С этим документом я явился к Кагановичу. Его секретарь Балашов заявил мне, что товарищ Каганович очень занят и никого не принимает. Я настаивал:
— А ты всё-таки доложи. Скажи, что я по очень важному делу.
— Ну, какое у тебя может быть важное дело, — урезонивал меня Балашов.
— А ты всё-таки доложи. Не уйду, пока не доложишь.
Балашов доложил. Каганович меня принял.
— Товарищ Бажанов. Я очень занят. Три минуты — в чём дело?
— Дело в том, товарищ Каганович, что я вам принёс проект нового устава партии.
Каганович был искренне поражён моей дерзостью.
— Сколько вам лет, товарищ Бажанов?
— Двадцать два.
— А сколько лет вы в партии?
— Три года.
— А известно ли вам, что в 1903 году наша партия разделилась на большевиков и меньшевиков только по вопросу о редакции первого пункта устава?
— Известно.
— И всё ж таки вы осмеливаетесь предложить новый устав партии?
— Осмеливаюсь.
— По каким причинам?
— Очень простым. Устав крайне устарел, годился для партии в условиях подполья, никак не отвечает жизни партии, которая у власти, и не даёт ей необходимых форм для её работы и эволюции.
— Ну, покажите.
Каганович прочёл первый и второй пункты в старой редакции и новой, подумал.
— Это вы сами написали?
— Сам.
Потребовал объяснений. Объяснения я дал. Через несколько минут просунувшаяся в дверь голова Балашова напомнила, что есть люди, которым обещан приём, и пришло время для какого-то важного заседания. Каганович его прогнал:
— Очень занят. Никого не принимаю. Заседание перенести на завтра.
Около двух часов читал, смаковал и обдумывал Каганович мой устав, требуя объяснений и оправданий моим формулировкам. Когда всё было кончено, Каганович вздохнул и заявил:
— Ну, заварили вы кашу, товарищ Бажанов.
После чего он взял трубку и спросил у Молотова, может ли он его видеть по важному делу (Молотов был в это время вторым секретарём ЦК).
— Если ненадолго, приходите.
— Пойдём, товарищ Бажанов.
— Вот, — заявил, входя к Молотову, Каганович. — Вот этот юноша предлагает не более, не менее, как новый устав партии.
Молотов был тоже потрясён.
— А знает ли он, что в 1903 году…
— Да, знает.
— И тем не менее?..
— И тем не менее.
— И вы этот проект читали, товарищ Каганович?
— Читал.
— И как вы его находите?
— Нахожу превосходным.
— Ну, покажите.
С Молотовым произошло то же самое. В течение двух часов проект устава разбирался по пунктам, я давал объяснение, Молотов любопытствовал:
— Это вы сами написали?
— Сам.
— Ничего не поделаешь, — сказал Молотов, когда дошли до конца проекта. — Пойдём к Сталину.
Сталину я тоже был представлен как юный безумец, который осмеливается тронуть достопочтимую и неприкосновенную святыню. После тех же ритуальных вопросов — сколько мне лет, знаю ли я, что в 1903 году, и после формулировки причин, по которым я полагаю, что устав надо переделать, было опять приступлено к чтению и обсуждению проекта. Рано или поздно пришёл вопрос Сталина: «И это вы сами написали?» Но в этот раз за ним последовал и другой: «Представляете ли вы себе, какую эволюцию, работы партии и её жизни определяет ваш текст?» — и мой ответ, что очень хорошо представляю и формулирую эту эволюцию так-то и так-то. Дело было в том, что мой устав был важным орудием для партийного аппарата в деле завоевания им власти. Сталин это понимал. Я тоже.
Конец был своеобразным. Сталин подошёл к вертушке. «Владимир Ильич? Сталин. Владимир Ильич, мы здесь в ЦК пришли к убеждению, что устав партии устарел и не отвечает новым условиям работы партии. Старый — партия в подполье, теперь партия у власти и т. д.» Владимир Ильич, видимо, по телефону соглашается. «Так вот, — говорит Сталин, — думая об этом, мы разработали проект нового устава партии, который и хотим предложить». Ленин соглашается и говорит, что надо внести этот вопрос на ближайшее заседание Политбюро.
