Крылов стеснялся прервать его. Незаметно отодвинув штору, он смотрел вниз на залитую солнцем метеостанцию.
Студенты работали у белых будочек с приборами. Матвеев и Зиночка готовили радиозонд.
«Как бы все могло славно устроиться, — с тоской подумал Крылов. — И можно пойти с ними загорать».
Он вздохнул, откашлялся раз-другой, прежде чем Агатов обратил на него внимание.
— Простите, Яков Иванович, но как-то это все не то, — сказал он.
— То есть как? — оторопел Агатов — Пожалуйста… У вас условия? Предлагайте…
Крылов поежился, в таких случаях он ничего не мог поделать с собой.
— Не нравится мне, что вы тут наговорили.
— Но ведь всегда можно поладить. Выкладывайте ваши наметки. Я с удовольствием…
Он стал ниже ростом, смотрел на Крылова с робкой готовностью откуда-то снизу.
— Ничего у меня нет, никаких наметок, — признался Крылов.
Агатов вопросительно смотрел на него.
— Матвееву надо бы оклад выхлопотать, — добавил Крылов.
— Я это могу в два счета… — заторопился Агатов. — Нет, вы объясните, что вас держит? Вы против меня имеете что? Я вам никогда ничего плохого не сделал. Чем я не подхожу, чем?
Крылов виновато развел руками.
— Небось сами хотите, — вдруг сказал Агатов, убежденный смущенной улыбкой Крылова и все более уверяясь от его неловкого молчания. — Понятно, зачем же власть упускать! А я-то душу вам открывал…
Крылов опомнился.
— Поверьте, Яков Иванович, вы это с обиды. Я вам благодарен, что вы так откровенно… Мне подумать надо…
Сгорбившись, Агатов вернулся к ящику, взял мешок с кассетами и долго там возился к стене лицом, потом пошел к двери. Обойдя Крылова, он остановился. Лицо его обрело обычную бесстрастную любезность. Опять он был собранный, подтянутый, и отглаженный костюмчик сидел без малейшей морщинки.
— Я хочу как лучше, — сказал Агатов. — Сконтактироваться. — Он сделал все, чтобы любезно улыбнуться.
Железная лестница отзвенела под его шагами.
— Вот и разберись, — озадаченно сказал Крылов, как будто кто-то мог услышать его. Он печально посмотрел на свои недавно отпаренные брюки — на коленях уже вздулись пузыри… Погасив свет, он уселся на приступку и стал ждать. Но солнечный луч исчез, и прежнее настроение не возвращалось. Необходимость что-то решать злила его. Он не желал ничего решать. В любом случае, соглашаясь или отказываясь, он что-то терял. Но в том-то и дело, что, решая, всегда что-то теряешь.
Не хотелось спускаться вниз и сидеть сейчас рядом с Агатовым. Он словно обжегся, прикоснувшись к обнаженной душе этого человека. На какой-то миг приоткрылось самое сокровенное, в глубине расселины Крылов увидел трепещущее, еще расплавленное, готовое отлиться в любую форму… Кто знает, где и когда совершается поворот человеческой души? Что-то бурлит, соединяется у вас на глазах, достаточно одного слова, и оно вдруг застывает судьбой: Крылов думал о том, что мы сами делаем людей плохими и хорошими.
Разумеется, Бочкарев, и Ричард, и Голицын — они руководствуются самыми высокими принципами, а вот Агатову все это предстает, наоборот, величайшей несправедливостью. Природа обделила его талантом, отсюда обиды, ущемленность, зависть — все, что уродует человека. И как помочь ему? Неужели неизбежна такая несправедливость? Но и ребята правы: к руководству нельзя подпускать бездарных. Но и бездарные никогда не чувствуют себя бездарными. Они не мучаются, они завидуют и злятся. А ведь каждый в чем-то бездарен…
5
Стеллажи сверху донизу были плотно заставлены пыльными томами — научные отчеты со дня основания лаборатории.
