Ко мне приходит бедная маленькая заплаканная женщина, вся в чёрном, — его жена. Она просит меня сделать что можно. Что я могу сделать? Принимая во внимания мои отношения с ГПУ и то, что я уже не в ЦК, моё заступничество ему может только повредить. Я иду на большой риск, говоря ей откровенно; она не понимает; она слышала, что я очень большой партийный вельможа. Я ей говорю, что объяснить я ей ничего не могу, но через несколько месяцев она сама всё поймёт (через несколько месяцев я сбегу за границу). Я беру телефонную трубку, даю ей слуховую, чтобы она слышала разговор, и звоню начальнику Экономического отдела ГПУ Прокофьеву. Я разговариваю так, чтобы это не было заступничеством — это лишь повредило бы бедному Чалхушьяну.
«Товарищ Прокофьев, вы арестовали моего заведующего кредитным отделением курсов Чалхушьяна. В чём дело?» — «В чём дело, товарищ Бажанов, я не могу вам сказать — это секрет следствия ГПУ». — «Но Чалхушьян выполняет сейчас для курсов срочную работу — разрабатывает учебную программу кредитного отделения. Во всяком случае, я должен знать, что это — серьёзное дело или нет. Арестовали ли вы его по какому-либо пустяку просто для острастки, и тогда я могу немного подождать, если вы его скоро выпустите. Или это дело серьёзное, и я вынужден его заменить кем-нибудь другим». Прокофьев советует мне его заменить — дело очень серьёзное.
Из тюрьмы Чалхушьян не вышел: ГПУ «пришило» ему связь с японцами и экономический шпионаж в их пользу. Его расстреляли.
Курсы идут очень хорошо. Я ими занимаюсь до лета 1927 года. Так как здесь у меня своя рука владыка, я, собираясь уезжать из Москвы, ставлю на них вместо себя директором моего Германа Свердлова. Уже в Париже через два года я имею удовольствие читать в «Известиях» объявление о новом годовом наборе на мои курсы и подпись: директор Герман Свердлов. Значит, они продолжаются.
Летом 1927 года я отдыхаю в Крыму. Перед моим отъездом я получаю из ЦК предостережение ГПУ всем ответственным работникам — быть осторожным: по Москве бродит опасный террорист. Я уезжаю в Крым и узнаю, что террорист бросил бомбу на собрании в Ленинградском партийном Клубе; десятки убитых и раненых. С этим террористом я потом познакомлюсь в Париже и Берлине. Это очаровательный и чистейший юноша, Ларионов.
В это время (1927 год) начальник Общевоинского Союза Кутепов ведёт борьбу против большевиков. Ряд жертвенных мальчиков и девушек отправляются в Россию бросать бомбы по примеру старых русских революционеров. Но они не знают силы нового гигантского полицейского аппарата в России. Им будто бы помогает большая и сильная антибольшевистская организация — «Трест». На самом деле «Трест» этот организован самим ГПУ. Все его явки, квартиры, сотрудники — всё чекисты. Террористы переходят советскую границу, прямо попадают в лапы ГПУ, и их расстреливают.
Больше того. Помещение Общевоинского Союза в Париже, в котором ведёт свою антибольшевистскую работу генерал Кутепов, находится в доме, принадлежащем русскому капиталисту, председателю Русского Торгово-Промышленного Союза (объединение крупных торговцев и фабрикантов) Третьякову. И никто не знает, что Третьяков — агент ГПУ, что в стене кабинета Кутепова он установил микрофон и всё, что делается у Кутепова, сейчас же точно известно ГПУ. Все детали о террористах, которые поедут в Россию, ГПУ знает задолго до их поездки.
(Третьяков будет продолжать работать на ГПУ до 1941 года; он предаст Кутепова, которого похитили большевики, при его помощи чекистский агент генерал Скоблин организует похищение генерала Миллера, преемника Кутепова. Случайно в 1941 году немецкие войска захватили Минск с такой быстротой, что ГПУ не успело ни уничтожить, ни вывезти свои архивы; разбирая эти архивы, русский переводчик нашёл ссылку Москвы «как сообщил нам наш агент Третьяков из Парижа…». Немцы его расстреляли. Мотивы, по которым он работал почти двадцать лет на ГПУ, остались неясными).
По возвращении из Крыма начинается последняя стадия подготовки моего побега.
Теперь выехать мирно, по командировке, я за границу не могу. Я могу только бежать через какую-нибудь границу. Через какую? Их изучение приводит к довольно безотрадным выводам. Польская граница совершенно закрыта. Ряды колючих проволок, всюду пограничники с собаками, здесь ГПУ постаралось, чтобы сделать границу непроницаемой. Так же невозможно бежать в Румынию: границей является Днестр, под пристальным наблюдением круглые сутки. Гораздо труднее охранять финскую границу, она тянется по лесам и тундрам. Но к ней невозможно приблизиться — какой у меня может быть предлог, чтоб приехать к этой границе? Уже моё присутствие в приграничной зоне будет являться достаточным доказательством, что я хочу покинуть социалистический рай.
