Минуту или менее того натянутые как барабан стены шатра еще сопротивлялись ветру, но вот крайняя растяжка, лопнув со звоном балалаечной струны, взвилась ввысь, уводя за собою расписное полотнище, вихрь тотчас смахнул стол со всем содержимым, сорвал пламя, вцепившееся было в тафтяной полог, и обрушил и шатер, и все окрест в воющий ад. Небо там и сям полыхало страшными зарницами. В их призрачном свете летели над землею, ныряя, словно стая воронья, доски, дрань и солома с кровель города, летели по воздуху продранные палатки, горящие головни, где-то бушевало пожаром, и в реве бури тонули жалкие голоса ратных и ржание обезумевших коней. Витовт ухватился побелевшими пальцами за центральный столб шатра, по счастью устоявший, когда всю тяжелую палатку порвало, сорвало, понесло по воздуху. Мимо проносило клоки огня. Стан был разгромлен полностью в несколько минут. Витовт еще что-то кричал, кого-то пытался позвать, но тут небо разверзлось слепительным запредельным светом, грянул рокочущий гром, и почти без отрыва от него страшные, в руку толщиной, молнии начали полосовать испуганную землю. Где-то глухо ухнуло — молния, попав в пушку, зажгла зеленый снаряд, и земля ответила хрустящим пороховым огнем молнийному огню неба.
— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — только и повторял Витовт, забыв все другие слова. В тучах вздыбленной земли, травы, изломанных ветвей, в драни, в ремнях ползли ослепленные, потерявшие рассудок люди, цеплялись за землю, которая, казалось, вздрагивала от каждого молнийного удара, а удары сыпались безостановочно. Там и сям бушевало пламя, обеспамятевшие кони со взвихренными гривами и хвостами мчались, скорее, летели по лагерю, копытами разбивая и калеча ползущих людей, уносились куда-то за дорогу в струнно-дрожащий и полный напряженным гулом лес. Наконец хлынул ливень, мгновенно загасив огненные костры и обратив вспаханную ветром землю в тяжелую липкую грязь, довершившую разгром литовской армии, неспособной теперь ни к какому городовому приступу и даже к дальнейшему движению ни назад, ни вперед.
Наутро собирали разбежавшихся лошадей, чинили справу и упряжи, отчищали от грязи стволы пушек, кожухи и брони. Воеводы собирали своих людей, ночью перемешавшихся с иными в разномастную воющую толпу. Вороначане молча глядели с высоты на шевеление в Витовтовом стане, не решаясь на вылазку (у них в городе вихрь тоже наделал делов, сорвав крыши с домов и навесы с забрал городовой стены, кого и поубивало рушащимися клетями и дранью). Витовтова жеребца отыскали только к полудню, и, уже объезжая разоренный стан, знал он о прибытии московского посла Александра Владимировича Лыкова с запросом великого князя московского Василия Васильича. «Что ради тако ты чиниши чрез докончание, где было ты со мною быти за один, а ты мою отчину воюешь и пусту творишь?»
Прочтя грамоту, Витовт скомкал ее и выругался грязно по-русски. Однако и это было не все. Прибыло псковское посольство с просьбою «унять меч» и обещанием выплатить три тысячи рублей отступного.
И надо было соглашаться! Воевать с Плесковом и Москвою после враждебного натиска стихий (весь зелейный наряд погиб, и Витовт, по существу, остался без артиллерии), воевать в этих условиях было архинеразумно. Скрепя сердце, он согласился и с московским послом, и с плесковичами, которые в конце концов обманули его, так и не приславши обещанных трех тысяч…
В русской земле продолжал бушевать мор. Умер Василий Владимирович вослед князьям Семену, Андрею и Ярославу, последний сын Владимира Храброго. Умер через год князь Петр Дмитриевич, еще на одного представителя сократив гнездо потомков Ивана Калиты.
Никто, ни Юрий, ни Василий Васильич, не стремились в Орду, на суд татарского царя. Черная смерть властно удерживала враждующих князей от любых дальнейших шагов, не собирались рати, не двигались дружины. Редко-редко пройдет по замерзшим дорогам одинокий купеческий обоз, кое-где местные женки, разволокшись донага и впрягшись в плуги, опахивали вымирающую деревню, возрождая древнее, языческое еще, последнее отчаянное средство остановить мор.
Ужас, темный ужас смерти висел над страной.
И только Витовт не прекращал своих упорных усилий, через два года затеяв поход на Новгород. Опять волокли по дорогам России пушки и тюфяки, везли на телегах пищали, в столбах пыли ползла конница, шагала пешая рать, подрагивая уложенными на плеча бердышами и копьями.
На сорока лошадях (и те были в мыле, о полдень их перепрягали, заменяя свежими!) волокли огромную пушку, названную «галкой», способную, как уверяли, расшибить стены любого каменного города.
