— Кажен похочет… а потом вот!
Иван мелко смеялся, жевал снетка, крутя головой.
— Те бы дать волю, ты народ, как племенной скот, разделил, и которы худы — под нож их?
— Почто под нож? — возразил Кобыла. — А так… Воли не давать…
— Воли! Ить коли б по-твоему, ну, мужика ты оправишь. А боярина? А князя? А ежель набольший такой народит? И его? — Иван показал пальцем по горлу. Андрей засопел, его ум не поспевал за быстрым умом Ивана.
— Запутал ты меня, Окинфич, маненько, а только одно знаю: так ли, сяк ли, а закон должон охранять труженика, а не тунеядца! А то втуне ядящих разведем и сами ся погубим тою порой!
— Закон, закон… — рассеянно повторил Иван Акинфич. — Как мыслишь, князю Лександру дастся княжение вновь?
— Баяли бояре, что с княжичем ездили в Орду, могут и Тверь воротить, а могут и все велико княженье. Ляксандр ить был великим князем-то!
Иван вздохнул, утупил очи.
— Чего вздыхаешь? — спросил Кобыла. — Я дак жду не дождусь домовь воротить! Плесковичи и добры до нас, а все воля не своя, не своя и отчина! А ты словно не радошен тем?
Иван Акинфич взглянул на приятеля без улыбки, устало и строго вымолвил:
— С Иваном Данилычем ратиться придет, Андрей!
Кобыла собрал брови хмурью. Как-то сам о том не подумал путем ни разу.
— Села твои переславски опеть… — начал было он.
Иван зло отмахнул рукой:
— Дались всем мои села переславски! И у Сашка села ти, и у тебя, Иваныч, село под Москвой! Не в селах дело! — бросил он почти с отчаянием.
— А и в них тож! Нам всем, всем, Андрей! И тебе, да, да, и тебе! Надобен единый глава, едина власть, един князь великий на Руси!
— Дак почто?! Лександр-от, батюшка, коли возьмет велико княженье, дак единым великим князем и станет на Руси?! — недоумевая воззрился на него Андрей. Иван Акинфич глянул на хозяина тяжело и недобро, словно гадая: говорить или нет? Слышнее стала вьюга, подвывавшая в дымнике. Но тут в сенях зашумело, двери весело расскочили, с гомоном и шумом ввалились, оба оснеженные, краснолицые, Федор Акинфич с Александром Морхининым.
— А, Иван и тут первый поспел! — прокричал Федор.
— Не шуми до поры! — возразил Иван. — Скоро тебе воеводить на дели придет?
— Против Иван Данилыча?
— Противу татар! — значительно изрек Иван, погасив веселье братьев.
Зарассаживались. Андреиха сама внесла обернутый полотенцем дымящийся горшок щей. Отложив взятую было ложку, Федор выпрямился:
— Чтой-то опять темнишь, брат!
— Снидай, снидай! — добродушно окоротил Иван. — Поснидашь, сам все скажу-выскажу! — Ты-то вот, Ляксандр, законник, ты у нас тысяцкой! — лукаво добавил он, глядючи на двоюродного брата.
— Не зуди! — угрюмо отозвался Александр. — Теперича буду и тысяцким вскоре!
Тверским тысяцким назначил князь Александр боярина Морхинина словно в насмешку. Где Тверь и где они? Но теперь, верно, вроде бы вскоре звание тысяцкого должно было обрести силу.
— И ты, брат, подумай преже: не под новый ли погром тверичей поведешь?! — продолжал Иван, словно не заметив обиды двоюродника.
— Да молви толком! — взорвался Федор.
— Повести мужикам, с чем пришел! — подал свой голос и Андрей Кобыла.
Иван кончил щи, рыгнул, сыто отвалил к стене.
— Дак вот, други! То были грамоты, а ныне полный договор с Гедимином подписан: Литве — Смоленск, а против хана — вместях!
Сотрапезники замерли.
— Как же без нас-то? — недоуменно протянул Андрей. — Думу ить вместях думали! — присовокупил он с обидою.
— Немчин все, Дуск ентот самый, и тот, другой, Гедиминов, Жигимунт, Зигмунд, разом-то не выговоришь! Они и подвели. Дак вот и разглядайте, други, не дорого ли плачено за великий стол?
