Используй меня. Я себе бесполезен.
Я не знаю, почему я думаю о тебе именно сейчас. Конечно, я с кем-то другим. Она лежит рядом холодная. Она мертва уже несколько часов. Сегодня утром мы вломились сюда, и никто не знает, что мы здесь, поэтому, когда я сегодня вечером уйду, её никто не найдёт ещё довольно долго. Я уже почти забыл о ней, хоть её тело и лежит здесь. Я не убивал её. Она сама себя убила. Я встретил её вчера на бульваре. Она ничего для меня не значит. Значишь ты. Она мертва, её больше нет, вдобавок она совсем чужая. А ты никогда не была мне чужой. Мне всегда казалось, что тебя знаю. Ты меня не хотела, и я долго злился, но теперь я понимаю: ты никак не могла быть с таким, как я. Ещё я знаю, что ты не испытываешь ненависти ко мне. Я не видел тебя много лет, но всегда о тебе думаю. Я надеюсь, ты жива. Я не знаю никого, кто знает тебя. Нынче я живу довольно быстро, но всё равно думаю о тебе. Я приехал к друзьям в Портленд. Взял такой необходимый отгул от изнурительной работы в Лос-Анджелесе, где я редактор развлекательного журнала, о котором слишком стыдно здесь упоминать. Я надеялся, что работа окажется временной, но порой чувствовал: мне сильно повезло, что у меня в этом городе вообще есть работа. Один из моих друзей устроил небольшую вечеринку, и я, конечно, заявился на неё. Народу было немного, около двадцати человек. Намного меньше, чем выпендрежные празднества, к которым я никак не могу привыкнуть на юге, на моей новой, загаженной смогом родине.
Когда я вошёл в комнату и увидел её, я влюбился сразу же. Пришлось весь вечер сдерживаться – я был единственным человеком, знавшим об этом. Пытался с ней заговорить, но ей это было неинтересно. Мужество быстро покинуло меня, и я оставил её в покое. Она ушла в середине вечеринки. Я спросил о ней хозяйку, но она не знала – и никто больше не знал. В ту ночь я думал о ней, пытаясь заснуть, а потом решил, что лучший способ с этим справиться – забыть о ней и двигаться дальше. Шли дни, и только поэтому я мог не думать о ней постоянно. Спустя несколько месяцев я по-прежнему думал о ней и об её загадочном исчезновении. Представьте моё удивление, когда я встретил её на улице прямо возле моей конторы. Я поздоровался и спросил, почему она ушла с вечеринки так рано. Она лишь пожала плечами. Я не стал интересоваться, как она здесь очутилась, – я не мог оторвать взгляда от её глаз и губ. Я спросил, в городе ли она живёт, и она ответила: «Я переезжаю». Я спросил её, можно ли её куда-нибудь пригласить, и она сказала, что да. Она сказала, что будет ждать меня в ресторане, перед которым мы сейчас стоим, в семь часов, и быстро ушла. Я так и не узнал, как её зовут, и теперь припоминаю, что она ни разу не улыбнулась.
Пять часов до свидания тянулись бесконечно. Я не мог поверить, что встретился с ней снова. Шансов на это почти не было. Я даже задумался обо всяких глупостях, вроде судьбы и кармы.
В семь часов она стояла там же, где мы с ней встретились утром. Я спросил, как её зовут, и она ответила – Луиза. Мы вошли и сели за столик. Когда еду заказали, я попытался разговорить её, но она отвечала односложно. Она работает с видео, но больше она не сказала мне ничего. Я спросил, где она живёт, и она ответила, что думает о переезде в Сан-Франциско или Лос-Анджелес, но где живёт, не сказала. У меня она ничего не спрашивала, поэтому я сам стал о себе рассказывать, а вы знаете, как быстро можно похоронить себя в глазах человека, который молча смотрит на вас. По существу, всё это ни к чему не приводило. Я хотел сказать ей, что постоянно думал о ней с того самого вечера, когда увидел её впервые, но я не мог подобрать слов. Просто не мог набраться смелости и поставить в дурацкое положение девушку, которую пригласил на это почти немое свидание. Она извинилась и сказала, что ей нужно в дамскую комнату. Я решил, что когда она вернётся, я расскажу ей всё, что мне пришлось испытать. Я выжму из неё хоть какую-то реакцию своей страстью и искренностью. Звучало слабовато, но ничего другого мне не оставалось. Так что я ждал. Через двадцать минут я спросил официанта, не видел ли он её. Он ответил, что видел – видел, как она вышла из ресторана сразу после того, как встала из-за стола двадцать минут назад. Я расплатился и ушёл.
Ладно, скажите, что вам не хочется, чтобы мой рассказ на этом кончался, вы действительно мне сочувствуете и хотите знать, что я сделал дальше. Скажите, что вам хочется, чтобы я сел в машину и долго и упорно ездил по улицам, высматривая её. Скажите, что для вас всё это что-то значит. Скажите, что вы не смеётесь надо мной. Прошу вас, не смейтесь.
