– Умолкни! – воскликнул Микли.
Она кисло глянула на него.
– Молчу, молчу, – ответила она на том же англее. – И все же лгать не стану – ни словами, ни умолчанием.
Сидевший аэроген обхватил себя за плечи.
– Мне бы хотелось попрощаться с Тераи и Ваироа, – сказал он.
– С ними все будет в порядке, они останутся живы, если не ударятся в безрассудство, – обещала Роника. – Возможно, ты сумеешь встретиться с ними, когда получишь возможность вернуться домой… когда весь мир станет свободным.
3
Остров Ванкуве, за проливом Уэнди Фука, трудно было назвать местом ссылки.
Воспользовавшись чужими именами, Иерн и Роника провели первые три дня в Виттохрии. Одевшись по-местному, Иерн не привлекал внимания здешних космополитов, обитателей города, невзирая на чисто выбритые щеки и относительно короткие волосы. Роника же пользовалась понятным и привычным – не более – вниманием со стороны мужчин. На людях Иерн завязывал горло, она поясняла, что муж eе оправляется после хирургической операции н потому не разговаривает. Однако состояние гортани не мешало ему хорошо есть; да и Ложа Волка не стала экономить на них.
Виттохрия являла собой почти полную противоположность Сиэттлу. Этот в основном культурный и в меньшей степени политический, но не торговый центр сохранил, несмотря на все протекшие века, легендарное изящество, которым прославилась Виктория еще перед войной Судного Дня. Уцелевшие с древних времен здания были с любовью отреставрированы; большая часть новых сооружений гармонировала с ними; парки и сады были повсюду.
Роника показала Иерну окрестности, исторические места, знаменитые виды, музеи, университет, в котором училась. Каждый вечер они куда-нибудь ходили – в концерт, на балет или инжунские пляски, а потом возвращались в гостиницу, чтобы насладиться друг другом.
Он уже начал осознавать, что почти «полная противоположность» родине была не более чем заблуждением. Да, люди казались здесь покультурнее и не такими суетливыми, как дома, но в них обитал тот же демон энергии и воли. Он угадывал ее в отчаянных гонках на лодках, заплывах, играх с мячом; в напряженном изгибе моста или статуи; в Зале Предпринимателей, где ежедневно вывешивали сообщения о перспективах на выгодное размещение денег по всему земному шару; в людных, шумных и дымных тавернах, где пиво пили литрами, заливая зельем покрепче; на стенах, сохранивших следы уличных боев Энергетической войны и бунтов против маураев; в свободных походках здешних мужчин и женщин. И в раздраженных взглядах и резких словах, обращенных к редким на улицах маураям.
– А мне жаль их, – сказал однажды Иерн, оставшись вдвоем с Роникой. – Должно быть, более скучного дела не сыщешь на всей земле.
– Наверное, – согласилась она. – Инспекторов в наших краях не густо.
Конечно, ставлю серебряную монетку против капустной кочерыжки – все эти маурайские, так сказать, моряки – бизнесмены, ученые и туристы – просто агенты в штатском.
– И как вы с ними обходитесь?
– По обстоятельствам. Кое-кто не будет даже разговаривать с маураем, только плюнет, проходя мимо. Некоторые держатся холодно и вежливо. Но теперь многие стремятся понять маураев и относиться к ним по справедливости. А некоторые откровенно прислуживают им.
– Ну, наверно, иногда завязывается и настоящая дружба… всякие любовные шашни и браки.
– О да, без этого никак… Кстати… – Она потянулась к нему.
…Потом они перебрались в хижину, принадлежавшую Ложе Волка, и провели там остаток месяца – в уединенном, очаровательном уголке на западном побережье.
Земля круто поднималась от моря, за обрывом дремал сонный лес, за ним дыбились горы. У них было все необходимое: припасы, книги, радио, фонограммы и музыкальные записи, лодка и рыболовные снасти. Когда им хотелось разнообразия, можно было проехать на велосипеде несколько километров до грунтовой дороги, к остановке автобуса. Обычно их интересовали красоты природы – огромный остров был заселен весьма редко, иногда они забредали в рыбацкую деревушку, в ее уютный паб.
К этому времени Иерн научился говорить на англише, постепенно обретая уверенность. Роника настаивала, чтобы он обходился в разговорах с ней только англишем, не прибегая к другим языкам, хотя бы половину каждого дня. При людях он, как и раньше, изображал немого, однако к концу месяца она сочла, что можно объявить его выздоравливающим, и разрешила произносить простейшие фразы – голосом, так сказать, еще не возвратившим природной интонации. Она по-прежнему вела за него все разговоры, легко переходя от истинных воспоминаний к бесстыдной выдумке.
Это был выносливый и упорный народ. Из невысоких крохотных домишек, способных устоять под любым ветром, в утлых лодчонках отправлялись они в океан. Среди могильных камней на кладбищах было немало таких, под которыми не было могил; столетия стерли многие имена, но не могли изгладить отвагу.
Те, кому везло, возвращались к своим женам, работавшим, по крайней мере, столь же усердно, как и мужья; и к детям, которые всегда посещали школу, невзирая на обязанности. Они шли в церковь, потому что верили Иазу; потом заходили в лавку и, конечно – в таверну; обычно владелец отводил под нее комнату в своем доме; автобус, велосипед или пони, впряженные в тележку, доставляли их до селений побольше; там стояли дома Собрания Ложи – обычно простая потемневшая от непогоды изба.
– Мне нравится твой народ, – сказал Иерн Ронике в их коттедже. – Чем больше я узнаю этих людей, тем больше они мне нравятся…
Она улыбнулась. Лампа янтарем заливала ее волосы и кожу, тени, колеблясь, подчеркивали очертания крепкого тела, глубокую впадинку между грудями. Она готовила обед, и тепло комнаты пахло ароматами пищи и – чуточку – смолой. За окнами царила ночь, но звуки мира пробивались внутрь – ропот прибоя, колыхание деревьев, крик совы.
– Тебе нравится все, что вокруг, – улыбнулась она. – Такой ты у меня человек.
– …И тем меньше я их понимаю, – продолжил он из кресла, в котором сидел, восхищаясь ею.
Готовила она несравненно лучше, чем он, а Иерн мыл тарелки после еды: разумное разделение труда. Еще она искусно колола дрова кремневым топориком, на котором сама навела, как положено, острую кромку, а он только таскал поленья домой.
– Как так? – продолжила она деловитым тоном.
Каменная плита, лежавшая сверху на кирпичной печке, прогрелась, и вода закипела в сосуде из теплостойкого стекла, поставленного в отверстие над огнем; алюминиевая сковородка с синтетическим покрытием уже раскалилась, ожидая жаркое.
Он подыскивал нужное слово:
– Не знаю, как сказать, даже не могу задать правильных вопросов. Но это же форменное противоречие – с одной стороны, всеобщий индивидуализм; тут тебе и свободные фермы, и мелкие, но вполне самостоятельные бизнесмены, шкиперы, распоряжающиеся жалкой лодчонкой, но идеал у всех…
– Моя мать и приемный отец рассказывали мне, что перед войной люди не были настолько озабочены заработком. Все шло как бы само собой. Я вижу в этом реакцию на маураев.
– Так, но, с другой стороны, возьмем эти Ложи, регламентирующие жизнь своих членов… или я ошибаюсь?
– Объяснить так сложно, – сказала она. – Даже не знаю, сумею ли я это сделать, поскольку выросла в этом обществе. Ты смотришь на нас со стороны и, должно быть, кос-что видишь яснее, чем я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148