Но, изучая карту, я останавливаюсь на Туркмении. Её населённая полоса тянется узкой лентой между песчаной пустыней и Персией. И столица — Ашхабад — находится всего километрах в двадцати от границы. Не может быть, чтоб там не нашлось возможности легально приблизиться к границе (я ещё не подозреваю, что трудности бегства в Персию заключаются совсем в другом, о чём дальше речь). Я решаю бежать в Персию из Туркмении. Но сначала надо попасть в Туркмению, которая подчинена Среднеазиатскому бюро ЦК партии.
От Финансового факультета я отделываюсь легко — здесь я хозяин — и передаю его в руки Германа Свердлова.
Затем я делаю экскурсию в Орграспред ЦК, предлагая послать меня в распоряжение Среднеазиатского бюро ЦК. Хотя я знаю в ЦК всех и вся, все входы и выходы, я наталкиваюсь на крупное затруднение: по номенклатуре ответственных работников я принадлежу к столь высокой категории, что Орграспред мною не имеет права распоряжаться: для этого нужно решение по крайней мере Оргбюро. Мне любезно предлагают внести постановление о моей посылке на утверждение Оргбюро. Это меня не устраивает. Я объясняю, что совсем не хочу подвергаться риску, что меня схватит кто-либо из членов Оргбюро, чтобы назначить на какую-то ответственную работу, в чём как раз нужда и куда по мнению Оргбюро я вполне подойду. Я советую сделать так: позвони Молотову и спроси, нет ли у него возражений против моей работы в Средней Азии. Если нет, Орграспред может меня послать таким образом с согласия секретаря ЦК и председателя Оргбюро, а если есть, я пойду сам к Молотову, чтобы это уладить. Так и делается. К счастью, Молотову уже надоело, что я упираюсь и не хочу работать в ЦК, и он отвечает: «Ну что ж, если он так уж очень хочет, пусть едет». И я получаю путёвку «в распоряжение Среднеазиатского бюро ЦК на ответственную работу».
С этой путёвкой я приезжаю в Ташкент и являюсь к Секретарю Среднеазиатского бюро ЦК Зеленскому. Это тот самый Зеленский, который был первым секретарём Московского Комитета и проморгал оппозицию осенью 1923 года. Тогда тройка решила, что он слишком слаб для Московской организации, самой важной в стране, и отправила его хозяйничать в Среднюю Азию.
Зеленский удивлён моему приезду (и несколько озабочен: что это? глаз Сталина?) Я ему объясняю, что бросил центральную работу, потому что чувствовал себя совершенно оторванным от жизни, и решил поехать на низовую работу. «Вот и прекрасно, — говорит Зеленский. — Мы вас назначим моим помощником и заведующим Секретным отделом СредАзБюро ЦК;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
«Товарищ Прокофьев, вы арестовали моего заведующего кредитным отделением курсов Чалхушьяна. В чём дело?» — «В чём дело, товарищ Бажанов, я не могу вам сказать — это секрет следствия ГПУ». — «Но Чалхушьян выполняет сейчас для курсов срочную работу — разрабатывает учебную программу кредитного отделения. Во всяком случае, я должен знать, что это — серьёзное дело или нет. Арестовали ли вы его по какому-либо пустяку просто для острастки, и тогда я могу немного подождать, если вы его скоро выпустите. Или это дело серьёзное, и я вынужден его заменить кем-нибудь другим». Прокофьев советует мне его заменить — дело очень серьёзное.
Из тюрьмы Чалхушьян не вышел: ГПУ «пришило» ему связь с японцами и экономический шпионаж в их пользу. Его расстреляли.
Курсы идут очень хорошо. Я ими занимаюсь до лета 1927 года. Так как здесь у меня своя рука владыка, я, собираясь уезжать из Москвы, ставлю на них вместо себя директором моего Германа Свердлова. Уже в Париже через два года я имею удовольствие читать в «Известиях» объявление о новом годовом наборе на мои курсы и подпись: директор Герман Свердлов. Значит, они продолжаются.
Летом 1927 года я отдыхаю в Крыму. Перед моим отъездом я получаю из ЦК предостережение ГПУ всем ответственным работникам — быть осторожным: по Москве бродит опасный террорист. Я уезжаю в Крым и узнаю, что террорист бросил бомбу на собрании в Ленинградском партийном Клубе; десятки убитых и раненых. С этим террористом я потом познакомлюсь в Париже и Берлине. Это очаровательный и чистейший юноша, Ларионов.
В это время (1927 год) начальник Общевоинского Союза Кутепов ведёт борьбу против большевиков. Ряд жертвенных мальчиков и девушек отправляются в Россию бросать бомбы по примеру старых русских революционеров. Но они не знают силы нового гигантского полицейского аппарата в России. Им будто бы помогает большая и сильная антибольшевистская организация — «Трест». На самом деле «Трест» этот организован самим ГПУ. Все его явки, квартиры, сотрудники — всё чекисты. Террористы переходят советскую границу, прямо попадают в лапы ГПУ, и их расстреливают.
