Боги Эдды (Водан, Ульр, Бальдур и т. д.) представляются как посмешище; они деградировали до человеческого уровня и погрязли в коррупции в Византии. Одно упоминание водных часов ставит всю поэму под подозрение, – это замечает даже Эттмюллер, не делая, впрочем, напрашивающихся выводов. Можно считать Саксона Грамматика пародией, ставившей перед собой задачу высмеять позднесредневековый рыцарский роман и разрушить мистическое очарование пародируемых произведений.
Уже упоминавшийся современный латинский поэт Эберле, досконально знающий этот мертвый язык, отметил его некоторые основные черты, всегда казавшиеся мне странными: например, хаотичную расстановку слов в предложении. Из-за нее латинскую фразу невозможно понять, не прочитав ее до конца и как следует не рассортировав отдельные ее слова. В принципе это можно себе представить только для письменного языка. В случае языка, используемого только для письма, ничего необычного в этом нет: всегда можно посмотреть на всю фразу целиком и спокойно ее проанализировать. Разговорная латынь должна была функционировать совсем иначе. Эберле считает, что народной латыни мы никогда не знали, за исключением нескольких цитат и невнятных надписей. Латинская поэзия – это, по его мнению, литературный гротеск, поэзия, созданная по греческому образцу, с заимствованной и чуждой ей метрикой. Заимствованной в такой форме, что она была абсолютно непонятна большинству населения. Более того, латынь – как ученик от учителя – настолько зависела от греческого, что без Эллады не было бы вообще никакой латинской литературы. Кстати, среди римских поэтов не было ни одного настоящего римлянина; Гораций, Вергилий, Те-ренций – все они провинциалы, говорившие на италийском или других диалектах.
Если этот язык с самого начала существовал только лишь как письменный, значит, таким он навсегда и остался, потому что ни в средневековье, ни в Новое время не было людей, для которых латынь была бы родным языком. Все латиняне должны были учить этот письменный язык как иностранный.
Впечатление о том, что язык этот был сконструирован и притом весьма поздно, и что вся латинская литература есть не что иное, как фантомная проекция в прошлое, только усиливается после знакомства с позднесредневековыми текстами. Carmina Вurаnа («Бойрнские песни», написаны до 1250 года в Каринтии) содержит немецкие песни популярных поэтов; каждая песня исполнялась на свою мелодию. Довольно большое число латинских стихов суть элегантные подражания, которые – не исключено – сочиняли странствовавшие средневековые студенты, для которых родным домом была вся европейская культура. Видимо, поэтому так удаются современным поэтам переводы из Кармины Бураны, которые часто звучат как обратные переводы на исходный язык первичного перевода.
Гарри Шнур (1979, с. 21) отмечает, что вульгарная латынь – это не искаженная «классика», но результат самостоятельного языкового развития, начало которому было положено, условно говоря, Плавтом, известным римским драматургом якобы III века до н. э. Имя Плавт созвучно латинскому слову plausus (аплодисменты). Варрону известны 130 его комедий, из которых он считает подлинными только 21. До нас дошло ровно двадцать, не считая фрагментов. Все эти последние двадцать комедий (как доказано Бальдауфом) суть плоды средневекового творчества.
Снова (официально через полтысячелетия после Плавта) мы сталкиваемся с вульгарной латынью в переводе Библии. Почему, собственно, отцы церкви, получившие в большинстве своем лучшее классическое образование, писали библейские тексты и прочие богословские сочинения на этом «исковерканном» языке? «Чтобы быть понятными народу». Как будто народ читал материалы теологических диспутов.
В январе 1998 года в монастыре бенедиктинцев в г. Мелк на Дунае филологом-германистом Кристиной Гласснер были обнаружены новые фрагменты «Песни о Нибелунгах». Пергамент с текстом (скорее всего XIII века) в свое время разрезали и пустили на заполнение переплета рукописи XV века. «Невозможно представить себе, какие побуждения могли двигать монахом, разрезавшим рукопись». Находка представляет собой 15 строф, относящихся к 20-й авентюре «Песни о Нибелунгах», некоторые сохранились не полностью: маркграф Рюдигер из Бехеларена едет в Бургундию на Рейне с тем, чтобы от имени короля гуннов Этцеля сватать вдову Зигфрида Кримхильду.
Вопрос, что двигало монахом, чуть не погубившим бесценную реликвию, меня не занимает. Мне непонятно как раз другое: по какой причине монахи двести лет сохраняли эту почти еще языческую песнь, почему они ее записали. Зачем они вообще переписывали и хранили древние сказания? Может быть, монастыри были языческими? Или, может, тогда, в XIII веке, древние тексты уже начали фальсифицировать с целью проекции христианства в прошлое? Чем было употребление древней рукописи для заполнения переплета: разрушением или тонкой тактикой сохранения?
