Генерал взял бумаги, быстро пробежал глазами, начал что-то выписывать. Вадим ждал, когда Кафтанов закончит, думая о том, что сегодня предстоит сделать его группе. Пока поиски пробуксовывали… Не было ничего определенного. Какие-то отрывочные сведения, не совсем точные предположения не позволяли выстроить четкие версии, пригодные к отработке.
Кафтанов поднял телефонную трубку, набрал четырехзначный номер.
— Сергей Иванович, — сказал, — Кафтанов докладывает… Да… Да… По делу ограбления музея… Да… Пока нет… Часть ценностей найдена, преступник задержан… Конечно, Сергей Иванович… Прилагаем все силы… Желаю здравствовать. — Кафтанов положил трубку, взял из пачки новую сигарету, закурил. Некоторое время он молчал, глядя на Вадима.
— Ты думаешь, легко быть генералом? — спросил он.
— А что мне думать, я генералом не стану.
— А это как пойдет. Я тоже думал, что умру полковником. Докладывал наверх о делах наших скорбных, пока начальство довольно, но торопит. Какие соображения, версии, наметки?
— Я начну по порядку, — ответил Вадим, — поэтому разговор у нас долгим будет.
— Ничего, — Кафтанов вновь взял карандаш.
— Силин, — начал Вадим, — арестован, но, как известно, он там был вторым. Плитка и ковка найдены. Остались камин и медальоны. Отработка следов машины ничего не дала. Калугин встретился кое с кем из коллекционеров, поговорил — пока пусто. Мы проанализировали несколько подобных эпизодов. Думаю, что на даче академика Муравьева и здесь поработали одни и те же люди.
— Но кража у Муравьева раскрыта, преступник наказан, что-то ты, Вадим, не туда гребешь.
— Туда, именно туда. В краже у Муравьева полностью сознался Валентин Суханов. Инженер, гонщик, заслуженный мастер спорта, член нашей сборной команды…
— Ну и что, — перебил Кафтанов, — тебе его титулы мешают?
— Нет, не титулы. Я посмотрел его дело. Слишком легко Суханов все взял на себя…
— Подожди, что значит взял, у него нашли похищенные вещи.
— Не все. Куда делись остальные, он вразумительно ответить не мог. Смолин еще тогда проверил его связи. Суханов никогда не занимался антиквариатом.
— Ну это, знаешь, не оправдание. Вчера не занимался, а сегодня начал…
— Не в этом дело, — перебил Кафтанова Вадим, — не в этом дело. Суханов везде характеризуется положительно. Два года назад он рискнул жизнью, на горной дороге поставил свою машину под удар автобуса, спасая детей.
— Как это? — удивился Кафтанов.
— А так, автобус со школьниками в Дагестане около Гуниба потерял управление, и его понесло к пропасти, Суханов поставил свою машину под удар. Он спас детей и сам попал в больницу. Это поступок.
— Да. Рискуя жизнью, спасает детей, а потом грабит дачу. Не складывается. — Кафтанов встал, зашагал по кабинету. — Что еще?
— Теперь о краже на даче. Большую часть похищенного нашли у Суханова. Не хватало трех икон работы Рублева и картин Фалька, Кандинского и Якулова. Куда они делись, Суханов вразумительно ответить не смог.
Вот что он показал на допросе:
«… Иконы Рублева и картины Фалька, Кандинского и Якулова я продал у комиссионного магазина на Октябрьской улице неизвестному гражданину за семь тысяч рублей…»
Далее идут приметы покупателя.
— А деньги нашли?
— В том то и дело, что нашли ровно семь тысяч.
— Любопытно, — Кафтанов вновь сел за стол, забарабанил пальцами по стеклу, — твое мнение?
— Я изучил дело, внимательно прочел материалы суда. Суханов отказался от адвоката. На следствии и на суде он очень торопился поскорее получить срок.
