«Все дразнишь, а зачем тебе?.. ты ж от меня отдельная теперь. А про это даже Чикилев знает, что вор… бывает, собьешься с ноги и никак в нужный след не вступишь! Дозволь герою не хвастаться его геройством… и не хочу заодно с Чикилевым в щелки подсматривать. Не дразни же меня… ах, как голова моя болит!»
Он хотел приказать, сжать ей руку до боли, воспретить, но движенье пропало впустую, Маша исчезла, а взамен ее шарахнулась на мостовую древняя старушка с кухонной сумкой и проводила взглядом, качая головой. В погоне за неуловимою беглянкой Митька вбежал в подъезд многоэтажного здания и, минуя вешалку, должен был прислониться в углу к заклеенной объявлениями витринке, чтобы переждать качку. Так и не смог вспомнить впоследствии, сколько времени пробыл в вестибюле, когда же чуть отошло, заметил кучку озабоченно наблюдавших за ним сотрудников того учреждения, где сейчас находился. Тогда, подчиняясь все тому же неодолимому влеченью, он стал медленно подниматься по ступенькам во второй этаж, и, хотя даже не спотыкался теперь, встречные жались к перилам при виде его и обходили стороной. Затем он потянул на себя скобку высокой стеклянной двери и с несколько прояснившимся сознанием огляделся.
Поиск свой Митька начал с полу и, лишь убедившись, что ни соринки не белело в проходах и под столами сотрудников, поднял голову. Человек пятнадцать, а ему почудилось — множество чем-то пришибленных, друг на дружку похожих людей находилось перед ним. Был воскресный день, так что лишь чрезвычайное происшествие могло соединить их всех в то утро. Дух несчастья висел над учреждением, и, хотя все с одинаковым видом усердия и непричастности склонялись над бумагами, никто ровно ничего не делал, а взволнованный шепот их сливался в такой же однообразный гул, как если бы в спичечном коробке шевелилось большое неспокойное насекомое. В конце помещения виднелась вторая двустворчатая дверь, и Митька стал пробираться к ней между втесную составленных столов, поминутно извиняясь направо и налево, потому что на ходу, для твердости, опирался то на одно, то на другое склоненное плечо. Он направлялся с уверенностью, заставлявшей подозревать, что бывал здесь раньше, даже не так давно, не более неделп назад, а может, вчера во сне. Лишь в самом конце его не без робости опросила заплаканная девица, куда ему, и Митька отвечал, что к директору, указав при этом на дощечку с именем старинного своего дружка… Едва взявшись за скобку, он носом к носу столкнулся с двумя в кожаных куртках и тугих ремнях, — не приготовленные к подобной дерзости, они не опознали Митьки.
Арташез, тот самый, бывший секретарь полковой ячейки, непревзойденный усач когда-то и приятель, сидел ва большим столом с письменным прибором, громоздкость которого соответствовала его высокому служебному положению; четыре телефона на соседнем столике дожидались его приказаний.
Все здесь было до благообразия чисто, и, как снова убедился Митька, нигде никакой бумажки не валялось на полу. В глазах Арташеза вспыхнуло раздражение на самовольное вторжение, тотчас, однако, подавленное — едва опознал Векшина. Действительно, такая чрезвычайность таилась в визите необыкновенного по внешности посетителя, что собеседник Арташеза, видимо только что подвергшийся допросу сотрудник, сразу поднялся уходить. Некоторое время директор вопросительно молчал, щурко поглядывая на вошедшего, то на лицо, то на продранный рукав шубы.
— Здорово, святая душа… — сипло сказал Митька, снимая шапку, без стеснительных в их нынешнем положении объятий, тем более что по ряду соображений гость и не рассчитывал на особо радушный прием; он долго усаживался в мягчайшее, как западня, кожаное кресло. — Гляди, наглядывайся досыта: живой еще, как сам можешь удостовериться… вот навестить старого черта притащился!
Тот не отвечал пока, только хмуро удивлялся, точно видел мертвого. В нынешних условиях появление Митьки представлялось Арташезу событием особой важности: слишком много пережили вместе, слишком часто одна и та же шрапнель накрывала обоих смертоубийственной пятерней. Но сперва постороннее присутствие помешало ему выразить радость свиданья, а минутой позже наступило обидное и подозрительное замешательство. Завязался поединок взаимного вопросительного молчанья, очень похожий на то, как боролись в полку когда-то — ладонь в ладонь, локтями упершись в край стола; Арташез сдался раньше. Он мелко зачастил какими-то крайне несущественными для такой минуты словами, а Митька тем временем упорно рассматривал его отбелившиеся, ужасно торопливые руки, нарядный галстук, коротко подстриженные усы и нечто до раздражения новое для него — на подбородке.
— Какие же всемирные усищи были у тебя, Арташез, зря ты их обкорнал, да еще какой-то заграничный кустик под губою пристроил! — вразрез остановил его взволнованную скороговорку Митька.
Тот снова умолк, стараясь проникнуть в причину неожиданного Митькина маневра, потому что за каждым произнесенным им словом прятался намек на происшедшие перемены.
— Э, не в кустике, а в душе все дело и в чистой совести, Митрий… да и не важно это. Где ж ты теперь устроился, однако? Ведь столько лет…
— Да в кооперации по-прежнему работаю… — со злым и жарким вдохновеньем придумал Митька; он то и дело откашливался, чтоб вернуть голосу пропадавшую звучность. — Главным образом в разъездах да на побегушках пока… оно и хлопотливо, но не теряю надежды, бодрости. Вот и голос в поезде вчера потерял: вагон дырявый попался. Я на свою жизнь не ропщу, больно уж дело-то наше интересное, сознание в людях пробуждать: с головой захватывает! — По ходу рассказа он выдумывал цифры преуспеяний, главным образом в процентных, отлично затемняющих ясность, отношениях, и приводил застрявшие в памяти общие цитаты из газет, — Погоди, еще догоню тебя…
— Рад, очень рад, что наладилось у тебя, — не дослушав, говорил Арташез, а сам искал глазами чего-то на столе. — Я всегда был в тебе уверен!
— Мерси, братец, мерси, — в том же тоне благодарил Векшин. — Кстати, кто это здесь торчал у тебя?
— А!.. это консультант мой. Строительство обширное затеваем, а я в этом деле мало смекаю пока…
— Фанерное небось? — подмигнул Митька, задоря бывшего приятеля. — Ладно, не серчай, свои люди… Нет, я не про этого, а вот что перед ним-то вышли, в черных куртках.
— Ах, ты вон про что! — Директор поднял на гостя внимательные глаза, удивленный тоном этой откровенной любознательности. — Как же, братец, двадцать тысяч ухнули у нас в эту ночку, не слыхал?
— Ай-ай!.. только откуда же двадцать-то, — не на шутку испугался Митька, — когда их всего шесть было… говорят.
— Ах, разве шесть… я все путаю, — без всякого удивления поправился Арташез. — Я и забыл, что в тот день у нас большие платежи были… Словом, вот они и приходили, двое, из розыска… Тебе надо лечиться, Митрий, а то вовсе голос потеряешь. Ты Бахтина из нашей санчасти знавал? Тоже не спохватился вовремя, так и хрипит до сей поры. — Для такого дня он уделял несколько чрезмерное внимание здоровью бывшего приятеля.
— Ведь сам, поди, на бегах проиграл… а? — шутил Митька, упорствуя в своем намерении разозлить Арташеза. — Я не донесу, признавайся!
— Ты про что это? — нахмурился тот и снова подавил вспышку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180