Эпоха Ренессанса поставила перед собой благороднейшую задачу сохранения старых текстов. При переписке текстов личные знания и мнения переписчика органично входили в сохраняемый (переписываемый) текст. Трудно провести разделительную линию между невинным с виду дополнением, сделанным из благородных побуждений, и сознательной фальсификацией. Именно здесь и может пригодиться языковой анализ.
Поэт Макферсон не мог изобрести гэльского языка XII века; он вообще нетвердо владел гэльским, так как в его переводах встречаются ошибки. Так же, как и Оссиан Макферсона, крайне сомнителен текст Слова о полку Игореве, найденный в 1795 году в одном русском монастыре. Рукопись датирована XVI веком; то есть «Слово», только «наполовину» подлинно и представляет собой позднейшую переработку устных сказаний.
На такое компромиссное решение (т. е. на «половинчатую подлинность») только и может рассчитывать Эдда (созданная в XII-XIII веках, но обнаруженная лишь в 1640), и это при условии, что мы не станем подробно вдаваться в насыщенность текста христианскими религиозными мотивами: видно, слушатели Снорри Стурлусона были уже – скорее всего, совсем незадолго до этого – христианизированы.
Невозможно признать подлинными ни Библию Ульфилы, ни Тацита, ни Саксона Грамматика.
Пытаясь представить себе весь этот хаос необозримого размаха, я делаю вывод, что речь идет о процессе, длившемся столетиями и направляемом на различные цели. Монахов, писавших историю, можно уподобить фантастам, описывающим научно-фантастическое будущее. Только фантасты уносятся мыслью во времени вперед, а монахи направляли свои фантазии назад. Не проставленные в ожидании дальнейшей унификации даты, свидетельствуют о колоссальном размахе операции, превысившим возможности управляемой из единого центра церкви .
Искусство
Даже беглый обзор и стилистический анализ сокровищ искусства европейских музеев приводит к неожиданным выводам. Сколько прекрасных миниатюр и иллюстрированных Евангелий, относимых к средневековью, было создано многими столетиями позже! (Рис. 20.) Обратите внимание на ренессансные перспективы в средневековой живописи, на несоответствие эпохе оружия или одежды персонажей, на «барочных» ангелов и «просветленное» выражение на лицах святых! Яркий пример: Аахенское Евангелие с апофеозом Оттона III, «около 990 года;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Уже упоминавшийся современный латинский поэт Эберле, досконально знающий этот мертвый язык, отметил его некоторые основные черты, всегда казавшиеся мне странными: например, хаотичную расстановку слов в предложении. Из-за нее латинскую фразу невозможно понять, не прочитав ее до конца и как следует не рассортировав отдельные ее слова. В принципе это можно себе представить только для письменного языка. В случае языка, используемого только для письма, ничего необычного в этом нет: всегда можно посмотреть на всю фразу целиком и спокойно ее проанализировать. Разговорная латынь должна была функционировать совсем иначе. Эберле считает, что народной латыни мы никогда не знали, за исключением нескольких цитат и невнятных надписей. Латинская поэзия – это, по его мнению, литературный гротеск, поэзия, созданная по греческому образцу, с заимствованной и чуждой ей метрикой. Заимствованной в такой форме, что она была абсолютно непонятна большинству населения. Более того, латынь – как ученик от учителя – настолько зависела от греческого, что без Эллады не было бы вообще никакой латинской литературы. Кстати, среди римских поэтов не было ни одного настоящего римлянина; Гораций, Вергилий, Те-ренций – все они провинциалы, говорившие на италийском или других диалектах.
Если этот язык с самого начала существовал только лишь как письменный, значит, таким он навсегда и остался, потому что ни в средневековье, ни в Новое время не было людей, для которых латынь была бы родным языком. Все латиняне должны были учить этот письменный язык как иностранный.
Впечатление о том, что язык этот был сконструирован и притом весьма поздно, и что вся латинская литература есть не что иное, как фантомная проекция в прошлое, только усиливается после знакомства с позднесредневековыми текстами. Carmina Вurаnа («Бойрнские песни», написаны до 1250 года в Каринтии) содержит немецкие песни популярных поэтов; каждая песня исполнялась на свою мелодию. Довольно большое число латинских стихов суть элегантные подражания, которые – не исключено – сочиняли странствовавшие средневековые студенты, для которых родным домом была вся европейская культура. Видимо, поэтому так удаются современным поэтам переводы из Кармины Бураны, которые часто звучат как обратные переводы на исходный язык первичного перевода.
