Руки у него тряслись, на висках блестел пот, лицо стало добрым и ласковым. Климков, наблюдая из-за самовара, видел большие, тусклые глаза Саши с красными жилками на белках, крупный, точно распухший нос и на жёлтой коже лба сеть прыщей, раскинутых венчиком от виска к виску. От него шёл резкий, неприятный запах. Пётр, прижав книжку к груди и махая рукой в воздухе, с восторгом шептал:
- Ведь я тогда без промаха буду играть. Сотни тысяч, миллионы улыбнутся мне! И нет в этом шулерства! Я - знаю! Знаю, и - больше ничего! Всё законно!..
Он так крепко ударил себя в грудь кулаком, что закашлялся, а потом, опустившись на стул, стал тихо смеяться.
- Почему не дают водки? - угрюмо спросил Саша, бросая на пол окурок папиросы.
- Евсей, иди, скажи... - торопливо начал Петр, но уже в дверь постучали.
- Ты опять пьёшь? - спросил Пётр, улыбаясь.
Саша протянул руку к бутылке.
- Нет, ещё не пью, а вот сейчас - начну пить.
- Ведь это вредно при твоей болезни...
- Водка и здоровым вредна, - водка и фантазии. Ты, например, скоро будешь идиотом...
- Не буду, не беспокойся...
- Я математику знаю, я вижу, что ты болван.
- У каждого своя математика! - недовольно ответил Пётр.
- Молчи! - сказал Саша, медленно высосал рюмку, понюхал кусок хлеба и налил другую.
- Сегодня я, - начал он, опустив голову и упираясь согнутыми руками в колени, - ещё раз говорил с генералом. Предлагаю ему - дайте средства, я подыщу людей, открою литературный клуб и выловлю вам самых лучших мерзавцев, - всех. Надул щёки, выпучил свой животище и заявил, скотина, мне, дескать, лучше известно, что и как надо делать. Ему всё известно! А что его любовница перед фон-Рутценом голая танцевала, этого он не знает, и что дочь устроила себе выкидыш - тоже не знает...
Он снова высосал водку и ещё налил.
- Всё сволочь, и жить - нельзя. Моисей велел зарезать двадцать три тысячи сифилитиков. Тогда народу было немного, заметь! Если бы у меня была власть - я бы уничтожил миллионы...
- Себя первого? - спросил Петр, улыбаясь.
Саша, не отвечая, гнусил, точно в бреду:
- Всех этих либералов, генералов, революционеров, распутных баб. Большой костёр, и - жечь! Напоить землю кровью, удобрить её пеплом, и будут урожаи. Сытые мужики выберут себе сытое начальство... Человек - животное и нуждается в тучных пастбищах, плодородных полях. Города - уничтожить... И всё лишнее, - всё, что мешает мне жить просто, как живут козлы, петухи, всё - к дьяволу!
Его липкие, зловонно пахучие слова точно присасывались к сердцу Евсея и оклеивали его - слушать их было тяжело и опасно.
"Вдруг позовут и спросят - что он говорил?.. Может быть, он нарочно говорит для меня, - а потом - меня схватят..."
Он вздрогнул, задвигался на стуле и тихо спросил Петра:
- Можно мне уйти?
- Куда?
- Спать...
- Иди...
- Ступай ко всем чертям! - проводил Евсея Саша.
IX
Не зажигая огня в своей комнате, Климков бесшумно разделся, нащупал в темноте постель, лёг и плотно закутался в сырую, холодную простыню. Ему хотелось не видеть ничего, не слышать, хотелось сжаться в маленький, незаметный комок. В памяти звучали гнусавые слова Саши. Евсею казалось, что он слышит его запах, видит красный венец на жёлтой коже лба. И в самом деле, откуда-то сбоку, сквозь стену, до него доходили раздражённые крики:
- Я сам - мужик! Я знаю, что нужно...
Не желая, Евсей напряжённо вслушивался, со страхом, искал в своей памяти - кого напоминает ему этот злой человек?
Темно и холодно. За стёклами окна колеблются мутные отблески света; исчезают, снова являются. Слышен тихий шорох, ветер мечет дождь, тяжёлые капли стучат в окно.