— Эх! — встряхнул головою Федор. — Неполюби мне твои подходы, Иван! Ить стало б одно: альбо служить Александру Михалычу, а другояко — отъезжать от ево!
— Дак почто тогда естолько летов тута сидели?! — прогудел Андрей. И Александр Морхинин тоже покачал головой с осудительной раздумчивостью:
— Немцы — они немцы и есть. И Гедимин, дружья-товарищи, у ево своя беда на дворе! Ему с ляхами да чахами сговорить, да Орден ентот на хвосте висит, а в Подолии с татарвой рать без перерыву… Ево, други, понять мочно! А вот Русь как тут… Можем ли мы Русь спасти, коли правде изменим?! Задал ты задумку немалу, Иван!
Иван, ожидавший дружного возмущения друзей, молчал. Что-то — он еще не понимал, что, — не получалось, не выходило так, как он задумал сегодня из утра, да и сам он уже начинал колебаться в своих мыслях. А ну как правы братья и спешить с осуждением князя Александра вовсе не след?
И началась долгая пря, в коей хороводом проходили Москва, Литва и Орда и где решалось и так и другояк и всяко оказывало одно: надо годить, ждать, глядеть, как оно повернет. А пока безусловно и дружно помогать князю Александру.
Смеркло. Внесли свечи. Уже многажды, вновь и вновь, наполнялись кувшины с квасом и хмельным медом, и уже бояре, устав спорить, сникли, почуяв, что пора им и по домам. На дворе все так же мело, все так же выл ветер в дымниках, и уже совсем непроглядной чернотою гляделся размытый и смятый метелью простор Великой с чуть брезжившими вдали, по-за стенами, светлыми окошками псковских хором. Федор, выходя, рек:
— Пождем-ко Орды! До писанного на грамоту далеко! Хан и другояко порешить может!
— Худого б не створило ищо! — жестко примолвил Александр Морхинин. — Тяжка Орда, а и с Литвою беда! Не отдаем ли мы Русь Гедимину?
— Ладно, братцы! — устало заключил Иван, усаживаясь в седло. — Я вам, как на духу, а дале — никому!
— Вестимо! — отозвался Андрей, вышедший проводить приятелей.
Одного не сказал Иван Акинфов соратникам: что у него самого два дня назад побывал на дворе тайный посол Ивана Калиты. И другого не сказал, хотя ждал вопроса: примет ли их всех князь Иван и даст ли места в думе княжой? — что да, примет! И на почетные места! Но не спросили, и сам не возмог сказать. Как оно еще ся решит в Орде!
ГЛАВА 46
Жарынь! В улицах Москвы клубами горячая пыль. Парит. Дождя б и не нать, покос, а так охота на эту едкую, пропахшую дерьмом, гнилью, людским и конским потом серую мгу, запорошившую дома, заборы и листву дерев, веселого звонкого дождика! Пусть грязь, да воздохнуть полною грудью свежий, лесной дух из Заречья, увидеть промытые синью небеса, мокрые крыши в резных опушках, упруго трепещущие ветви яблонь и озорные глаза молодок, что, завернув подолы на головы, со звонким смехом бегут укрываться под навесы торговых рядов…
На порядком обмелевшей Москве стук вальков, бабы выколачивают портна. Вдали гомонит торг. Где-то бухают увесистые удары: загоняют новые сваи под причал. На въезде в улицу едва разминувши с мужицким, нелепо застрявшим поперек возом, Мишук рысью проминовал высокие частоколы сябров, кожевника и шерстобита, и у своих хором тяжело спешился, обрасывая росинки пота с чела и бороды, повел плечьми, чуя, как горячо налипла на спине волглая рубаха, пихнул заскрипевшие створы ворот, завел коня. Средний сын, Услюм, выбежал, подхватил повод.
— Никишка где? — недовольно обронил Мишук.
Старший нынче начал загуливать непутем. То приятели, то беседа, уже и девок высматривает, молокосос! А у дела возьмись, и нет! Отец… Ну, отец в ево годы тоже был не промах… А все ж Москва не Переслав, тут и разбойного народу довольно — попадет в иную ватагу… Надо приучать к службе молодца! Сыну Мишук уготовал свою судьбу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Иван мелко смеялся, жевал снетка, крутя головой.