Больше того. Помещение Общевоинского Союза в Париже, в котором ведёт свою антибольшевистскую работу генерал Кутепов, находится в доме, принадлежащем русскому капиталисту, председателю Русского Торгово-Промышленного Союза (объединение крупных торговцев и фабрикантов) Третьякову. И никто не знает, что Третьяков — агент ГПУ, что в стене кабинета Кутепова он установил микрофон и всё, что делается у Кутепова, сейчас же точно известно ГПУ. Все детали о террористах, которые поедут в Россию, ГПУ знает задолго до их поездки.
(Третьяков будет продолжать работать на ГПУ до 1941 года; он предаст Кутепова, которого похитили большевики, при его помощи чекистский агент генерал Скоблин организует похищение генерала Миллера, преемника Кутепова. Случайно в 1941 году немецкие войска захватили Минск с такой быстротой, что ГПУ не успело ни уничтожить, ни вывезти свои архивы; разбирая эти архивы, русский переводчик нашёл ссылку Москвы «как сообщил нам наш агент Третьяков из Парижа…». Немцы его расстреляли. Мотивы, по которым он работал почти двадцать лет на ГПУ, остались неясными).
По возвращении из Крыма начинается последняя стадия подготовки моего побега.
Теперь выехать мирно, по командировке, я за границу не могу. Я могу только бежать через какую-нибудь границу. Через какую? Их изучение приводит к довольно безотрадным выводам. Польская граница совершенно закрыта. Ряды колючих проволок, всюду пограничники с собаками, здесь ГПУ постаралось, чтобы сделать границу непроницаемой. Так же невозможно бежать в Румынию: границей является Днестр, под пристальным наблюдением круглые сутки. Гораздо труднее охранять финскую границу, она тянется по лесам и тундрам. Но к ней невозможно приблизиться — какой у меня может быть предлог, чтоб приехать к этой границе? Уже моё присутствие в приграничной зоне будет являться достаточным доказательством, что я хочу покинуть социалистический рай.
Но, изучая карту, я останавливаюсь на Туркмении. Её населённая полоса тянется узкой лентой между песчаной пустыней и Персией. И столица — Ашхабад — находится всего километрах в двадцати от границы. Не может быть, чтоб там не нашлось возможности легально приблизиться к границе (я ещё не подозреваю, что трудности бегства в Персию заключаются совсем в другом, о чём дальше речь). Я решаю бежать в Персию из Туркмении. Но сначала надо попасть в Туркмению, которая подчинена Среднеазиатскому бюро ЦК партии.
От Финансового факультета я отделываюсь легко — здесь я хозяин — и передаю его в руки Германа Свердлова.
Затем я делаю экскурсию в Орграспред ЦК, предлагая послать меня в распоряжение Среднеазиатского бюро ЦК. Хотя я знаю в ЦК всех и вся, все входы и выходы, я наталкиваюсь на крупное затруднение: по номенклатуре ответственных работников я принадлежу к столь высокой категории, что Орграспред мною не имеет права распоряжаться: для этого нужно решение по крайней мере Оргбюро. Мне любезно предлагают внести постановление о моей посылке на утверждение Оргбюро. Это меня не устраивает. Я объясняю, что совсем не хочу подвергаться риску, что меня схватит кто-либо из членов Оргбюро, чтобы назначить на какую-то ответственную работу, в чём как раз нужда и куда по мнению Оргбюро я вполне подойду. Я советую сделать так: позвони Молотову и спроси, нет ли у него возражений против моей работы в Средней Азии. Если нет, Орграспред может меня послать таким образом с согласия секретаря ЦК и председателя Оргбюро, а если есть, я пойду сам к Молотову, чтобы это уладить. Так и делается. К счастью, Молотову уже надоело, что я упираюсь и не хочу работать в ЦК, и он отвечает: «Ну что ж, если он так уж очень хочет, пусть едет». И я получаю путёвку «в распоряжение Среднеазиатского бюро ЦК на ответственную работу».
С этой путёвкой я приезжаю в Ташкент и являюсь к Секретарю Среднеазиатского бюро ЦК Зеленскому. Это тот самый Зеленский, который был первым секретарём Московского Комитета и проморгал оппозицию осенью 1923 года. Тогда тройка решила, что он слишком слаб для Московской организации, самой важной в стране, и отправила его хозяйничать в Среднюю Азию.
Зеленский удивлён моему приезду (и несколько озабочен: что это? глаз Сталина?) Я ему объясняю, что бросил центральную работу, потому что чувствовал себя совершенно оторванным от жизни, и решил поехать на низовую работу. «Вот и прекрасно, — говорит Зеленский. — Мы вас назначим моим помощником и заведующим Секретным отделом СредАзБюро ЦК;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81