Политбюро в принципе согласилось и передало вопрос на предварительную разработку в Оргбюро. 19 мая 1922 года оргбюро выделило «Комиссию по пересмотру устава». Молотов был председателем, в неё входили и Каганович и его заместители Лисицын и Охлопков, и я в качестве секретаря.
С этого времени на год я вошёл в орбиту Молотова.
С уставом пришлось возиться месяца два. Проект был разослан в местные организации с запросом их мнений, а в начале августа была созвана Всероссийская партийная конференция для принятия нового устава. Конференция длилась три-четыре дня. Молотов докладывал проект, делегаты высказывались. В конце концов была избрана окончательная редакционная комиссия под председательством того же Молотова, в которую вошли и Каганович и некоторые руководители местных организаций, как, например, Микоян (он был в это время секретарём Юго-восточного бюро ЦК), и я как член и секретарь комиссии. Отредактировали, и конференция новый устав окончательно утвердила (впрочем, формально его ещё после этого утвердил и ЦК).
Весь 1922 год я прожил в том же 5-м Доме ЦК — Лоскутке. Сотрудники ЦК, жившие в нём, группировались по личным знакомствам и работе в кружки. Войдя в эту среду через студента МВТУ Сашу Володарского, я примкнул к кружку, который группировался не столько вокруг четы Володарских, Сколько вокруг трёх закадычных подруг — Леры Голубцовой, Маруси Игнатьевой и Лиды Володарской. Лера и Маруся были, как и Саша Володарский, «информаторами» в информационном подотделе Орготдела, Лида была секретарём этого подотдела. «Информаторы» были, строго говоря, вовсе не информаторами, а референтами по одной-двум губернским партийным организациям. Информатор получал все материалы о жизни этих организаций, составлял сводки и периодические доклады для начальства Орготдела о всём важном, что в этих организациях происходило. Володарский и его жена были очень общительны. У них бывал Пильняк, и этим знакомством они очень гордились. К моему глубокому удивлению я узнал, что скромный и тихий Саша был во время гражданской войны секретарём у кровавой Землячки (Розалии Самойловны), когда она, будучи в партийном руководстве 8-й Армии, славилась расстрелами и всякими жестокостями.
К нашему кружку кроме меня принадлежал ещё Георгий Маленков и Герман Тихомирнов.
Георгий Маленков был мужем Леры (Валерии) Голубцовой. Он был года на два моложе меня, но старался придавать себе вид старого партийца. На самом деле он был в партии всего второй год (и лет ему было всего двадцать). Во время гражданской войны он побывал маленьким политработником на фронте, а затем, как и я, пошёл учиться в Высшее Техническое училище. Не имея среднего образования, он вынужден был начать с подготовительного «рабочего» факультета. В Высшем Техническом он пробыл года три. Затем умная жена, которой он в сущности и обязан был своей карьерой, втянула его в аппарат ЦК и толкнула его по той же линии, по которой прошёл и я, — он стал сначала секретарём Оргбюро, потом после моего ухода — секретарём Политбюро.
Жена его, Лера, была намного умнее своего мужа. Сам Георгий Маленков производил впечатление человека очень среднего, без каких-либо талантов. Вид у него всегда был важный и надутый. Правда, он был всё же очень молод в это время.
Герман Тихомирнов был на год старше меня. Он был вторым помощником Молотова. Произошло это вот почему. Когда Молотов был ещё пятнадцатилетним гимназистом в Казани, во время первой полуреволюции 1905 года, он со своим одноклассником Виктором Тихомирновым (кстати сказать, сыном очень богатых родителей) вместе организовал очень революционный комитет учащихся средних учебных заведений Казани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81