— И он с еще более неподражаемой грацией опустился в кресло. Блад скрипнул зубами.
— Не пойму, зачем напускать столько загадочности! Валенти улыбнулся, но больше ничего не сказал. Настала очередь Уиндхема поднять пухлую руку. Он сказал, что готов поддержать многое из тога, что сказала Харриет. Он тоже считает агрессивность реакцией на стресс, а не первичным инстинктом, и согласен с предложением различать личное поведение, которое при нормальных условиях действительно вполне мирное, и групповое поведение, где доминируют эмоции и где в агрессивном режиме утверждаются коллективные привычки, традиции, язык и верования, а индивидуальные привычки и суждения со страстным презрением отвергаются. Сей парадокс является, возможно, главной причиной плачевной картины, каковую являет собой человеческая история. Но где искать корни парадокса? Доктор Эпсом предложила на их роль людскую внушаемость, готовность принять традиции и заблуждения группы, подпасть под их гипноз. По этому поводу у него, Уиндхема, есть своя гипотеза. Человеку приходится во младенчестве оставаться беспомощным и зависимым дальше, чем детенышу любого другого вида. Можно предположить, что этот ранний опыт полной зависимости хотя бы отчасти повинен в тенденции нашего вида подчиняться авторитетам, будь то индивидуальным или групповым, так покорно принимать навязываемые доктрины и символы…
— Промывка мозгов начинается с колыбели, — заключил Уиндхем и виновато хихикнул.
Его неожиданно поддержал Бурш. Ему, Буршу, доставляет удовлетворение, что “видный педиатр”, как он назвал Уиидхема, отдает себе отчет в важности психологической обработки с младых ногтей, а значит, готов принять и доктрину социальной инженерии — иначе говоря, предсказания и контроля человеческого поведения с помощью положительных и отрицательных стимулов… На этом месте Бурша перебил фон Хальдер, неожиданно вскричавший на латыни:
— Quis eustodiet ipsos Custodes? Кто будет контролировать ваших контролеров, кто будет инженером для ваших инженеров?
Бурш, Джон Д. Джон и Харриет заговорили одновременно и пылко. Мисс Кейри отчаянно трясла седым пучком волос и нажимала по очереди на все клавиши магнитофона. Всех усмирил Соловьев: он постучал по столу зажигалкой и перекрыл гвалт зычным басом.
— Как представляется, профессор Бурш неверно интерпретировал слова двух предыдущих ораторов. Харриет и Уиндхем выступают не за активизацию ранней психологической обработки, а, наоборот, за полную ее отмену. Это можно выразить так: первое предложение гипнотизера пациенту — положительно относиться к его предложениям. Это уже обработка. В таком же положении находится беспомощный младенец: он превращается в покорного реципиента навязываемых извне верований. Система взглядов, которую ему пихают в глотку, — результат случайного стечения обстоятельств. Случайность рождения определяет будущие этнические и религиозные атрибуты человека. На какой цифре остановится шарик рулетки, с той цифрой ему и прожить всю жизнь, за ту и умирать. Pro patria mori dulce et decorum est — неважно, какую родину тебе определит разгильдяй-аист… Хальдер утверждает, что трагедия человека в том, что он прирожденный убийца; Харриет возражает, что трагедия в другом — в том, что ему приходится бездумно заглатывать кредо, за которые надо убивать других и умирать самому в знак преданности…
— Мне как-то сомнительно, — пробормотал Тони, краснея, — что слово “преданность” до того уж бранное, как это утверждает доктор Эпсом…
— Хватит религиозного очковтирательства! — рявкнул Блад.
— Неужели мне придется расставить для молодежи все точки над “i”? — Харриет презрительно покосилась на Тони. — Я толкую о ложной преданности. Но, цитируя ужасного Хальдера, кто поводырь поводыря? Кому решать, истинна или ложна ваша преданность? Ирландцам-католикам или ирландцам-протестантам? Индийцам или пакистанцам? Троцкистам или сталинистам? Истово верующий — отец фанатизма.
— Вы хотите сказать, — подхватил Тони, — что критерий логического рассуждения неприменим, потом что вера и лояльность подчиняются чувствам, а не разуму?
— Рада, что моя мысль упала на унавоженную почву, — фыркнула Харриет.
Блад тоже фыркнул, как носорог в луже.
— Я чую неладное, — сообщил он. — Здесь пахнет нечестивым сговором — вакцинировать новорожденного против вируса веры! Так вам потребуются отдельные вакцины от трайбализма, фетишизма, маоизма, чрезмерной приверженности эстетике…
— Шут! — презрительно бросила Харриет.
— На мой взгляд, — хихикнул Уиндхем, — хватит одной вакцины.
— Объясните, против чего она будет? Против веры, преданности, страсти? Чтобы мы превратились в компьютеризированных роботов?
— Наоборот, сэр, — примирительно молвил Валенти. — То, что мы так отчаянно ищем, — это метод устранения шизофренического состояния, нашедшего отражение во всей плачевной истории человечества, или, если воспользоваться вашей терминологией, примирение враждебных сфер — страсти и разума.