— Обычно так делают те, у кого за спиной более серьезное преступление. — Кафтанов сделал пометку в блокноте. — Интересную историю ты мне рассказываешь. Теперь, Орлов, давай подумаем. Что у Суханова было такое, из-за чего он добровольно бы в острог пошел. Как ты думаешь?
— Думаю, что не такой человек Суханов, чтобы совершить преступление.
— Хорошо, — сказал генерал, — я рад, что ты так твердо уверен в этом. Почему же тогда он взял на себя чужую вину? Исходя из нашей многолетней практики, могут быть две причины: страх и деньги.
— Но за семь тысяч не садятся на восемь лет.
— Опять ты прав, — Кафтанов достал новую сигарету, — значит, он кого-то боялся?
— Не думаю, — уверенно ответил Вадим, — не такая у него профессия, чтобы бояться. Да и история со спасением детей…
— Вадим, милый, а если он не за себя боялся. Возможно, у него не было выбора. Вдруг он опять кого-нибудь спасал. Такое может быть?
— Такое может.
— Эх, Вадим, ты уже нарисовал себе образ некоего рыцаря, который сам строит мельницы и сам с ними воюет. Что еще?
— Мы опросили всех людей, которые бывали в особняке Сухотина, всех, кроме фотографа Министерства культуры Гринина…
— Почему не допросили Гринина?
— Он в командировке, приезжает сегодня.
— Ясно.
— Я беседовал с Олегом Кудиным. Некто Алимов подсылал к нему людей.
— Кто эти люди?
— Он не говорит. Но, по нашим данным, «телохранители» нового типа. Молодые люди, готовые ради денег на все.
— Алимов тоже, кажется, бывший гонщик?
— Он кроссмен. Выгнан из команды, лишен звания.
Пытался провести за границу крупную партию валюты.
— Ну что же, Вадим, ты, как всегда, скромен, — Кафтанов улыбнулся. — Немного. Есть уже цепочка. Кстати, что делает Алимов?
— Работает шофером в Театре оперетты. Им уже занимается Фомин.
— Значит, так! — Кафтанов встал, давая понять, что разговор окончен. — Гринин, Алимов, все о Суханове. Доложить мне…, — генерал сделал пометку в календаре. — Через два дня. Кстати, фоторобот отравителя готов?
— Разослан по отделениям.
Напротив служебного входа в Театр оперетты расположилась рюмочная. Фомин несколько раз заходил сюда после работы. Деловито выпив две рюмки и закусив бутербродами, он шел к метро и ехал в свое далекое Тушино. Ему нравилось это место именно потому, что оно было рядом с театром. В феврале сорок пятого, после ранения, комсомол направил его на работу в милицию. До войны Фомин жил в небольшой деревне под Скопином, поэтому Москва заворожила его. Однажды культкомиссия Управления наградила его бесплатным билетом в оперетту. До этого дня Фомин никогда не был в театре. Правда, на фронте он видел выступления фронтовой бригады, но о настоящем театре с бархатными креслами и ложами, отделанными сусальным золотом, Павел Фомин знал по рассказам. Он до матового блеска начистил сапоги, отутюжил синюю милицейскую форму, надел на китель все пять медалей. Он шел в театр, как на праздник. Фомин смотрел «Сильву». Сцена стала для него окном в иной мир. Беззаботный и легкий. Там жили веселые мужчины и красивые женщины. С тех пор Фомин зачастил в оперетту. Он уходил в ее мир из послевоенной скудости и неустроенности коммунальных квартир. Сцена завораживала его. А музыка, жившая в нем, делала Фомина увереннее и легче. Теперь героев оперетты он переносил в реальную жизнь.
— Ну ты чистый Бонни, — сказал Фомин как-то мошеннику Вите Пончевскому.
— Кто-кто? — заинтересованно повторил тот.
— Ну, Бонни, из «Сильвы».
— А вы, начальник, оказывается, меломан.
