— Разве наша цель — прогреметь?
— Двенадцать докладов за пять дней! — простонал руководитель программ. — Восемнадцать-двадцать часов на дискуссии под магнитофон! На одну стенограмму записей уйдет уйма денег.
— Если вас не интересует дискуссия, то в симпозиуме как таковом не остается совершенно никакого смысла.
— У вас безупречная логика, — простонал встревоженный руководитель программ, — но пятнадцатилетний опыт мне подсказывает, что все эти дискуссии вырождаются в бессмыслицу, которую несут убежденные слепцы. Потому я и предпочитаю хорошо организованный цирк, где каждый исполняет разученный номер и удостаивается вежливых аплодисментов.
— Непонятно, какой же во всем этом смысл.
— Вы забыли Закон Паркинсона? Должны же фонды расходовать свои деньги! Спонсоры обязаны отыскивать проекты для спонсирования. Руководителям программ приходится руководить программами. Так что мы имеем вечный двигатель, гоняющий горячий воздух. А у горячего воздуха, знаете ли, есть тенденция к расширению. Для одного из самых блестящих физиков-ядерщиков нашей эпохи вы поразительно наивны!
Соловьев не стал спорить. Он смотрел на руководителя программ, нахмурив мохнатые брови; брови и набрякшие мешки под глазами резко контрастировали с неисправимо наивным выражением лица. Он не находил аргументов, чтобы втолковать собеседнику — хотя Джеральд Хоффман был очень даже неплохим экземпляром в сравнении с основной массой чиновников различных фондов, — какие чувства у него вызывает предстоящая конференция, с каким отчаянием он взялся ее устраивать, каким гиблым делом все это может оказаться.
— Тем не менее, — резюмировал Хоффман, — вы, как всегда, одержали верх. Хотите дюжину участников — получайте дюжину. Наверное, это все апостолы? Только поменяйте, ради Бога, название! Нельзя назвать симпозиум просто “S.O.S.” Я даже подозреваю, что вместо последней точки вам бы хотелось влепить восклицательный знак. Если хотите знать, это недостойно, отдает сенсационностью, неакадемично, попросту апокалиптично! Не хватало только назвать встречу “Последняя труба”.
— Или “Четыре всадника”. А что, это как раз соответствует атмосфере цирка.
— Ради Бога, побудьте хоть немного серьезным! Как вам нравится такой вариант: “Стратегии выживания”?
— Нет, слишком похоже на компьютерные игры. Лучше назовем симпозиум “Принципы выживания”.
— Неплохо. Может быть, добавить “научные”? “Научные принципы…”
— Лично я не знаю, что значит “научные”, а вы? Нет, лучше оставим голые “принципы”.
— Как хотите. Итак, “Принципы выживания”! — Хоффман записал вымученное название и облегченно перевел дух.
Возникла пауза. Хоффман обратил внимание, что широкие атлетические плечи Соловьева несколько поникли. Тем не менее, раньше женщины были от него без ума — особенно миссис Хоффман, ха-ха… Она объясняла, что секрет притягательности Соловьева — в его сумрачной, грубой физиономии, совсем как у донского казака, как она говорила; но что делать с этими уродливыми мешками под глазами?… Кроме того, женщин привлекал его бас и легкий русский акцент (с точки зрения жены Хоффмана, у Соловьева был настоящий шаляпинский бас).
Соловьев тем временем затушил сигару, испачкав всю пепельницу, и встал, чтобы уйти. Правда, уже в следующую секунду он передумал, снова уселся и спросил, как ни в чем не бывало:
— Думаете, в этом есть какой-то смысл?
Руководитель программ бросил на него удивленный взгляд, после чего подверг тщательному изучению собственную дымящуюся сигару.
— Вам лучше знать, — проговорил он наконец. — Если бы не вы, а кто-то другой предложил собрать двенадцать умников, пусть даже мудрейшие головы в своих областях, для выработки плана спасения мира, я бы назвал автора предложения помешанным фантазером и посоветовал ему закрыть дверь с другой стороны.
Соловьев крутил в руках карандаш со стола Хоффмана.
— Возможно, вы оказали бы мне услугу, если бы отреагировали на мое предложение именно так.
— Не спорю, но беда в том, что вы не помешанный. Чем мы рискуем? В наихудшем случае — напрасной тратой наших денег и вашего времени.
— А в наилучшем?
— Не принуждайте меня прибегать к воображению — я его лишен. Это сфера вашей компетенции.
Так проекту был дан зеленый свет.
III
Один из священных ритуалов любого конгресса, конференции, симпозиума или семинара — это вечерний коктейль накануне официального начала заседаний, на котором у участников есть шанс познакомиться. Впрочем, в Шнеердорфе необходимость знакомиться вряд ли возникала: немногочисленные участники давно знали друг друга, так как неоднократно встречались по аналогичным поводам в прошлом. Согласно программе, коктейль должен был начаться в 6 часов вечера, и почти все прибыли к началу с завидной точностью, включая жен, секретарей и наблюдателей, представляющих Академию. Всего набралось человек тридцать. Все переминались с ноги на ногу в небольшом помещении, прихлебывая херес и делясь воспоминаниями о прошлой встрече. Судя по всему, мало кто обращал внимание на великолепную альпийскую панораму за широкими окнами. Пока что участники не до конца раскрепостились, в воздухе веяло скованностью. Однако все знали, что очень скоро тишина сменится шумом, напряжение — полной раскрепощенностью.
— Совсем как обыватели после воскресной церковной службы, — громко сказала Харриет Эпсом монаху Тони. — А все из-за жен! Держитесь в стороне от академических жен. Это особая порода: неряшливые, злые на язык, заведомо утомленные. Что их так утомляет, я вас спрашиваю?
Саму Х.Э. нельзя было назвать ни неряшливой, ни утомленной Она зачем-то опиралась на толстый посох с резиновым наконечником, но еще неуместнее выглядела ее мини-юбка из экзотического материала, предназначенная для того, чтобы выставлять на всеобщее обозрение могучие ляжки с синими сосудами, петляющими между кочек гусиной кожи.
— Вы только на них посмотрите! Какая потертость, какое увядание! Что же их так состарило?
— Уж не мужья ли? — предположил Тони, уловив намек.
— Чрезвычайно проницательно! С другой стороны, ученых тянет именно к таким невзрачным мученицам.
— Осторожнее с обобщениями! — раздался у нее за спиной женский голос.
Испуганно оглянувшись, Харриет узрела Клэр Соловьеву. Та немедленно запечатлела на ее багровой от румян щеке звучный поцелуй.
— На меня, например, ваши обобщения не распространяются, — продолжила Клэр. — Лично я не склонна к мученичеству. Как бы вы меня охарактеризовали, Тони?
— Очаровательная красавица-южанка! — выпалил Тони и густо покраснел, стесняясь скудости своего галантного словаря.
— Глупышка! — Клэр была ошеломлена и одновременно польщена. Она только недавно разменяла пятый десяток и еще могла ослеплять мужчин, тем более при некотором старании, но, к своему огорчению, всего за две недели до отъезда с мужем из Гарварда стала бабушкой. Зачем было восемнадцатилетней дурочкой выходить замуж за Николая, который был вдвое ее старше? И зачем их дочь Клэретг, восемнадцатилетняя дурочка, вышла замуж за хирурга, годного ей в отцы? Наверное, это семейное проклятье, записанное в генах.
— Вы прямо, как змея в траве — появляетесь, когда вас не ждут. — Эти злые слова были произнесены необычным для Харриет ласковым тоном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44