– Смиритесь, отец святой, не шумите, чтобы, помимо милиции, не привлечь сюда и газетчиков, которые присутствию моему здесь неминуемо придадут срамное для вашего сана истолкование. Потерпите меня еще хоть чуток и вы убедитесь, что я пришел сюда не только с черным камнем за пазухой, но и с приятным сюрпризом для вас обоих, особенно для супруги вашей, которая в данную минуту изучает меня через замочную скважину, – убедительно сказал ему корифей, уже не отмахиваясь на сей раз от его заклинательных бормотаний. – По старинному этикету гость при первом визите в незнакомый дом еще на пороге вручает хозяйке свежие цветы, как поступил бы и я, если бы в кладбищенских условиях такого рода подношенье не приобретало несколько пугающий оттенок, не так ли? Тогда я надоумился подарить уважаемой Прасковье Андреевне нечто более значительное, и если для нас менее хлопотное в смысле пересылки и доставки на место, то для нее самой – полностью избавляющее от воздушной прогулки на сомнительном транспорте в несусветную даль, то есть мы могли бы хотя бы на пару дней отправить подарок, так сказать, самоходом через всю Сибирь непосредственно в материнские объятия.
Корифей говорил о Вадиме – старшем в лоскутовской семье, неудачном детище, блудномсыне, около двух лет пребывавшем в безвестии. В свое время взятый у себя на квартире, он у лубянских властей числился, видимо, однофамильцем старо-федосеевского попа, почему имя его и не произносилось вслух в домике со ставнями, чтоб не поставить под удар остальных, но и отрекаться от любимого сейчас было еще горше.
Тут, словно каленым железом коснулись незажившей раны, Матвей Петрович уже в задышке бессилья едва не произнес куда более резкую, неприглядную для священника формулу изгнания, как внезапно распахнулась дверь и ворвалась обезумевшая матушка, умоляющим жестом приказавшая мужу молчать, и затем разыгралась не поддающаяся пересказу сцена. Ковыляя на больных ногах и как бы цепляясь за воздух, чтобы не упасть, воодушевленная надеждой женщина пыталась ухватить корифея за любую из рук, чтобы поцеловать, даже облить ее слезами благодарности за обещанное исцеление от материнского горя, а тот, держа обе над головой, метался по комнате из угла в угол, совершая немыслимые пируэты, почему-то не решаясь запросто исчезнуть или провалиться, к себе в преисподнюю например.
– Опомнитесь, мадам, вы не знаете, с кем имеете дело. Меня нельзя касаться даже взглядом, даже мысленно нельзя, чтобы рассудка не лишиться! – на все лады твердил он и, видимо, считая бестактным покидать стариков в переполохе, затеянном им самим, менял свои очертания, вспухал, коробился, почти искрился и одновременно слегка рычал, чтобы образумить несчастную. И правда, едва Прасковье Андреевне посчастливилось ухватить его хотя бы за пуговицу на животе, старуха стала быстро таять в пространстве, так что на пару мгновений от нее осталась всего лишь рука намертво вцепившаяся в середку кителя, что сразу отрезвило обе стороны, и, когда несчастная женщина восстановилась до полной цельности, посетитель с прежним достоинством отошел к комодику поблизости, на котором между двух ваз с крашеным ковылем вдруг оказался настоящий телефонный аппарат, почему-то не отражавшийся в зеркале позади него, но теперь затихшие хозяева не удивились ничему.
– Но когда же и где посчастливится мне обнять его? – робко, еле слышно осведомилась Прасковья Андреевна в наступившей вдруг тишине.
– Не завтра, но скоро, – отвечал страшный гость. – Но тогда предоставьте мне возможность сделать кое-какие необходимые распоряжения и вы убедитесь, что я пришел к вам не с пустыми руками.
– Я сейчас же, в дальний ящик не откладывая, туда к ним в отдел кадавров позвоню... но только не прикасайтесь ко мне!
Интереснее всего, что охваченные жгучим нетерпением чуда старики Лоскутовы, да и сам Никанор по причине своего позитивного мировоззрения, как-то не обратили внимания на случайную неточность адреса, сущую оговорку в смысле интонации, разрешавшей отпуск зэка на побывку из лагеря... Бездействующему старо-федосеевскому кладбищу телефона не полагалось, но столь силен был разбег событий, что корифей отошел к переговорному аппарату. Разумеется, по своим возможностям Шатаницкий как таковой мог бы обойтись и без техники, но, вероятно, по тактическим соображениям не хотел пугать хозяев мистическим распоряженьем в пустоту. Любопытно также, что, несмотря на холодный ужас в лопатках, родители как по сговору отвернулись в сторонку, лишь бы иметь отговорку перед Богом и совестью, что не видели. Соединенье получилось сразу, едва корифей вполголоса назвал засекреченный, видимо, номер – до отдаленнейшего, где-то за Сибирью до Вадимова лагеря вряд ли было дозвониться так легко, – однако отклик последовал незамедлительно, словно абонент с рукой на трубке уже караулил вызов. Слышимость была для всех отличная, но сам по себе отвечающий голос – неразборчивый, булькающий: сопроводительное эхо как при высоких отсырелых сводах глушило слова. По общему впечатлению разговор велся с большим начальником – не менее как зав.сектором по учету личного состава, но, значит, Шатаницкий был главнее, потому что едва, даже не назвавшись, произнес фамилию узника, подлежащего временному увольненью от адской муки, на другом конце провода некоторое время слышался легкий металлический скрежет, как если бы листались железные страницы Вадимова досье.
– Ваше дело в шляпе, – сказал успокоительно Шатаницкий, когда аппарат по миновании надобности исчез. – Но вы понимаете, здесь довольно сложная кухня, и, возможно, потребуется не один месяц на некоторые подготовительные процедуры... но я лично потом проверю ваше дело еще разок!
И никто не удивился, что в распоряжении высокого гостя имеются такие чудесные возможности для экстренной связи. К сожалению, по все той же ученой рассеянности корифей по миновании надобности забыл убрать со стенки свою аппаратуру, что впоследствии и послужило разгадкой его адского розыгрыша.
В конце концов по зрелому разумению Матвей Петрович даже рад был, что не состоялась предусмотренная им встреча Шатаницкого с Дымковым, которая в случае возможного столкновения при их вселенской полярности короткого замыканья дела могла завершиться всемасштабной катастрофой, с крупными последствиями не только для старо-федосеевского некрополя, но и для самой столицы... События обернулись так, что вернувшиеся домой с праздничного гулянья Никанор с Егором уже не застали Шатаницкого, хотя провожавшие его старики все еще сидели на крыльце, подавленные обоюдоострой фантасмагорией случившегося. Встревожась их безответной немотой, Никанор сразу кинулся в светелку к Дуне, где она по нездоровью прилегла на часок, расстроенная еще небывалой на ее памяти вспышкой отца внизу и опозданьем ангела, который из-за боязни обидеть девочку согласился прийти к ее отцу за наставлением.
В то же время, едва войдя в столовую и приметив на стене необъяснимый телефон, Егор сразу схватился за трубку – просто убедиться в его физической достоверности. Прерываемый акустическим искрением по дальности пробега, хриповатый голос отозвался с другого конца: «Отдел кадавров слушает вас...» – причем так отчетливо и близко, что не на шутку перепуганный мальчишка ощутил ветерок чьего-то дыхания у себя на щеке и не успел сообразить – проявилось ли на его организме генетическое родство с юродивой теткой Ненилой, как чертова машинка истаяла у него на глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203