Фомин отроду не слышал такого слова. И переспрашивать у Пончевского не стал. Феня она и есть феня. Только позже он узнал, что такое меломан. Позже, когда собрал богатую коллекцию пластинок с ариями из оперетт. Жизнь прошла, а увлечение осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Кафтанов поднял телефонную трубку, набрал четырехзначный номер.
— Сергей Иванович, — сказал, — Кафтанов докладывает… Да… Да… По делу ограбления музея… Да… Пока нет… Часть ценностей найдена, преступник задержан… Конечно, Сергей Иванович… Прилагаем все силы… Желаю здравствовать. — Кафтанов положил трубку, взял из пачки новую сигарету, закурил. Некоторое время он молчал, глядя на Вадима.
— Ты думаешь, легко быть генералом? — спросил он.
— А что мне думать, я генералом не стану.
— А это как пойдет. Я тоже думал, что умру полковником. Докладывал наверх о делах наших скорбных, пока начальство довольно, но торопит. Какие соображения, версии, наметки?
— Я начну по порядку, — ответил Вадим, — поэтому разговор у нас долгим будет.
— Ничего, — Кафтанов вновь взял карандаш.
— Силин, — начал Вадим, — арестован, но, как известно, он там был вторым. Плитка и ковка найдены. Остались камин и медальоны. Отработка следов машины ничего не дала. Калугин встретился кое с кем из коллекционеров, поговорил — пока пусто. Мы проанализировали несколько подобных эпизодов. Думаю, что на даче академика Муравьева и здесь поработали одни и те же люди.
— Но кража у Муравьева раскрыта, преступник наказан, что-то ты, Вадим, не туда гребешь.
— Туда, именно туда. В краже у Муравьева полностью сознался Валентин Суханов. Инженер, гонщик, заслуженный мастер спорта, член нашей сборной команды…
— Ну и что, — перебил Кафтанов, — тебе его титулы мешают?
— Нет, не титулы. Я посмотрел его дело. Слишком легко Суханов все взял на себя…
— Подожди, что значит взял, у него нашли похищенные вещи.
— Не все. Куда делись остальные, он вразумительно ответить не мог. Смолин еще тогда проверил его связи. Суханов никогда не занимался антиквариатом.
— Ну это, знаешь, не оправдание. Вчера не занимался, а сегодня начал…
— Не в этом дело, — перебил Кафтанова Вадим, — не в этом дело. Суханов везде характеризуется положительно. Два года назад он рискнул жизнью, на горной дороге поставил свою машину под удар автобуса, спасая детей.
— Как это? — удивился Кафтанов.
— А так, автобус со школьниками в Дагестане около Гуниба потерял управление, и его понесло к пропасти, Суханов поставил свою машину под удар. Он спас детей и сам попал в больницу. Это поступок.
— Да. Рискуя жизнью, спасает детей, а потом грабит дачу. Не складывается. — Кафтанов встал, зашагал по кабинету. — Что еще?
— Теперь о краже на даче. Большую часть похищенного нашли у Суханова. Не хватало трех икон работы Рублева и картин Фалька, Кандинского и Якулова. Куда они делись, Суханов вразумительно ответить не смог.
Вот что он показал на допросе:
«… Иконы Рублева и картины Фалька, Кандинского и Якулова я продал у комиссионного магазина на Октябрьской улице неизвестному гражданину за семь тысяч рублей…»
Далее идут приметы покупателя.
— А деньги нашли?
— В том то и дело, что нашли ровно семь тысяч.
— Любопытно, — Кафтанов вновь сел за стол, забарабанил пальцами по стеклу, — твое мнение?
— Я изучил дело, внимательно прочел материалы суда. Суханов отказался от адвоката. На следствии и на суде он очень торопился поскорее получить срок.
— Обычно так делают те, у кого за спиной более серьезное преступление. — Кафтанов сделал пометку в блокноте. — Интересную историю ты мне рассказываешь. Теперь, Орлов, давай подумаем. Что у Суханова было такое, из-за чего он добровольно бы в острог пошел. Как ты думаешь?
