. — Она взяла кружку и выпила тесис. — Какая мерзость! — сказала она. — Хоть бы ты его чем-нибудь сдобрила!
Одера проводила Дарена к двери, но на пороге он остановился.
— Песня… — сказал певец. — Я буду ее петь. И другие будут. Но я подожду, пока… пока не узнаю, понимаешь?
Она кивнула, а по ее телу уже разливалась сонливость, забвение, даримое тесисом.
— Да, конечно, — сказала она.
— Но как она называется? Песня?
— «Последний полет», — ответила старуха с улыбкой. Ее последний полет, но и последняя песня Колля тоже!
— «Последний полет», — повторил он. — Марис, по-моему, я понимаю. Песня — это же правда, ведь так?
— Да, правда, — согласилась она, но подумала, что он ее вряд ли услышал. Голос у нее был такой слабый, а Одера уже увела его и закрыла дверь. Потом целительница вернулась, погасила светильник и снова вышла, а она осталась одна в темной комнатушке, пропитанной запахом болезни. Под древним залитым кровью камнем «Деревянных Крыльев».
Почему-то тесис не действовал. Ею овладело странное волнение — пьянящее, захватывающее чувство, которого она давно не испытывала.
Ей чудилось, что она слышит, как в вышине над нею начинается гроза, как дождь барабанит по выветренным скалам. Крепость построена прочно — так прочно! — и не могла обрушиться. И все же что-то говорило ей, что наступает та ночь, когда через столько лет она наконец-то отправится навестить своего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Вэл-Однокрылый был нрав. Он погребен прямо здесь, на Сиатуте, в большой каменной гробнице, а над ней стоит его статуя. Все сделано по его собственным рисункам. Только я никогда не умела идти против традиций, как Вэл.
Он кивнул.
— А потому ты хочешь, чтобы помнили эту песню, а не то, как ты умрешь на самом деле?
Старуха презрительно поморщилась.
— А я думала, ты певец, — сказала она, глядя мимо него. — Певец бы понял. Песня… она о том, как я умру на самом деле. Колль знал это, когда слагал ее для меня.
— Но… — нерешительно начал Дарен.
Дверь открылась, и на пороге вновь появилась Одера, со свечой в одной руке и с кружкой в другой.
— Довольно пения, — сказала она. — Ты переутомишься. Пора выпить сонный настой.
— Да. — Старуха кивнула. — Голова у меня совсем раскалывается. Постарайся, Дарен, не падать с обрыва на камни. А уж если пролетишь вниз тысячу футов, побереги голову. — Она взяла кружку и выпила тесис. — Какая мерзость! — сказала она. — Хоть бы ты его чем-нибудь сдобрила!
Одера проводила Дарена к двери, но на пороге он остановился.
— Песня… — сказал певец. — Я буду ее петь. И другие будут. Но я подожду, пока… пока не узнаю, понимаешь?
Она кивнула, а по ее телу уже разливалась сонливость, забвение, даримое тесисом.
— Да, конечно, — сказала она.
— Но как она называется? Песня?
— «Последний полет», — ответила старуха с улыбкой. Ее последний полет, но и последняя песня Колля тоже!
— «Последний полет», — повторил он. — Марис, по-моему, я понимаю. Песня — это же правда, ведь так?
— Да, правда, — согласилась она, но подумала, что он ее вряд ли услышал. Голос у нее был такой слабый, а Одера уже увела его и закрыла дверь. Потом целительница вернулась, погасила светильник и снова вышла, а она осталась одна в темной комнатушке, пропитанной запахом болезни. Под древним залитым кровью камнем «Деревянных Крыльев».
Почему-то тесис не действовал. Ею овладело странное волнение — пьянящее, захватывающее чувство, которого она давно не испытывала.
Ей чудилось, что она слышит, как в вышине над нею начинается гроза, как дождь барабанит по выветренным скалам. Крепость построена прочно — так прочно! — и не могла обрушиться. И все же что-то говорило ей, что наступает та ночь, когда через столько лет она наконец-то отправится навестить своего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88