— Вы меня пугаете! — замахал руками Блад. — Клянусь Приапом, меня прошиб холодный пот! Хотя, признаться, меня нетрудно испугать. Можете считать это личным мнением или заявлением в защиту альтернативной культуры, которую я имею сомнительную честь здесь представлять. Однако по крайней мере в одном пункте я готов согласиться с нашей неподражаемой доктором Эпсом: войны ведутся ради слов. Очень правильное замечание! Как профессиональный словесный жонглер я знаю, что слова — самое смертельное оружие в человеческом арсенале. Нет нужды напоминать вам про маньяка с чаплинскими усиками, уроженца как раз этих буколических мест, чьи слова были даже более разрушительны, чем термоядерные бомбы, или о цепной реакции по всей Евразии, до самой Атлантики, вызванной словами лавочника из Мекки. Слово “Аллах” состоит из трех компонентов, а стало повинным уже в тридцати миллионах смертей. То ли еще будет? Если составлять список причин человеческой обреченности, то на первое место надо поставить именно язык. Это страшный яд, убивающий наш вид!
— Так отменим же язык! — Хальдер радостно хлопнул себя по коленке. — Обязательно включим это предложение в наш итоговый документ.
— Но такой документ давным-давно существует, — напомнил Тони. — “Да будет слово ваше: “да, да”, “нет, нет”; а что сверх этого, то от лукавого”. Матфей, глава пятая, стих тридцать седьмой. — И он снова покраснел, словно сказал непристойность.
— Хорошо рыкнул, лев! — похвалил Блад, глядя на Тони розовыми влюбленными глазами.
— В сущности, — вмешался Соловьев, — человечество давно уже отказалось от языка — если вы подразумеваете под языком способ общения, объединяющий биологический вид. Другие виды имеют общую систему коммуникации — движения, звуки, запахи, — понятную для всех особей вида. Дельфины преодолевают большие расстояния, но, встречая в океане дельфинов-незнакомцев, не нуждаются в переводчиках. Только человечество расколото на три тысячи разных языковых групп. Каждый язык служит связующей силой внутри группы и разделяющей силой между разными группами. Штат Махараштра ненавидит Гуджират, валлонцы презирают фламандцев, английская знать смотрит сверху вниз на тех, кто “неправильно” говорит, коллега Блад терпеть не может наш жаргон…
Язык, продолжил он, представляется главным средством, позволяющим силам разрушения торжествовать над силами созидания на протяжении всей истории нашего вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Не пойму, зачем напускать столько загадочности! Валенти улыбнулся, но больше ничего не сказал. Настала очередь Уиндхема поднять пухлую руку. Он сказал, что готов поддержать многое из тога, что сказала Харриет. Он тоже считает агрессивность реакцией на стресс, а не первичным инстинктом, и согласен с предложением различать личное поведение, которое при нормальных условиях действительно вполне мирное, и групповое поведение, где доминируют эмоции и где в агрессивном режиме утверждаются коллективные привычки, традиции, язык и верования, а индивидуальные привычки и суждения со страстным презрением отвергаются. Сей парадокс является, возможно, главной причиной плачевной картины, каковую являет собой человеческая история. Но где искать корни парадокса? Доктор Эпсом предложила на их роль людскую внушаемость, готовность принять традиции и заблуждения группы, подпасть под их гипноз. По этому поводу у него, Уиндхема, есть своя гипотеза. Человеку приходится во младенчестве оставаться беспомощным и зависимым дальше, чем детенышу любого другого вида. Можно предположить, что этот ранний опыт полной зависимости хотя бы отчасти повинен в тенденции нашего вида подчиняться авторитетам, будь то индивидуальным или групповым, так покорно принимать навязываемые доктрины и символы…
— Промывка мозгов начинается с колыбели, — заключил Уиндхем и виновато хихикнул.
Его неожиданно поддержал Бурш. Ему, Буршу, доставляет удовлетворение, что “видный педиатр”, как он назвал Уиидхема, отдает себе отчет в важности психологической обработки с младых ногтей, а значит, готов принять и доктрину социальной инженерии — иначе говоря, предсказания и контроля человеческого поведения с помощью положительных и отрицательных стимулов… На этом месте Бурша перебил фон Хальдер, неожиданно вскричавший на латыни:
— Quis eustodiet ipsos Custodes? Кто будет контролировать ваших контролеров, кто будет инженером для ваших инженеров?
Бурш, Джон Д. Джон и Харриет заговорили одновременно и пылко. Мисс Кейри отчаянно трясла седым пучком волос и нажимала по очереди на все клавиши магнитофона. Всех усмирил Соловьев: он постучал по столу зажигалкой и перекрыл гвалт зычным басом.
