— Это, брат, ты уж зря. На такие жертвы пошел.
— Люблю ее очень, — сокрушенно покачал кудлатой головой Юра. — С ума просто сойти. Отец вот смеется, говорит: «Женитесь». А мама говорит: «Рано». Да чего это я! — вдруг опомнился он и с азартом воскликнул: — Слушайте! Я еще свидетелей найду! Я точно время помню. В одиннадцать ноль-ноль пришел и каждую минуту на часы смотрел. Ленку ждал. А ушел в двенадцать сорок пять. Только чтобы на лекцию не опоздать. Точно!
…Люди шли целый день.
Час спустя Виталий уже беседовал с пожилой приветливой учительницей Раисой Павловной Смурновой. Она собиралась вести в музей своих ребят и предварительно пришла сама. Раиса Павловна готова была без конца говорить об экспонатах музея. Полное румяное лицо ее при этом светилось тихим восторгом и только где-то в самой глубине глаз почему-то пряталось беспокойство. Виталию даже показалось, что и говорит она так много еще и потому, что боится услышать главный вопрос, ради которого — она понимала — и пригласили ее в милицию. Уловив это, Виталий медлил с этим вопросом, недоумевая и прикидывая про себя, что бы это могло означать. Может быть, она что-то видела, что-то знает… Но если так, то крутить тут нечего. И Виталий, не очень деликатно перебив собеседницу, сказал:
— Вот что, Раиса Павловна. В тот день из музея был украден личный портсигар Достоевского. Вы-то уж понимаете, какая это потеря.
— Что вы говорите?! — она всплеснула руками. — Это ужасно! Это… это отвратительно! Какое кощунство!
— Вот и помогите нам найти его.
— Я?!.
Виталий усмехнулся.
— Да вы не пугайтесь так. Нам только надо знать, видели вы этот портсигар или нет.
И он внутренне весь напрягся, ожидая ответа: поведение учительницы, ее испуг показались ему неискренними. Действительно, при последних его словах лицо Раисы Павловны стало как-то неуловимо изменяться. Сначала с него стерлось добродушие и восторженность и появилась растерянность, потом испуг, и, наконец, оно затвердело в решимости, стало сухим и замкнутым. Раиса Павловна секунду помедлила и сказала непререкаемым тоном, каким, вероятно, говорила с плохим учеником, в сотый раз не выучившим урока:
— Я вам сугубо неофициально могу сказать, что этот злосчастный портсигар я видела. Но имейте в виду, больше я никуда не пойду и нигде этого говорить не буду. А уж в суд и подавно.
— Да в чем дело, Раиса Павловна? — удивленно спросил Виталий.
— Вы еще спрашиваете?
— Ну конечно.
— Как будто вы не знаете, как «они» мстят! Мне рассказывала приятельница. Бритвой! На глазах у всех. Да, да! И не говорите мне ничего! — поспешно воскликнула она, видя, что Виталий собирается возразить. — Вам надо найти! А о людях вы не думаете. Так вот, я принципиально не вмешиваюсь в подобные дела. И детям не позволяю. Да, да! Я вот недавно видела, как один залез в карман. И я немедленно вышла из троллейбуса. Немедленно! И не боюсь в этом признаться.
— Но, Раиса Павловна, — проговорил ошеломленный Виталий, — ваш гражданский долг…
— Мой гражданский долг, — снова непререкаемым тоном перебила она его, — воспитывать честных людей, а не ловить жуликов. Кстати, нынешняя литература далеко не всегда нам помогает в этом. Эти ужасные книги о шпионах, о жуликах. Эти «звездные» мальчики… Впрочем, вас все это, вероятно, не волнует.
— Нет, меня это волнует! — вспыхнул Виталий. — Это же касается моей работы. А она полезна, она нужна. О ней надо писать!
— Я вашей работы не касаюсь. Но и вы… В общем, — сухо прервала сама себя Раиса Павловна, — здесь этот разговор неуместен. У вас есть еще ко мне вопросы, или я свободна?
— Вы свободны.