Рать стала под Порховом, и мастер-пушкарь похвалился Витовту, что не токмо каменный пиргос, но и каменную же Никольскую церковь во граде разрушу!
По-видимому, немчин-пушкарь плохо рассчитал заряд, излишне его увеличил. Ядро в самом деле разметало пиргос, «выразив его из основания вон», пробило отверстие в передней и задней (алтарной) стене церкви и, вырвав несколько каменных зубцов противоположной стены, улетело в литовский же лагерь, где убило полоцкого воеводу, поранило многих ратных и изувечило десятка два коней, кинувшихся в сумасшедший бег. Но и саму пушку порвало взрывом, разметав на клочки немчина-пушкаря, от которого не нашли и тела, осталось только пол-кабата (дорожного плаща), разметанного взрывом.
В храме в этот час шла литургия, и священник, не прекративший службы, остался цел, хотя вихрь смерти прошел у него прямо над головой.
Витовт уже отдавал повеление о приступе, когда ворота города отворили и к нему для переговоров выехали посадник Григорий Кириллович Посахно и молодой Исак Борецкой (полвека спустя его вдова Марфа, прозванная Посадницей, возглавила последнее отчаянное и уже безнадежное сопротивление Новгорода победоносной Москве).
Посольство предложило откуп с Порхова, да тут подоспел и архиепископ Новгородский Емельян, нареченный по слову Фотия Еверимием, с посадниками и тысяцкими. Новгород, не вступая в ратный спор, предложил откупиться от Витовта, дав ему «полдевяты тысячи рублев новогороцка окупа», и сверх того две тысячи архиепископ дал за захваченный Витовтом полон. Памятуя позапрошлогоднюю неудачу под Псковом, Витовт предпочел не рисковать и удовлетвориться полученным по миру серебром. Иные дела призывали его назад, неспокойно было на Западе, неспокойно и в Орде, да и взять Новгород с ходу ныне не представлялось возможным. Утешенный откупом Витовт поворотил назад.
Глава 10
Ну а ежели бы Витовт добился своего и завоевал Русь?!
И вот тут я кладу перо романиста и рискую высказать несколько соображений как историк, тем паче что в наши дни (напоминаю — около 2000 года!) многими из тех, кто стараются во что бы то ни стало разрушить Россию, высказывается мысль о том, как жалко, мол, что Литва в свое время не завоевала Белоруссии, и вообще, жаль, что история Восточной Европы не пошла по указанному ею «европейскому варианту» и проч. Что можно на это ответить?
Проблема западничества на Руси не вчера родилась и не в 1917 году, когда она, как кажется, окончательно победила, и даже не с Петра Великого, а, ежели хотите, еще с епископа Адальберта, возжелавшего крестить Русь, обратив ее в католичество, еще с тех киевских князей, которые полагались больше на венгерскую и польскую помощь, чем на свой собственный народ — и ничем иным, кроме как западничеством, невозможно объяснить польскую интервенцию эпохи Смутного времени, накануне которой наше высшее сословие также ополячилось (в языке, одеждах, нравах), как офранцузилась дворянская интеллигенция XIX века, заплатив за свой отрыв от народа цену, несоизмеримую со стоимостью пудреных париков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — только и повторял Витовт, забыв все другие слова. В тучах вздыбленной земли, травы, изломанных ветвей, в драни, в ремнях ползли ослепленные, потерявшие рассудок люди, цеплялись за землю, которая, казалось, вздрагивала от каждого молнийного удара, а удары сыпались безостановочно. Там и сям бушевало пламя, обеспамятевшие кони со взвихренными гривами и хвостами мчались, скорее, летели по лагерю, копытами разбивая и калеча ползущих людей, уносились куда-то за дорогу в струнно-дрожащий и полный напряженным гулом лес. Наконец хлынул ливень, мгновенно загасив огненные костры и обратив вспаханную ветром землю в тяжелую липкую грязь, довершившую разгром литовской армии, неспособной теперь ни к какому городовому приступу и даже к дальнейшему движению ни назад, ни вперед.
Наутро собирали разбежавшихся лошадей, чинили справу и упряжи, отчищали от грязи стволы пушек, кожухи и брони. Воеводы собирали своих людей, ночью перемешавшихся с иными в разномастную воющую толпу. Вороначане молча глядели с высоты на шевеление в Витовтовом стане, не решаясь на вылазку (у них в городе вихрь тоже наделал делов, сорвав крыши с домов и навесы с забрал городовой стены, кого и поубивало рушащимися клетями и дранью). Витовтова жеребца отыскали только к полудню, и, уже объезжая разоренный стан, знал он о прибытии московского посла Александра Владимировича Лыкова с запросом великого князя московского Василия Васильича. «Что ради тако ты чиниши чрез докончание, где было ты со мною быти за один, а ты мою отчину воюешь и пусту творишь?»
Прочтя грамоту, Витовт скомкал ее и выругался грязно по-русски. Однако и это было не все. Прибыло псковское посольство с просьбою «унять меч» и обещанием выплатить три тысячи рублей отступного.