— Те бы дать волю, ты народ, как племенной скот, разделил, и которы худы — под нож их?
— Почто под нож? — возразил Кобыла. — А так… Воли не давать…
— Воли! Ить коли б по-твоему, ну, мужика ты оправишь. А боярина? А князя? А ежель набольший такой народит? И его? — Иван показал пальцем по горлу. Андрей засопел, его ум не поспевал за быстрым умом Ивана.
— Запутал ты меня, Окинфич, маненько, а только одно знаю: так ли, сяк ли, а закон должон охранять труженика, а не тунеядца! А то втуне ядящих разведем и сами ся погубим тою порой!
— Закон, закон… — рассеянно повторил Иван Акинфич. — Как мыслишь, князю Лександру дастся княжение вновь?
— Баяли бояре, что с княжичем ездили в Орду, могут и Тверь воротить, а могут и все велико княженье. Ляксандр ить был великим князем-то!
Иван вздохнул, утупил очи.
— Чего вздыхаешь? — спросил Кобыла. — Я дак жду не дождусь домовь воротить! Плесковичи и добры до нас, а все воля не своя, не своя и отчина! А ты словно не радошен тем?
Иван Акинфич взглянул на приятеля без улыбки, устало и строго вымолвил:
— С Иваном Данилычем ратиться придет, Андрей!
Кобыла собрал брови хмурью. Как-то сам о том не подумал путем ни разу.
— Села твои переславски опеть… — начал было он.
Иван зло отмахнул рукой:
— Дались всем мои села переславски! И у Сашка села ти, и у тебя, Иваныч, село под Москвой! Не в селах дело! — бросил он почти с отчаянием.
— А и в них тож! Нам всем, всем, Андрей! И тебе, да, да, и тебе! Надобен единый глава, едина власть, един князь великий на Руси!
— Дак почто?! Лександр-от, батюшка, коли возьмет велико княженье, дак единым великим князем и станет на Руси?! — недоумевая воззрился на него Андрей. Иван Акинфич глянул на хозяина тяжело и недобро, словно гадая: говорить или нет? Слышнее стала вьюга, подвывавшая в дымнике. Но тут в сенях зашумело, двери весело расскочили, с гомоном и шумом ввалились, оба оснеженные, краснолицые, Федор Акинфич с Александром Морхининым.
— А, Иван и тут первый поспел! — прокричал Федор.
— Не шуми до поры! — возразил Иван. — Скоро тебе воеводить на дели придет?
— Против Иван Данилыча?
— Противу татар! — значительно изрек Иван, погасив веселье братьев.
Зарассаживались. Андреиха сама внесла обернутый полотенцем дымящийся горшок щей. Отложив взятую было ложку, Федор выпрямился:
— Чтой-то опять темнишь, брат!
— Снидай, снидай! — добродушно окоротил Иван. — Поснидашь, сам все скажу-выскажу! — Ты-то вот, Ляксандр, законник, ты у нас тысяцкой! — лукаво добавил он, глядючи на двоюродного брата.
— Не зуди! — угрюмо отозвался Александр. — Теперича буду и тысяцким вскоре!
Тверским тысяцким назначил князь Александр боярина Морхинина словно в насмешку. Где Тверь и где они? Но теперь, верно, вроде бы вскоре звание тысяцкого должно было обрести силу.
— И ты, брат, подумай преже: не под новый ли погром тверичей поведешь?! — продолжал Иван, словно не заметив обиды двоюродника.
— Да молви толком! — взорвался Федор.
— Повести мужикам, с чем пришел! — подал свой голос и Андрей Кобыла.
Иван кончил щи, рыгнул, сыто отвалил к стене.
— Дак вот, други! То были грамоты, а ныне полный договор с Гедимином подписан: Литве — Смоленск, а против хана — вместях!
Сотрапезники замерли.
— Как же без нас-то? — недоуменно протянул Андрей. — Думу ить вместях думали! — присовокупил он с обидою.
— Немчин все, Дуск ентот самый, и тот, другой, Гедиминов, Жигимунт, Зигмунд, разом-то не выговоришь! Они и подвели. Дак вот и разглядайте, други, не дорого ли плачено за великий стол?
