Только Володя Соболин, начальник наших репортеров, бойко рассказывал, что на ленте новостей прибавилось десятка полтора новых заметок. Если, конечно, Володя появлялся на летучке. Случалось, что он манкировал этим мероприятием.
— Все? — Андрей почему-то посмотрел именно на меня. Под его взглядом я почувствовала себя как-то неуютно. Так уже было однажды, когда после истории с моим чеченским любовником Обнорский вызвал меня к себе в кабинет для серьезного разговора.
Неужели, он уже знает? Но ведь Родька Каширин обещал, что никому не скажет!
А если все-таки проговорился? Нет. Не может быть.
«Совсем ты плоха стала, мать, — подумала я. — Паранойя, мания преследования. Пора отдыхать…»
— Теперь — работать. — Обнорский потянулся за сигаретой. А мы заторопились к выходу. Первым убежал Володя Соболин: всю летучку он часто смотрел на настенные часы и нервно сгибал-разгибал какую-то бумажку.
Я уже была в дверях, когда Обнорский меня остановил:
— А вас, Марина Борисовна, я попрошу остаться.
Неужели все-таки Родион проговорился? Ведь я же его просила!
***
Утром в понедельник, по дороге на работу, я не смогла вспомнить, с чего началась наша ссора с мужем. Вроде бы Роман Игоревич сказал, что решил поддержать одного кандидата в Государственную думу, правда, тогда я не придала его словам особого значения. Я стала возражать ему скорее из чувства противоречия и врожденной стервозности. Мама говорила, что это у меня от бабушки со стороны отца — та славилась своим крутым норовом.
Я говорила, что политика — грязное дело. Что депутаты и кандидаты — последние сволочи. Что… В общем, много чего наговорила.
Роман продержался около часа, потом быстро оделся и выскочил из квартиры, хлопнув дверью. Минут через десять я услышала, как, взвизгнув шинами на слякотном апрельском асфальте, сорвалась с места его машина.
Я была почти уверена, что разозленный Роман Игоревич отправился на дачу в Репино. Он всегда убегал туда после наших с ним разборок. Оставшись одна, я бесцельно бродила по квартире. Сама не заметила, как оказалась в его помпезно обставленном кабинете. Села в огромное кресло, рассеянно выдвинула один из ящиков.
Не знаю, что я, собственно, хотела найти. Но уж точно не пистолет.
Ствол лежал в ящике поверх порнографических комиксов. На рукояти я увидела клеймо — вздыбленный конь. Вроде бы так до сих пор метят пистолеты от Кольта.
Моя ярость прошла. Я испугалась: мне представилось, как мой маленький ангел — Сережа — забредает в отцовский кабинет. Из любопытства из чего же еще? — заглядывает в ящики стола. Ему же никогда этого не запрещали. Находит пистолет.
Я готова была отдать на отсечение голову и обе руки в придачу, что Сережа не утерпит — возьмет пистолет в руки. Он же мальчишка. А какой мальчишка не захочет подержать в руках настоящее оружие?
Дальше… Что дальше? Конечно, Сережа неосторожно нажмет курок. И…
— Нет, — громко выдохнула я.
Нужно пистолет убрать куда-нибудь.
Повыше. Подальше.
Я осторожно — словно боялась, что от одного моего прикосновения ствол бабахнет — коснулась пальцами рукояти, обхватила ее ладонью. Металл приятно холодил руку. Я не удержалась — прицелилась в парадный портрет мужа, который висел напротив стола.
Хватит, одернула я себя.
Безопасное — то есть недоступное для Сережи — место я искала довольно долго.
А потом… позвонила Родиону Каширину.
Любопытство было сильнее меня: страшно хотелось узнать, что за «игрушку» приобрел мой муж.
Родион согласился на следующий день заехать ко мне, посмотреть на ствол.
Когда я вынесла ему пистолет, восторгам Каширина не было предела.
— Ух ты! — по-детски выдохнул Родька. — Я такие только на картинках видел!
Он осторожно взял пистолет в руки, долго рассматривал надписи на корпусе, клеймо на рукояти. Наконец выщелкнул обойму. Она была полная…
— Что это? — не утерпела я.
Каширин положил пистолет на журнальный столик и закурил сигарету.
— Это кольт «Коммандер». 45-й калибр. По-нашему — 11,43 миллиметра. Его сделали после Второй мировой, на базе М1911А1.
— А это что такое — M1119…
— М1911, — поправил меня Родион. — В 11-м году в армии США приняли на вооружение автоматический пистолет Кольта. Едва ли не первый штатный ствол в мире. Хотя, может быть, я и ошибаюсь.
В 21— м этот ствол, кажется, немного переделали.
Каширин еще с час рассматривал «игрушку» и убежал по своим делам. Я попросила его не говорить в Агентстве про кольт. Сказала, что сама разберусь.
Муж вернулся из Репина поздно вечером в воскресенье. И меня, что говорится, понесло. Давно в моем семействе не велись такие крупномасштабные боевые действия с применением настоящего боевого оружия. Едва мы с Романом остались одни, я нацелила на него ствол.
