Они вышли вместе на площадь, в сутолоку только что прибывших с ленинградского самолета.
Кругом раздавались возбужденные возгласы, кричали шоферы, пассажиры восторгались теплынью, воздухом, горами.
— Двенадцать раз в день одно и то же, — сказал синоптик. — Одними и теми же словами. С ума можно сойти от этой человеческой скудости.
Он был сутулый, узкоплечий. Желчное, сморщенное, прокопченное солнцем лицо его с умными, насмешливыми глазами напоминало Крылову Мефистофеля.
— Не выпить ли нам? — сказал синоптик.
В ларьке выпили по стакану кислого вина, потом по стакану сладкого.
— Всегда пьют за что-то, — сказал синоптик, — заботятся о будущем. А жить надо для… Например, я пью для того, чтобы отшибить память. — Он подмигнул Крылову. — Чудесно, когда нечего вспоминать. Память — наказание, придуманное дьяволом. — Он допил, причмокнул длинными губами. — Без памяти все были бы счастливы. «Счастлив без памяти». А? Недаром такое выражение. Мы ведь вместе с Голицыным начинали. Он членкор, а я в этой дыре — синоптик. А встретились — и никакой разницы: оба старики.
Перед Крыловым появился наполненный стакан. Синоптик распрямился, вытянул шею. Он оказался длинным и тощим. Он махал руками, словно собираясь взлететь.
— Я вам советую, бросьте сражаться. Я прорицатель. Судьбу легче предсказывать, чем погоду. Хотите, открою вам тайну? — Один глаз его стал круглым и начал быстро подмигивать. — Тот, кто знает то, чего не знают другие, опасен! Вы знаете истину? Вы опасны! Вот я уже не опасен. Голицын все хотел мне напомнить. Жалел меня. А я себя не жалею. Я вполне доволен. Хватит с меня. Тулин тоже перестал сражаться, и молодец. А с кем сражаться? Противники-то не сражаются. Вот в чем фокус. Я вашего Лагунова знаю. Что бы вы ни сделали, вы будете работать на Лагунова, прибыль получает Лагунов.
— И черт с ними! — Крылов погрозил синоптику пальцем. — А Лагунов пусть будет академиком, мне не жалко. Результат? Результат ничего не исчерпывает. За ним будет другой результат. Снова уточнят скорость генерации зарядов. И наши результаты — тю-тю. Важно, чтобы ты шел, карабкался, полз — но вперед.
— Движение — все, цель — ничто. Слыхали. Но ради чего? Объясните мне. Я в юности сражался, сражался, думал, добиваю последнюю несправедливость. И вот уже старость, а несправедливостей столько же.
…В ресторане играла радиола, то и дело прерывая ее, дежурная объявляла посадку: Ташкент, Алма-Ата… Крылова поражало количество мест, куда можно улететь. Сыктывкар! Подумать только! И все эти люди имели билеты и знали, куда им лететь.
— Мы с тобой кто? Жертвы науки! — провозглашал синоптик.
— Именно жертвы! — умилялся Крылов, и они нежно целовались.
Грибы, скользя, разбегались по тарелке.
— Вам нельзя больше, Сергей Ильич, — сказала Зоечка.
Он погрозил ей пальцем. Они хотят, чтобы он вернулся к этому проклятому письменному столу. Ни за что. Он улетит в Сыктывкар. Он женится на Зоечке. И приедет с ней к Наташе. Познакомься с моей женой. Может быть, Зоечка сделает его талантливым. Он с интересом наблюдал, как он разделился: один Крылов еще сидел, стиснув голову руками, пытаясь обдумать все наново. Второй, бесшабашный малый, уже был свободен, хотел бежать на танцы, лечь спать и, наконец, обнаружил, что умеет растягивать столы, сгибать тарелки и вытворять такое, отчего мебель извивалась и пела на разные голоса, заглушая радиолу. Затем появился третий, который стал осаживать каких-то иностранцев, пристававших к Зоечке, задирался, и все это кончилось великолепной мужской дракой на кулаках.