"Уйти бы в монастырь!" - тоскливо подумал Климков.
И вдруг вспомнил о боге, имя которого он слышал редко за время жизни в городе и почти никогда не думал о нём. В его душе, постоянно полной опасениями и обидами, не находилось места надежде на милость неба, но теперь, явившись неожиданно, она вдруг насытила его грудь теплом и погасила в ней тяжёлое, тупое отчаяние. Он спрыгнул с постели, встал на колени и, крепко прижимая руки к груди, без слов обратился в тёмный угол комнаты, закрыл глаза и ждал, прислушиваясь к биению своего сердца. Но он слишком устал, было холодно, этот холод пронизывал кожу сотнями тонких игол, вызывая в теле дрожь. Климков снова лёг в постель. А когда проснулся, то увидал, что в углу, куда он направил свою немую молитву, иконы не было. Висели две картины, на одной охотник с зелёным пером на шляпе целовал толстую девицу, а другая изображала белокурую женщину с голою грудью и цветком в руке.
Он вздохнул, оделся, умылся, безучастно оглядел своё жилище, сел у окна и стал смотреть на улицу. Тротуары, мостовая, дома - всё было грязно. Не торопясь шагали лошади, качая головами, на козлах сидели мокрые извозчики и тоже качались, точно развинченные. Как всегда, спешно шли куда-то люди; казалось, что сегодня они, обрызганные грязью и отсыревшие, менее опасны, чем всегда.
Хотелось есть, но, не зная - имеет ли право спросить себе чаю и хлеба, он сидел, неподвижный, точно камень, до поры, пока не услыхал стук в стену.
Вошёл в комнату Петра, остановился у двери. Сыщик, лёжа в постели, спросил его:
- Ты чай пил? Спроси...
Он спустил с кровати голые ноги и стал рассматривать пальцы, шевеля ими.
- Напьёмся чаю и пойдём со мной... - заговорил он, позёвывая. - Я дам тебе одного человечка, ты за ним следи. Куда он - туда и ты, понимаешь? Записывай время, когда он войдёт в какой-либо дом, сколько там пробудет. Узнай, кого он посещал. Если он выйдет из дома - или встретится дорогой - с другим человеком, - заметь наружность другого... А потом... впрочем, всего сразу не поймёшь.
Он осмотрел Климкова, посвистал тихонько и, отвернувшись в сторону, лениво продолжал:
- Вот что, - тут вчера Саша болтал... Ты не вздумай об этом рассказывать, смотри! Он человек больной, пьющий, но он - сила. Ему ты не повредишь, а он тебя живо сгложет - запомни. Он, брат, сам был студентом и все дела их знает на зубок, - даже в тюрьме сидел! А теперь получает сто рублей в месяц!
Измятое сном, дряблое лицо Петра нахмурилось. Он одевался и говорил скучным, ворчливым голосом:
- Наша служба - не шутка. Если б можно было сразу людей за горло брать, то - конечно. А ты должен сначала выходить за каждым вёрст сотню и больше...
Вчера, несмотря на все волнения дня, Пётр казался Климкову интересным и ловким человеком, а теперь он говорил с натугой, двигался неохотно и всё у него падало из рук. Это делало Климкова смелее, и он спросил:
- Целый день по улицам ходить нужно?
- Иногда и ночью погуляешь, - на морозе градусов в тридцать. Нашу службу - очень злой чёрт придумал...
- А когда всех их переловят?.. - снова спросил Евсей.
- Кого?
- Этих - врагов...
- Говори - революционеров или политических... Переловить их, мы с тобою, вряд ли успеем. Они, должно быть, двойнями родятся...
За чаем Пётр развернул свою книжку, посмотрел в неё, вдруг оживился, вскочил со стула, торопливо сдал карты и начал считать:
- Тысяча двести шестнадцатая сдача. Имею: три пики, семь червей, туза бубен...
Выходя из дома, он оделся в чёрное пальто, барашковую шапку, взял в руки портфель, сделался похожим на чиновника и строго сказал:
- Рядом со мною по улице не ходи, не разговаривай. Я зайду в один дом, а ты пройди в дворницкую, скажи там, что тебе нужно подождать Тимофеева. Я скоро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49