— Что это такое, спрашиваю я тебя?
Роман немного оторопел от моего стремительного натиска, но потом подтвердил профессионализм и компетентность Родиона Каширина, признавшись, что это действительно боевой пистолет системы Кольт.
— В дом, где маленький ребенок, ты приволок эту гадость, которая еще и заряжена!
— Маленькому ребенку это ничем не грозит, потому что, в отличие от взрослой тети, он не имеет привычки рыться в чужих вещах, — пошел в контратаку Роман, окончательно избавившись от растерянности. — У меня есть разрешение на ношение оружия. Государство мне доверят. Понятно тебе?
— Государство — это я! — поражаясь собственной находчивости, провозгласила я. — По крайней мере, на территории нашего дома. Я запрещаю тебе хранить в доме оружие.
— Но почему?
— Хотя бы потому, что меня постоянно будет преследовать соблазн избавиться от мужа, который меня достал.
Естественно, Роман не удержался от банальностей, и его ответная реплика слилась с хором негодующих мужей всех времен и народов.
— Да кто другой терпел бы тебя так долго?! — заорал Роман и по знакомому до боли сценарию развил мысль. — Кому ты еще нужна? Что у тебя в жизни было, кроме случайных связей с черножопыми? На большее ни один не рискнул претендовать!
Уже глубокой ночью мы раздвинули как можно дальше друг от друга свои кровати.
С обоюдного согласия в семье было объявлено военное положение. Пистолет Роман засунул в ящик прикроватной тумбочки.
Я легла спать совершенно безоружной.
***
Я вернулась в кабинет шефа и села в кресло. Судя по всему, разговор предстоял долгий. Обнорский закурил еще одну сигарету, достал из ящика какую-то папку.
Молчание затягивалось. Я посмотрела в окно, где ярко светило еще холодное солнце начала апреля. С крыши капало, но до настоящего тепла было далеко.
Андрей прокашлялся и заговорил:
— Марина Борисовна, вы прекрасно знаете, что в последнее время дела у Агентства идут не самым лучшим образом.
«Не лучшим образом» — это было близко к истине.
— Мы должны искать дополнительные источники доходов.
— Выборы? — спросила я.
— Именно. Коля Повзло сказал, что в штабе Лепесткова Сергея Афанасьевича нужен аналитик. Сильный аналитик. Как бы там ни было, Лепестков готов заплатить Агентству неплохие деньги. Мы же не можем такой шанс упустить? Марина Борисовна, только не говорите, что «политика — грязное дело».
— Политика — грязное дело, — с упорством избалованного ребенка сказала я. — И почему всегда я? Есть, например. Валя Горностаева или Аня Соболина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Все? — Андрей почему-то посмотрел именно на меня. Под его взглядом я почувствовала себя как-то неуютно. Так уже было однажды, когда после истории с моим чеченским любовником Обнорский вызвал меня к себе в кабинет для серьезного разговора.
Неужели, он уже знает? Но ведь Родька Каширин обещал, что никому не скажет!
А если все-таки проговорился? Нет. Не может быть.
«Совсем ты плоха стала, мать, — подумала я. — Паранойя, мания преследования. Пора отдыхать…»
— Теперь — работать. — Обнорский потянулся за сигаретой. А мы заторопились к выходу. Первым убежал Володя Соболин: всю летучку он часто смотрел на настенные часы и нервно сгибал-разгибал какую-то бумажку.
Я уже была в дверях, когда Обнорский меня остановил:
— А вас, Марина Борисовна, я попрошу остаться.
Неужели все-таки Родион проговорился? Ведь я же его просила!
***
Утром в понедельник, по дороге на работу, я не смогла вспомнить, с чего началась наша ссора с мужем. Вроде бы Роман Игоревич сказал, что решил поддержать одного кандидата в Государственную думу, правда, тогда я не придала его словам особого значения. Я стала возражать ему скорее из чувства противоречия и врожденной стервозности. Мама говорила, что это у меня от бабушки со стороны отца — та славилась своим крутым норовом.
Я говорила, что политика — грязное дело. Что депутаты и кандидаты — последние сволочи. Что… В общем, много чего наговорила.
Роман продержался около часа, потом быстро оделся и выскочил из квартиры, хлопнув дверью. Минут через десять я услышала, как, взвизгнув шинами на слякотном апрельском асфальте, сорвалась с места его машина.
Я была почти уверена, что разозленный Роман Игоревич отправился на дачу в Репино. Он всегда убегал туда после наших с ним разборок. Оставшись одна, я бесцельно бродила по квартире. Сама не заметила, как оказалась в его помпезно обставленном кабинете. Села в огромное кресло, рассеянно выдвинула один из ящиков.
Не знаю, что я, собственно, хотела найти. Но уж точно не пистолет.
Ствол лежал в ящике поверх порнографических комиксов. На рукояти я увидела клеймо — вздыбленный конь. Вроде бы так до сих пор метят пистолеты от Кольта.