Откуда-то появился Алеша, Крылов был в восторге от своих прямых в челюсть, сам он получил хороший удар под глаз, немного протрезвел, и Алеше и синоптику удалось уволочь его до появления милиции.
Ночь была тихая, звездная. Он не хотел домой, его тошнило от цифр и таблиц. А синоптик и Алеша вели его неумолимо, как конвоиры ведут беглеца. Он и сам мог бы идти прямо, но ему было лень утруждать себя.
Почти три миллиарда людей на земле, а помочь никто не может. Вот что горько! Помешать всякий может, а помочь и хотели бы, да не могут! Звездочки, звездочки, такое красивое небо, а приходится с ним воевать. Он должен воевать с небом один на один, за всех этих людей. Эх ты, небо мое, небо!..
Дежурная, укоризненно покачивая головой, передала ему телеграмму. Его срочно вызывали в Москву, в отдел кадров.

Вид у него был страшенный: лиловый синячище под глазом, физиономия исцарапана. Девицы в отделе кадров переглядывались. Ему предложили ехать на Памир, там строится линия электропередачи, надо изучить грозовые условия для грозозащиты. Он пытался втолковать им, что не может ехать, пока не докажет… Градиент напряженности… дельта Е… Девушки разочарованно усмехались. Дельта Е! Кое-кто собирался сунуть его бог знает куда, но начальник отдела кадров, демобилизованный полковник, сказал: «Не люблю, когда кругом победители, а побежденный один». Девушки гордились, что защищают его, подыскали самостоятельную интересную работу, и вот пожалуйте — перед ними никакой не герой, несправедливо гонимый, а самый обычный ловчила из тех, кто по-всякому изворачивается, лишь бы не ехать на периферию. Родители больны, жена пианистка, а у этого — дельта Е.
Начальник терпеливо выдавал про госзначение объекта, и госинтересы, и госдисциплину.
— Почему вы знаете государственные интересы, а я не знаю? — искренне поразился Крылов. — Ежели я решу эту проблему, государство больше получит.
Оба недоуменно посмотрели друг на друга, и начальник отдела кадров отправился докладывать по инстанции.
Ничего не скажешь, Агатов умел становиться нужным человеком. Он был главным свидетелем, ведь это он предвидел все заранее и предупредил Южина. Он помогал Лагунову формулировать и уговаривать, он показал себя как верный ученик и соратник Голицына, на него временно возложили руководство группой, ликвидацию дел.
В присутствии Лагунова он всячески восхвалял Голицына. Лагунов относился к этому с видимым безразличием, однако Агатов чувствовал, что к нему приглядываются. Агатов ждал. Терпеливо ждал, искусно. Наконец однажды, когда они остались вдвоем, Лагунов осведомился о здоровье Голицына — дело в том, что институты сливаются, создан один отдел атмосферного электричества, — не будет ли старику слишком труден организационный период?
Создание подобного центра было давнишней мечтой Голицына, несколько лет он хлопотал и доказывал необходимость такой организации. Агатов понял, что Лагунов не прочь отстранить старика. «Какая скотина!» — подумал он.
— Вероятно, вы правы, — сказал он со вздохом. — Подобные нагрузки в его возрасте вредны.
— Тут, конечно, будут сложности, но мы рассчитываем на вас, — сказал Лагунов.
Агатов на мгновение пожалел своего старика, но что поделаешь, меланхолично ответил он сам себе, такова жизнь. Не я, так найдется кто-нибудь другой.
По возвращении в Москву Лагунов рекомендовал его в управление — врио начальника отдела и секретарем оргкомитета международного симпозиума. Агатов не отказывался.
Черты его бледного лица, когда-то еле видимые, словно стертые резинкой, со дня аварии проступали все резче и наконец теперь обозначились законченно, в мраморной твердости.
Подбородок налился тяжестью и выдвинулся вперед, появились губы, даже волосы пышно поднялись над маленьким бледным лбом, прочерченным озабоченными морщинками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95