- Мы покажем, - так же, не замедляя шага, ответил Михаил, - поедете
за нами, встанем, где поспокойнее...
Словно и не было суток - снова поблескивало мокрое шоссе, снова
взревывал мотор на подъемах, только мощный "опель" теперь шел сзади,
раздраженно рыча на малых оборотах, а Мишка горбился за рулем паршивой
блатной тарахтелки... Повернули на Дмитров - мост должен был появиться
километра через полтора. Кристапович прижал газ так - казалось, сейчас
проломится пол бедной машинешки. "Опель" шел сзади как привязанный - вроде
бы опасаться мэтру было нечего, наволочка лежала, небось у него на
коленях, но держались на всякий случай к Мишке поближе - опасались,
видимо, сами не понимания, чего, и из-за этого еще больше опасались, и
Фред все ближе прижимался высоким домиком хромированного опелевского носа
к обшарпанному задку с давно снятым запасным колесом - может, просто
прощался со своим верным "кимом"...
Мост возник в тумане сразу. Мишка, напрягшись, всей силой придавил
тормоз, сосчитал "ноль-раз", отпустил тормоз и резко газанул,
малолитражка, на полсекунды застыв перед вылупленными Фредовыми глазами,
прыгнула вперед, и сразу за мостом Михаил развернул ее поперек долги.
"Опель" дергался, было видно страшное лицо мэтра за стеклом, а Мишка уже
пер им навстречу, парализуя своим явным безумием, стараясь держать правыми
колесами обочину, чтобы успеть вильнуть, если Фред не успеет, но Фред
успел, кривя распахнутый в неслышном крике рот, крутнул баранку, и тяжелое
черное тело, проломив ограду, длинным как бы прыжком ушло в мутную воду -
и снова будто прошлая ночь надвинулась на Мишку.
- Ни машины, ни монеты, - сказала сзади Файка. Мишка молча вытащил
из-под ног чемодан-балетку, бросил назад - услышал, как замок щелкнул и
посыпались бумажные пачки, и одна сторублевка голубем перепорхнула на
правое переднее сиденье. Колька кашлянул, поперхнулся, зашелся хрипом и
матом. От воды шел туман.
- Провалились-таки тормоза, - хрипел Колька сквозь кашель, -
провалились, мать их в дых, ну, Мишка, Капитан Немо! И денежки взял...
- А я их и не отдавал, вы забыли, дураки, - сказал Мишка. Он сидел,
опираясь на руль, его опять познабливало и тошнило, косое зеркало, рога и
кожаный сундук в прихожей плыли к нему в тумане, поднимающемся от воды...
И ни он, ни Колька не увидели ползущего от берега Фреда с мокрой
головой, по которой кровь текла, смешиваясь с какой-то речной грязью, и
лишь когда разлетелось заднее стекло малолитражки, они оглянулись и
увидели сразу все - ткнувшегося без сил в берег уже мертвого стилягу с
проломленным черепом и сползающую по заднему сиденью, отвалившись в
сторону от Кольки, красавицу-татарку с уже остановившимися синими глазами,
все больше скрывающимися под неудержимо льющейся из-под коротких завитков
кровью...

Потом была зима. Кристапович жил у Кольки, на стройку ездил
электричкой. В феврале поехали на Бауманскую, купили "победу" на Колькино
имя. А весной кое-что всплыло на подмосковных реках, да той весной много
чего всплыло, а еще больше - летом... К сентябрю же Колька женился - на
какой-то штукатурше из Ярославля, ремонтировавшей министерство, которое он
по-прежнему охранял.
И Кристаповичу пришлось всерьез подумать о жилье - тем более, что
летом умерла Нинка - за каких-то два месяца сожрал ее рак - женское
что-то, вроде.

3. ВАМ ОТКАЗАНО ОКОНЧАТЕЛЬНО
Вечерами он сидел на своем низком балконе - малогабаритный второй
этаж, - прислушиваясь к надвигающемуся приступу. По старому рецепту
закуривал папиросу с астматолом - где-то по своим хитрым каналам доставал
Колька - хрипел, успокаивался, рассматривал скрывающийся в сизом воздухе
свой двор, даже не двор, а так, проезд между хрущевским пятиэтажками. Сняв
очки, чтобы лучше видеть вдаль, наблюдал за одной соседкой, из примыкающей
к его дому девятиэтажной башни. Крупная, очкастая, плохо и невнимательно
одетая, в кривоватых туфлях на огромных ступнях, она была удивительно
похожа на его мать, и он вспоминал ледяные довоенные зимы, проклятые годы,
и письмо соседки из эвакуации, которое он прочел на переформировании в
Троицке. "Мамаша ваша умерла сыпняком... аттестат нигде не нашли, так что
извините... с приветом из города Алма-Ата, что означает "отец яблок"...
Отец яблок, думал он. Наш мудрый, великий, самый человечный, самый
усатый отец яблок, думал он.
Раз в неделю приезжал Колька - в важной шапке, в дубленой шубе, на
совершенно уже ни в какие представления не вписывающемся животе шуба
натягивалась неприлично. Колька долго пыхтел внизу, снимая щетки со
стеклоочистителей "жигуля", потом с трудом задирал голову на
апоплексической шее, смотрел на балкон, часто мигая. "Давай, поднимайся, -
хрипел астматик, выбираясь из старого, навеки помещенного на балкон
кресла, - давай, жиртрест..." Шел открывать дверь, волоча за собой рваный
клетчатый плед - подарок еще к пятидесятилетию от тогдашней очередной
Колькиной жены. Нынешняя, в крашеной копне сухих волос над совершенно
белым, мучного цвета лицом, с широкой спиной и низкими ногами, шла на
кухню, сразу принималась мыть тарелки и готовить еду - была она, при
внешности самой злобной из торговок, бабой доброй и Кольке невероятно
преданной - последняя, видать. Выпивали немного, Колька с большими
подробностями рассказывал о делах в тресте - хотя служил он там
начальником АХО, но все трудности в строительстве принимал близко к
сердцу. "Это друг, - думал старик, дыша какой-то новой
противоастматической гадостью, - это друг, и он может быть и таким -
любым..." Потом Колька начинал клевать носом, жена укладывала его
подремать на часок, потом они уезжали - Колька, неделикатно разбуженный,
ничего не понимал, хлопал белыми ресницами, жевал кофейное зерно, долго
искал ключ от машины...
Гораздо реже заходил Сережа Горенштейн - один из новых приятелей.
Познакомились еще тогда, в шестьдесят девятом, в той шумной и полной
глупых надежд очереди... Для Сережки она стала первой - он некоторое время
еще пошумел, и в калининской приемной, и на Пушкинской, и вывозили его
однажды на милицейском автобусе за сорок километров ночью - пока, наконец,
не сник, не притих, умеренно приторговывая своими поделками, довольно
популярными в дипкорпусе. Что-то там такое, недостаточно выдержанное он
ваял, что-то малевал, про какие-то выставки бубнил в каких-то
пчеловодствах - старик этим не интересовался, детство все это, милое
детство... Сам он, получив отказ, дергаться не стал, стал думать - но
подоспела болезнь, и думать стало бессмысленно, нужно было доживать на
пенсию по инвалидности и зарплату сторожа соседней платной автостоянки,
потом - только на пенсию... "Им повезло, - думал астматик, - у меня под
ногой оказалась банановая корка... Если бы не астма, мы бы еще посмотрели,
кто кого - у этой уважаемой конторы с Кристаповичем бывало много хлопот, и
не всегда в их пользу. Им повезло, - думал он, - им придется возиться с
похоронами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34