Гарри Шнур (1979, с. 21) отмечает, что вульгарная латынь – это не искаженная «классика», но результат самостоятельного языкового развития, начало которому было положено, условно говоря, Плавтом, известным римским драматургом якобы III века до н. э. Имя Плавт созвучно латинскому слову plausus (аплодисменты). Варрону известны 130 его комедий, из которых он считает подлинными только 21. До нас дошло ровно двадцать, не считая фрагментов. Все эти последние двадцать комедий (как доказано Бальдауфом) суть плоды средневекового творчества.
Снова (официально через полтысячелетия после Плавта) мы сталкиваемся с вульгарной латынью в переводе Библии. Почему, собственно, отцы церкви, получившие в большинстве своем лучшее классическое образование, писали библейские тексты и прочие богословские сочинения на этом «исковерканном» языке? «Чтобы быть понятными народу». Как будто народ читал материалы теологических диспутов.
В январе 1998 года в монастыре бенедиктинцев в г. Мелк на Дунае филологом-германистом Кристиной Гласснер были обнаружены новые фрагменты «Песни о Нибелунгах». Пергамент с текстом (скорее всего XIII века) в свое время разрезали и пустили на заполнение переплета рукописи XV века. «Невозможно представить себе, какие побуждения могли двигать монахом, разрезавшим рукопись». Находка представляет собой 15 строф, относящихся к 20-й авентюре «Песни о Нибелунгах», некоторые сохранились не полностью: маркграф Рюдигер из Бехеларена едет в Бургундию на Рейне с тем, чтобы от имени короля гуннов Этцеля сватать вдову Зигфрида Кримхильду.
Вопрос, что двигало монахом, чуть не погубившим бесценную реликвию, меня не занимает. Мне непонятно как раз другое: по какой причине монахи двести лет сохраняли эту почти еще языческую песнь, почему они ее записали. Зачем они вообще переписывали и хранили древние сказания? Может быть, монастыри были языческими? Или, может, тогда, в XIII веке, древние тексты уже начали фальсифицировать с целью проекции христианства в прошлое? Чем было употребление древней рукописи для заполнения переплета: разрушением или тонкой тактикой сохранения?
Эпоха Ренессанса поставила перед собой благороднейшую задачу сохранения старых текстов. При переписке текстов личные знания и мнения переписчика органично входили в сохраняемый (переписываемый) текст. Трудно провести разделительную линию между невинным с виду дополнением, сделанным из благородных побуждений, и сознательной фальсификацией. Именно здесь и может пригодиться языковой анализ.
Поэт Макферсон не мог изобрести гэльского языка XII века; он вообще нетвердо владел гэльским, так как в его переводах встречаются ошибки. Так же, как и Оссиан Макферсона, крайне сомнителен текст Слова о полку Игореве, найденный в 1795 году в одном русском монастыре. Рукопись датирована XVI веком; то есть «Слово», только «наполовину» подлинно и представляет собой позднейшую переработку устных сказаний.
На такое компромиссное решение (т. е. на «половинчатую подлинность») только и может рассчитывать Эдда (созданная в XII-XIII веках, но обнаруженная лишь в 1640), и это при условии, что мы не станем подробно вдаваться в насыщенность текста христианскими религиозными мотивами: видно, слушатели Снорри Стурлусона были уже – скорее всего, совсем незадолго до этого – христианизированы.
Невозможно признать подлинными ни Библию Ульфилы, ни Тацита, ни Саксона Грамматика.
Пытаясь представить себе весь этот хаос необозримого размаха, я делаю вывод, что речь идет о процессе, длившемся столетиями и направляемом на различные цели. Монахов, писавших историю, можно уподобить фантастам, описывающим научно-фантастическое будущее. Только фантасты уносятся мыслью во времени вперед, а монахи направляли свои фантазии назад. Не проставленные в ожидании дальнейшей унификации даты, свидетельствуют о колоссальном размахе операции, превысившим возможности управляемой из единого центра церкви .
Искусство
Даже беглый обзор и стилистический анализ сокровищ искусства европейских музеев приводит к неожиданным выводам. Сколько прекрасных миниатюр и иллюстрированных Евангелий, относимых к средневековью, было создано многими столетиями позже! (Рис. 20.) Обратите внимание на ренессансные перспективы в средневековой живописи, на несоответствие эпохе оружия или одежды персонажей, на «барочных» ангелов и «просветленное» выражение на лицах святых! Яркий пример: Аахенское Евангелие с апофеозом Оттона III, «около 990 года;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72