Раиса Павловна, поджав губы, встала. У самых дверей она повернулась к Виталию и холодно сказала:
— Там, в коридоре, дожидается какой-то мальчик. Неужели вы его тоже будете втягивать в свои дела? Это, по-вашему, педагогично?
И, не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты.
Мальчика звали Коля Рощин. Он восторженно смотрел на Виталия и с воодушевлением рассказывал:
— Я туда на спор пошел, с Володькой Белопольским. Школа наша рядом. Он говорит: «Слабо два часа в музее просидеть». А я говорю: «Подумаешь, и больше люди сидят». А он говорит: «То научные работники сидят, а ты и пяти минут не просидишь». Я и пошел. Час сидел!
— Целый час? — рассмеялся Виталий.
Ему было удивительно приятно после трудного разговора со Смурновой болтать с этим вихрастым мальчишкой, в глазах которого он читал неугасимое восхищение и зависть.
— Ага, целый час, — ответил Коля и неожиданно спросил: — А пистолет у вас есть? Какой системы?
Виталий, усмехнувшись, показал ему пистолет, и Коля жадно впился в него глазами.
— Силен! — со вздохом сказал он и с напускной небрежностью добавил: — Мы, между прочим, с Володькой давно решили к вам работать идти. Память усиленно тренируем и наблюдательность.
— Вот я сейчас и проверю твою наблюдательность, — сказал Виталий. — Ты личные вещи Достоевского видел, на столе, под стеклом?
— Ясное дело, видел.
— А портсигар там был?
— Это какой?
— Ну, кожаный такой, старенький.
— А-а… Нет, такого не было.
Виталий насторожился.
— Не было?
— Точно не было. У меня память знаете какая? Я не только за себя, я и за папу и за маму все помню. Как чего потеряют, так меня спрашивают.
…В это время у Игоря Откаленко сидел художник Зернов, невысокий, жилистый, загорелый человек в берете и толстой, спортивного покроя куртке. Он не спеша попыхивал трубкой и раскатисто басил:
— …Работы Ильюшки Глазунова там превосходные, знаете. А вот некоторые великие наши… не того, прямо скажем. Ну, и итальянец там один висит. Вид Петербурга. Но не тот вид, доложу. Жизнерадостный там Петербург, солнечный. Словом, не Достоевского Петербург. Я уж там говорил, менять собираются.
— В котором же часу вы там были?
— Часа эдак в четыре, не раньше.
— Личные вещи писателя видели? — осторожно спросил Откаленко.
— Непременно.
— Среди них портсигар кожаный не заметили?
— Портсигар? Чего не было, того не было. А в чем, собственно, дело?
— Украли его в тот день, — сказал Откаленко и нахмурился.
— Украли?! Ах, сволочи! Убивать! Только убивать! Найдете, а? — Зернов испытующе прищурился.
Взгляд у него был пристальный, цепкий, и Игорь нахмурился еще больше.
— Постараемся.
— Ну, ну. Если чем могу быть полезен — пожалуйста, располагайте, — и, усмехнувшись, неожиданно добавил: — Знаете, у вас интересное лицо. Голубые глаза, черные волосы — любопытный контраст. И линия подбородка. Не попозируете?
— Ну что вы… — улыбнулся Откаленко. — Тут спать некогда, а вы…
— Нет, серьезно, — тряхнул головой Зернов. — Я непременно выставлю ваш портрет.
Откаленко нахмурился.
— Только этого мне не хватало.
…Вечером подводили итоги. До того никто из сотрудников не мог знать, впустую ведет он работу или нет. Только суммировав данные из всех бесед, проведенных за день, можно было надеяться выявить… не преступника, конечно, — об этом никто и не мечтал, а какую-нибудь зацепку, какую-нибудь хотя бы мельчайшую деталь.
— Ну, давайте начинать, — сказал Цветков, — время позднее. Сделаем так. Каждый назовет фамилию, с кем беседовал, время, когда тот был в музее, и видел или не видел тот портсигар. А я буду записывать, — он покосился на Виталия. — И без всякой там лирики чтобы. Время, говорю, позднее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61