— Как представляется, профессор Бурш неверно интерпретировал слова двух предыдущих ораторов. Харриет и Уиндхем выступают не за активизацию ранней психологической обработки, а, наоборот, за полную ее отмену. Это можно выразить так: первое предложение гипнотизера пациенту — положительно относиться к его предложениям. Это уже обработка. В таком же положении находится беспомощный младенец: он превращается в покорного реципиента навязываемых извне верований. Система взглядов, которую ему пихают в глотку, — результат случайного стечения обстоятельств. Случайность рождения определяет будущие этнические и религиозные атрибуты человека. На какой цифре остановится шарик рулетки, с той цифрой ему и прожить всю жизнь, за ту и умирать. Pro patria mori dulce et decorum est — неважно, какую родину тебе определит разгильдяй-аист… Хальдер утверждает, что трагедия человека в том, что он прирожденный убийца; Харриет возражает, что трагедия в другом — в том, что ему приходится бездумно заглатывать кредо, за которые надо убивать других и умирать самому в знак преданности…
— Мне как-то сомнительно, — пробормотал Тони, краснея, — что слово “преданность” до того уж бранное, как это утверждает доктор Эпсом…
— Хватит религиозного очковтирательства! — рявкнул Блад.
— Неужели мне придется расставить для молодежи все точки над “i”? — Харриет презрительно покосилась на Тони. — Я толкую о ложной преданности. Но, цитируя ужасного Хальдера, кто поводырь поводыря? Кому решать, истинна или ложна ваша преданность? Ирландцам-католикам или ирландцам-протестантам? Индийцам или пакистанцам? Троцкистам или сталинистам? Истово верующий — отец фанатизма.
— Вы хотите сказать, — подхватил Тони, — что критерий логического рассуждения неприменим, потом что вера и лояльность подчиняются чувствам, а не разуму?
— Рада, что моя мысль упала на унавоженную почву, — фыркнула Харриет.
Блад тоже фыркнул, как носорог в луже.
— Я чую неладное, — сообщил он. — Здесь пахнет нечестивым сговором — вакцинировать новорожденного против вируса веры! Так вам потребуются отдельные вакцины от трайбализма, фетишизма, маоизма, чрезмерной приверженности эстетике…
— Шут! — презрительно бросила Харриет.
— На мой взгляд, — хихикнул Уиндхем, — хватит одной вакцины.
— Объясните, против чего она будет? Против веры, преданности, страсти? Чтобы мы превратились в компьютеризированных роботов?
— Наоборот, сэр, — примирительно молвил Валенти. — То, что мы так отчаянно ищем, — это метод устранения шизофренического состояния, нашедшего отражение во всей плачевной истории человечества, или, если воспользоваться вашей терминологией, примирение враждебных сфер — страсти и разума.
— Вы меня пугаете! — замахал руками Блад. — Клянусь Приапом, меня прошиб холодный пот! Хотя, признаться, меня нетрудно испугать. Можете считать это личным мнением или заявлением в защиту альтернативной культуры, которую я имею сомнительную честь здесь представлять. Однако по крайней мере в одном пункте я готов согласиться с нашей неподражаемой доктором Эпсом: войны ведутся ради слов. Очень правильное замечание! Как профессиональный словесный жонглер я знаю, что слова — самое смертельное оружие в человеческом арсенале. Нет нужды напоминать вам про маньяка с чаплинскими усиками, уроженца как раз этих буколических мест, чьи слова были даже более разрушительны, чем термоядерные бомбы, или о цепной реакции по всей Евразии, до самой Атлантики, вызванной словами лавочника из Мекки. Слово “Аллах” состоит из трех компонентов, а стало повинным уже в тридцати миллионах смертей. То ли еще будет? Если составлять список причин человеческой обреченности, то на первое место надо поставить именно язык. Это страшный яд, убивающий наш вид!
— Так отменим же язык! — Хальдер радостно хлопнул себя по коленке. — Обязательно включим это предложение в наш итоговый документ.
— Но такой документ давным-давно существует, — напомнил Тони. — “Да будет слово ваше: “да, да”, “нет, нет”; а что сверх этого, то от лукавого”. Матфей, глава пятая, стих тридцать седьмой. — И он снова покраснел, словно сказал непристойность.
— Хорошо рыкнул, лев! — похвалил Блад, глядя на Тони розовыми влюбленными глазами.
— В сущности, — вмешался Соловьев, — человечество давно уже отказалось от языка — если вы подразумеваете под языком способ общения, объединяющий биологический вид. Другие виды имеют общую систему коммуникации — движения, звуки, запахи, — понятную для всех особей вида. Дельфины преодолевают большие расстояния, но, встречая в океане дельфинов-незнакомцев, не нуждаются в переводчиках. Только человечество расколото на три тысячи разных языковых групп. Каждый язык служит связующей силой внутри группы и разделяющей силой между разными группами. Штат Махараштра ненавидит Гуджират, валлонцы презирают фламандцев, английская знать смотрит сверху вниз на тех, кто “неправильно” говорит, коллега Блад терпеть не может наш жаргон…
Язык, продолжил он, представляется главным средством, позволяющим силам разрушения торжествовать над силами созидания на протяжении всей истории нашего вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44