Моя ярость прошла. Я испугалась: мне представилось, как мой маленький ангел — Сережа — забредает в отцовский кабинет. Из любопытства из чего же еще? — заглядывает в ящики стола. Ему же никогда этого не запрещали. Находит пистолет.
Я готова была отдать на отсечение голову и обе руки в придачу, что Сережа не утерпит — возьмет пистолет в руки. Он же мальчишка. А какой мальчишка не захочет подержать в руках настоящее оружие?
Дальше… Что дальше? Конечно, Сережа неосторожно нажмет курок. И…
— Нет, — громко выдохнула я.
Нужно пистолет убрать куда-нибудь.
Повыше. Подальше.
Я осторожно — словно боялась, что от одного моего прикосновения ствол бабахнет — коснулась пальцами рукояти, обхватила ее ладонью. Металл приятно холодил руку. Я не удержалась — прицелилась в парадный портрет мужа, который висел напротив стола.
Хватит, одернула я себя.
Безопасное — то есть недоступное для Сережи — место я искала довольно долго.
А потом… позвонила Родиону Каширину.
Любопытство было сильнее меня: страшно хотелось узнать, что за «игрушку» приобрел мой муж.
Родион согласился на следующий день заехать ко мне, посмотреть на ствол.
Когда я вынесла ему пистолет, восторгам Каширина не было предела.
— Ух ты! — по-детски выдохнул Родька. — Я такие только на картинках видел!
Он осторожно взял пистолет в руки, долго рассматривал надписи на корпусе, клеймо на рукояти. Наконец выщелкнул обойму. Она была полная…
— Что это? — не утерпела я.
Каширин положил пистолет на журнальный столик и закурил сигарету.
— Это кольт «Коммандер». 45-й калибр. По-нашему — 11,43 миллиметра. Его сделали после Второй мировой, на базе М1911А1.
— А это что такое — M1119…
— М1911, — поправил меня Родион. — В 11-м году в армии США приняли на вооружение автоматический пистолет Кольта. Едва ли не первый штатный ствол в мире. Хотя, может быть, я и ошибаюсь.
В 21— м этот ствол, кажется, немного переделали.
Каширин еще с час рассматривал «игрушку» и убежал по своим делам. Я попросила его не говорить в Агентстве про кольт. Сказала, что сама разберусь.
Муж вернулся из Репина поздно вечером в воскресенье. И меня, что говорится, понесло. Давно в моем семействе не велись такие крупномасштабные боевые действия с применением настоящего боевого оружия. Едва мы с Романом остались одни, я нацелила на него ствол.
— Что это такое, спрашиваю я тебя?
Роман немного оторопел от моего стремительного натиска, но потом подтвердил профессионализм и компетентность Родиона Каширина, признавшись, что это действительно боевой пистолет системы Кольт.
— В дом, где маленький ребенок, ты приволок эту гадость, которая еще и заряжена!
— Маленькому ребенку это ничем не грозит, потому что, в отличие от взрослой тети, он не имеет привычки рыться в чужих вещах, — пошел в контратаку Роман, окончательно избавившись от растерянности. — У меня есть разрешение на ношение оружия. Государство мне доверят. Понятно тебе?
— Государство — это я! — поражаясь собственной находчивости, провозгласила я. — По крайней мере, на территории нашего дома. Я запрещаю тебе хранить в доме оружие.
— Но почему?
— Хотя бы потому, что меня постоянно будет преследовать соблазн избавиться от мужа, который меня достал.
Естественно, Роман не удержался от банальностей, и его ответная реплика слилась с хором негодующих мужей всех времен и народов.
— Да кто другой терпел бы тебя так долго?! — заорал Роман и по знакомому до боли сценарию развил мысль. — Кому ты еще нужна? Что у тебя в жизни было, кроме случайных связей с черножопыми? На большее ни один не рискнул претендовать!
Уже глубокой ночью мы раздвинули как можно дальше друг от друга свои кровати.
С обоюдного согласия в семье было объявлено военное положение. Пистолет Роман засунул в ящик прикроватной тумбочки.
Я легла спать совершенно безоружной.
***
Я вернулась в кабинет шефа и села в кресло. Судя по всему, разговор предстоял долгий. Обнорский закурил еще одну сигарету, достал из ящика какую-то папку.
Молчание затягивалось. Я посмотрела в окно, где ярко светило еще холодное солнце начала апреля. С крыши капало, но до настоящего тепла было далеко.
Андрей прокашлялся и заговорил:
— Марина Борисовна, вы прекрасно знаете, что в последнее время дела у Агентства идут не самым лучшим образом.
«Не лучшим образом» — это было близко к истине.
— Мы должны искать дополнительные источники доходов.
— Выборы? — спросила я.
— Именно. Коля Повзло сказал, что в штабе Лепесткова Сергея Афанасьевича нужен аналитик. Сильный аналитик. Как бы там ни было, Лепестков готов заплатить Агентству неплохие деньги. Мы же не можем такой шанс упустить? Марина Борисовна, только не говорите, что «политика — грязное дело».
— Политика — грязное дело, — с упорством избалованного ребенка сказала я. — И почему всегда я? Есть, например. Валя Горностаева или Аня Соболина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51