— Думаю, что не такой человек Суханов, чтобы совершить преступление.
— Хорошо, — сказал генерал, — я рад, что ты так твердо уверен в этом. Почему же тогда он взял на себя чужую вину? Исходя из нашей многолетней практики, могут быть две причины: страх и деньги.
— Но за семь тысяч не садятся на восемь лет.
— Опять ты прав, — Кафтанов достал новую сигарету, — значит, он кого-то боялся?
— Не думаю, — уверенно ответил Вадим, — не такая у него профессия, чтобы бояться. Да и история со спасением детей…
— Вадим, милый, а если он не за себя боялся. Возможно, у него не было выбора. Вдруг он опять кого-нибудь спасал. Такое может быть?
— Такое может.
— Эх, Вадим, ты уже нарисовал себе образ некоего рыцаря, который сам строит мельницы и сам с ними воюет. Что еще?
— Мы опросили всех людей, которые бывали в особняке Сухотина, всех, кроме фотографа Министерства культуры Гринина…
— Почему не допросили Гринина?
— Он в командировке, приезжает сегодня.
— Ясно.
— Я беседовал с Олегом Кудиным. Некто Алимов подсылал к нему людей.
— Кто эти люди?
— Он не говорит. Но, по нашим данным, «телохранители» нового типа. Молодые люди, готовые ради денег на все.
— Алимов тоже, кажется, бывший гонщик?
— Он кроссмен. Выгнан из команды, лишен звания.
Пытался провести за границу крупную партию валюты.
— Ну что же, Вадим, ты, как всегда, скромен, — Кафтанов улыбнулся. — Немного. Есть уже цепочка. Кстати, что делает Алимов?
— Работает шофером в Театре оперетты. Им уже занимается Фомин.
— Значит, так! — Кафтанов встал, давая понять, что разговор окончен. — Гринин, Алимов, все о Суханове. Доложить мне…, — генерал сделал пометку в календаре. — Через два дня. Кстати, фоторобот отравителя готов?
— Разослан по отделениям.
Напротив служебного входа в Театр оперетты расположилась рюмочная. Фомин несколько раз заходил сюда после работы. Деловито выпив две рюмки и закусив бутербродами, он шел к метро и ехал в свое далекое Тушино. Ему нравилось это место именно потому, что оно было рядом с театром. В феврале сорок пятого, после ранения, комсомол направил его на работу в милицию. До войны Фомин жил в небольшой деревне под Скопином, поэтому Москва заворожила его. Однажды культкомиссия Управления наградила его бесплатным билетом в оперетту. До этого дня Фомин никогда не был в театре. Правда, на фронте он видел выступления фронтовой бригады, но о настоящем театре с бархатными креслами и ложами, отделанными сусальным золотом, Павел Фомин знал по рассказам. Он до матового блеска начистил сапоги, отутюжил синюю милицейскую форму, надел на китель все пять медалей. Он шел в театр, как на праздник. Фомин смотрел «Сильву». Сцена стала для него окном в иной мир. Беззаботный и легкий. Там жили веселые мужчины и красивые женщины. С тех пор Фомин зачастил в оперетту. Он уходил в ее мир из послевоенной скудости и неустроенности коммунальных квартир. Сцена завораживала его. А музыка, жившая в нем, делала Фомина увереннее и легче. Теперь героев оперетты он переносил в реальную жизнь.
— Ну ты чистый Бонни, — сказал Фомин как-то мошеннику Вите Пончевскому.
— Кто-кто? — заинтересованно повторил тот.
— Ну, Бонни, из «Сильвы».
— А вы, начальник, оказывается, меломан.
Фомин отроду не слышал такого слова. И переспрашивать у Пончевского не стал. Феня она и есть феня. Только позже он узнал, что такое меломан. Позже, когда собрал богатую коллекцию пластинок с ариями из оперетт. Жизнь прошла, а увлечение осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62