Под самым потолком стояли тома в старинных переплетах, обклеенных мраморной бумагой с красноватыми прожилками, с тиснеными золотом корешками. Затем шли переплеты из дешевого синего картона, из рыжеватых канцелярских папок — переплеты военных лет с выцветшими чернильными надписями, и последних лет — в толстом коричневом дерматине.
Вид этих стеллажей настроил Тулина иронически:
«Урны с прахом обманутых надежд давно ушедших поколений… Кладбище несбывшихся мечтаний… Сколько никчемной добросовестности!»
И все эти бумаги на столе Крылова будут так же погребены в очередном томе.
Тулин придвинул к себе график суммарной напряженности поля. Через месяц-другой этот лист отпечатают, подклеят в отчет, который перелистает кто-нибудь из начальников, и папка навечно займет свое место на стеллаже.
Он ждал Крылова уже минут пятнадцать. Прищурясь, размашисто нарисовал на кривой танцующие скелеты и подписал:
«Карфаген будет разрушен!»
Ричард остановился за его спиной.
— Лихо! Несколько в духе Гойи. Вы художник?
Тулин осмотрел свою работу.
— Тот, кто рисует, уже художник. Искусство — это не профессия, а талант.
— Ну, знаете, талант — понятие расплывчатое, — возразил Ричард. Он обожал споры на подобные темы. — Необходимо еще образование.
— А что такое образование? — спросил Тулин и, не дожидаясь ответа, провозгласил меланхолично: — Образование есть то, что остается, когда все выученное забыто.
— Неплохо. Но вы испортили Крылову график.
— Не беда. Если он даже подклеит в таком виде, это обнаружат не раньше чем в следующем столетии.
Ричард попробовал было вступиться за работу Крылова — Тулин пренебрежительно отмахнулся. Покачиваясь на стуле, он рассуждал, не интересуясь возражениями:
— Поставщики архива, работаете на это кладбище во имя грызущей критики мышей.
— Сила! — восхитился Ричард.
— Это не я, это Маркс.
К ним прислушивались. Тулин повысил голос. Сохраняя мину беспечного шалопая, он с удовольствием ворошил этот муравейник. Забавно было наблюдать, как оторопели, а потом заволновались они от неслыханной в этих стенах дерзости.
Первым не выдержал Матвеев. Избегая обращаться к Тулину, он попробовал пристыдить восхищенного Ричарда: неужели ему не дорога честь коллектива?
— Фраза… — заявил Ричард. — Терпеть не могу фраз. Что такое наш коллектив? Что такое его честь?
— Ну, знаешь, — сказал Матвеев, — у нас большинство честных, добросовестных людей, они работают, не щадя себя. Этим нельзя бросаться.
— Науку двигают не честностью! — запальчиво сказал Ричард, но Тулин неожиданно осадил его:
— Честность тоже на земле не валяется. Я уверен, что здесь большинство честных, беда в том, что вы честно хотите одного, но так же честно делаете совсем другое, а получается третье. Везде кипение, перемены, а у вас как в зачарованном королевстве.
Теперь Матвеев уже решился возразить самому Тулину.
— К вашему сведению, лаборатория на хорошем счету: в прошлом году мы перевыполнили показатели.
Всепонимающая улыбка, и Тулин стал усталым циником.
— О да, благодаря вашему энтузиазму отчет поставили на эту полку недели на две раньше срока. Освоены отпущенные средства.
Матвеев ужаснулся.
— Вам известно, что наш отдел возглавляет член-корреспондент Голицын?
— Как же, как же! — сказал Тулин. — Любимый ученик Ломоносова. А вы все еще верите в авторитеты? Увы, люди не могут без авторитетов… Нет, я о вас лучшего мнения, вы просто боитесь говорить то, что думаете. А я не боюсь. — Он подмигнул им всем разом. — Я из другого министерства.
— Вы что, академик, — сказала Зиночка, — или новатор?
Тулин оценивающе скользнул глазами по ее фигуре и сказал загадочно:
— Иных можно понять, рассматривая вблизи, другие понятны лишь издали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95