И надо было соглашаться! Воевать с Плесковом и Москвою после враждебного натиска стихий (весь зелейный наряд погиб, и Витовт, по существу, остался без артиллерии), воевать в этих условиях было архинеразумно. Скрепя сердце, он согласился и с московским послом, и с плесковичами, которые в конце концов обманули его, так и не приславши обещанных трех тысяч…
В русской земле продолжал бушевать мор. Умер Василий Владимирович вослед князьям Семену, Андрею и Ярославу, последний сын Владимира Храброго. Умер через год князь Петр Дмитриевич, еще на одного представителя сократив гнездо потомков Ивана Калиты.
Никто, ни Юрий, ни Василий Васильич, не стремились в Орду, на суд татарского царя. Черная смерть властно удерживала враждующих князей от любых дальнейших шагов, не собирались рати, не двигались дружины. Редко-редко пройдет по замерзшим дорогам одинокий купеческий обоз, кое-где местные женки, разволокшись донага и впрягшись в плуги, опахивали вымирающую деревню, возрождая древнее, языческое еще, последнее отчаянное средство остановить мор.
Ужас, темный ужас смерти висел над страной.
И только Витовт не прекращал своих упорных усилий, через два года затеяв поход на Новгород. Опять волокли по дорогам России пушки и тюфяки, везли на телегах пищали, в столбах пыли ползла конница, шагала пешая рать, подрагивая уложенными на плеча бердышами и копьями.
На сорока лошадях (и те были в мыле, о полдень их перепрягали, заменяя свежими!) волокли огромную пушку, названную «галкой», способную, как уверяли, расшибить стены любого каменного города.
Рать стала под Порховом, и мастер-пушкарь похвалился Витовту, что не токмо каменный пиргос, но и каменную же Никольскую церковь во граде разрушу!
По-видимому, немчин-пушкарь плохо рассчитал заряд, излишне его увеличил. Ядро в самом деле разметало пиргос, «выразив его из основания вон», пробило отверстие в передней и задней (алтарной) стене церкви и, вырвав несколько каменных зубцов противоположной стены, улетело в литовский же лагерь, где убило полоцкого воеводу, поранило многих ратных и изувечило десятка два коней, кинувшихся в сумасшедший бег. Но и саму пушку порвало взрывом, разметав на клочки немчина-пушкаря, от которого не нашли и тела, осталось только пол-кабата (дорожного плаща), разметанного взрывом.
В храме в этот час шла литургия, и священник, не прекративший службы, остался цел, хотя вихрь смерти прошел у него прямо над головой.
Витовт уже отдавал повеление о приступе, когда ворота города отворили и к нему для переговоров выехали посадник Григорий Кириллович Посахно и молодой Исак Борецкой (полвека спустя его вдова Марфа, прозванная Посадницей, возглавила последнее отчаянное и уже безнадежное сопротивление Новгорода победоносной Москве).
Посольство предложило откуп с Порхова, да тут подоспел и архиепископ Новгородский Емельян, нареченный по слову Фотия Еверимием, с посадниками и тысяцкими. Новгород, не вступая в ратный спор, предложил откупиться от Витовта, дав ему «полдевяты тысячи рублев новогороцка окупа», и сверх того две тысячи архиепископ дал за захваченный Витовтом полон. Памятуя позапрошлогоднюю неудачу под Псковом, Витовт предпочел не рисковать и удовлетвориться полученным по миру серебром. Иные дела призывали его назад, неспокойно было на Западе, неспокойно и в Орде, да и взять Новгород с ходу ныне не представлялось возможным. Утешенный откупом Витовт поворотил назад.
Глава 10
Ну а ежели бы Витовт добился своего и завоевал Русь?!
И вот тут я кладу перо романиста и рискую высказать несколько соображений как историк, тем паче что в наши дни (напоминаю — около 2000 года!) многими из тех, кто стараются во что бы то ни стало разрушить Россию, высказывается мысль о том, как жалко, мол, что Литва в свое время не завоевала Белоруссии, и вообще, жаль, что история Восточной Европы не пошла по указанному ею «европейскому варианту» и проч. Что можно на это ответить?
Проблема западничества на Руси не вчера родилась и не в 1917 году, когда она, как кажется, окончательно победила, и даже не с Петра Великого, а, ежели хотите, еще с епископа Адальберта, возжелавшего крестить Русь, обратив ее в католичество, еще с тех киевских князей, которые полагались больше на венгерскую и польскую помощь, чем на свой собственный народ — и ничем иным, кроме как западничеством, невозможно объяснить польскую интервенцию эпохи Смутного времени, накануне которой наше высшее сословие также ополячилось (в языке, одеждах, нравах), как офранцузилась дворянская интеллигенция XIX века, заплатив за свой отрыв от народа цену, несоизмеримую со стоимостью пудреных париков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39