— Эх! — встряхнул головою Федор. — Неполюби мне твои подходы, Иван! Ить стало б одно: альбо служить Александру Михалычу, а другояко — отъезжать от ево!
— Дак почто тогда естолько летов тута сидели?! — прогудел Андрей. И Александр Морхинин тоже покачал головой с осудительной раздумчивостью:
— Немцы — они немцы и есть. И Гедимин, дружья-товарищи, у ево своя беда на дворе! Ему с ляхами да чахами сговорить, да Орден ентот на хвосте висит, а в Подолии с татарвой рать без перерыву… Ево, други, понять мочно! А вот Русь как тут… Можем ли мы Русь спасти, коли правде изменим?! Задал ты задумку немалу, Иван!
Иван, ожидавший дружного возмущения друзей, молчал. Что-то — он еще не понимал, что, — не получалось, не выходило так, как он задумал сегодня из утра, да и сам он уже начинал колебаться в своих мыслях. А ну как правы братья и спешить с осуждением князя Александра вовсе не след?
И началась долгая пря, в коей хороводом проходили Москва, Литва и Орда и где решалось и так и другояк и всяко оказывало одно: надо годить, ждать, глядеть, как оно повернет. А пока безусловно и дружно помогать князю Александру.
Смеркло. Внесли свечи. Уже многажды, вновь и вновь, наполнялись кувшины с квасом и хмельным медом, и уже бояре, устав спорить, сникли, почуяв, что пора им и по домам. На дворе все так же мело, все так же выл ветер в дымниках, и уже совсем непроглядной чернотою гляделся размытый и смятый метелью простор Великой с чуть брезжившими вдали, по-за стенами, светлыми окошками псковских хором. Федор, выходя, рек:
— Пождем-ко Орды! До писанного на грамоту далеко! Хан и другояко порешить может!
— Худого б не створило ищо! — жестко примолвил Александр Морхинин. — Тяжка Орда, а и с Литвою беда! Не отдаем ли мы Русь Гедимину?
— Ладно, братцы! — устало заключил Иван, усаживаясь в седло. — Я вам, как на духу, а дале — никому!
— Вестимо! — отозвался Андрей, вышедший проводить приятелей.
Одного не сказал Иван Акинфов соратникам: что у него самого два дня назад побывал на дворе тайный посол Ивана Калиты. И другого не сказал, хотя ждал вопроса: примет ли их всех князь Иван и даст ли места в думе княжой? — что да, примет! И на почетные места! Но не спросили, и сам не возмог сказать. Как оно еще ся решит в Орде!
ГЛАВА 46
Жарынь! В улицах Москвы клубами горячая пыль. Парит. Дождя б и не нать, покос, а так охота на эту едкую, пропахшую дерьмом, гнилью, людским и конским потом серую мгу, запорошившую дома, заборы и листву дерев, веселого звонкого дождика! Пусть грязь, да воздохнуть полною грудью свежий, лесной дух из Заречья, увидеть промытые синью небеса, мокрые крыши в резных опушках, упруго трепещущие ветви яблонь и озорные глаза молодок, что, завернув подолы на головы, со звонким смехом бегут укрываться под навесы торговых рядов…
На порядком обмелевшей Москве стук вальков, бабы выколачивают портна. Вдали гомонит торг. Где-то бухают увесистые удары: загоняют новые сваи под причал. На въезде в улицу едва разминувши с мужицким, нелепо застрявшим поперек возом, Мишук рысью проминовал высокие частоколы сябров, кожевника и шерстобита, и у своих хором тяжело спешился, обрасывая росинки пота с чела и бороды, повел плечьми, чуя, как горячо налипла на спине волглая рубаха, пихнул заскрипевшие створы ворот, завел коня. Средний сын, Услюм, выбежал, подхватил повод.
— Никишка где? — недовольно обронил Мишук.
Старший нынче начал загуливать непутем. То приятели, то беседа, уже и девок высматривает, молокосос! А у дела возьмись, и нет! Отец… Ну, отец в ево годы тоже был не промах… А все ж Москва не Переслав, тут и разбойного народу довольно — попадет в иную ватагу… Надо приучать к службе молодца! Сыну Мишук уготовал свою судьбу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109