Выгуливай пустоглазого и дальше. Первое моё чувство, которое я ощутил своим, пришло, когда я мальчишкой ехал ночью на своём велике. Мне было хорошо от шелеста шин и свиста ветра в ушах. Я был силён, и никто не мог указывать мне, что делать. Я замечал, что все ребята вокруг меня – всегда с другими ребятами. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из моих ровесников гулял один. Я ненавидел мальчишек своего возраста. Они дразнили и били меня. Переносить унижение было тяжело. В конце концов, я научился втягивать этих ребят в свою неистовую ярость, и они всегда об этом жалели. Я понял, что когда нечего терять, силы много. Я рано понял, что навсегда останусь посторонним. Я понял это к двенадцати годам.
Я стал думать о себе как о человеке с другой планеты. С возрастом моя ненависть к людям становилась всё сильнее, и я всё больше понимал, каков мир и насколько всё-таки люди слабы. К шестнадцати я покончил с родителями – я просто слушал их, чтобы знать, что им говорить, а чего не говорить, чтобы легче было обводить их вокруг пальца. Я не пытался делать того, от чего бы они мной гордились. Я считал их просто людьми, с которыми я живу, пока не сбегу, – не более того. Я не хотел ничего понимать в их жизни, и до сих пор я не знаю о них ничего, кроме того, что понял подростком. Я даже не знаю, когда они умерли.
Шли годы, и я всё дальше отходил от своих родителей и соучеников. Немного приближали меня к ним только поиски женщин. Я всегда чувствовал, что женщинам место среди них, на их планете, и они хорошо видят, что я большую часть времени я провожу наедине с собой. Мои общественные навыки были почти нулевыми, если не считать тех, что я приобрёл, смотря телевизор. Я знал, что жизнь не такова, но пытался перенять хладнокровие тех людей, которых видел на экране. А поэтому люди отдалялись от меня всё больше.
Когда я повзрослел и начал жить самостоятельно, я остался одиночкой. Чем старше я становился, тем естественнее это казалось. Когда я хожу один по улицам, ветер всё так же свистит у меня в ушах, как двадцать лет назад, когда я ехал на велике. А если рядом люди, этого ветра я не слышу. Ночи, проведённые с кем-то, для меня потеряны. Шли годы, менялись работы и адреса. Меня носило по всей Америке, я не останавливался на одном месте больше, чем на год. Рубцы на моих бровях и костяшках пальцев стали глубокими морщинами на лице и руках. Я научился забывать. Научился слышать свист ветра в ушах даже на работе в экспедиции какой-нибудь захезанной фабрики. Я всегда жил один. Женщины появлялись редко и исчезали быстро. Через некоторое время я перестал искать общества других и только размышлял об этом, бродя ночами по улицам.
Несколько раз в неделю я ужинаю в одном ресторанчике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Я не знаю, почему я думаю о тебе именно сейчас. Конечно, я с кем-то другим. Она лежит рядом холодная. Она мертва уже несколько часов. Сегодня утром мы вломились сюда, и никто не знает, что мы здесь, поэтому, когда я сегодня вечером уйду, её никто не найдёт ещё довольно долго. Я уже почти забыл о ней, хоть её тело и лежит здесь. Я не убивал её. Она сама себя убила. Я встретил её вчера на бульваре. Она ничего для меня не значит. Значишь ты. Она мертва, её больше нет, вдобавок она совсем чужая. А ты никогда не была мне чужой. Мне всегда казалось, что тебя знаю. Ты меня не хотела, и я долго злился, но теперь я понимаю: ты никак не могла быть с таким, как я. Ещё я знаю, что ты не испытываешь ненависти ко мне. Я не видел тебя много лет, но всегда о тебе думаю. Я надеюсь, ты жива. Я не знаю никого, кто знает тебя. Нынче я живу довольно быстро, но всё равно думаю о тебе. Я приехал к друзьям в Портленд. Взял такой необходимый отгул от изнурительной работы в Лос-Анджелесе, где я редактор развлекательного журнала, о котором слишком стыдно здесь упоминать. Я надеялся, что работа окажется временной, но порой чувствовал: мне сильно повезло, что у меня в этом городе вообще есть работа. Один из моих друзей устроил небольшую вечеринку, и я, конечно, заявился на неё. Народу было немного, около двадцати человек. Намного меньше, чем выпендрежные празднества, к которым я никак не могу привыкнуть на юге, на моей новой, загаженной смогом родине.
Когда я вошёл в комнату и увидел её, я влюбился сразу же. Пришлось весь вечер сдерживаться – я был единственным человеком, знавшим об этом. Пытался с ней заговорить, но ей это было неинтересно. Мужество быстро покинуло меня, и я оставил её в покое. Она ушла в середине вечеринки. Я спросил о ней хозяйку, но она не знала – и никто больше не знал. В ту ночь я думал о ней, пытаясь заснуть, а потом решил, что лучший способ с этим справиться – забыть о ней и двигаться дальше. Шли дни, и только поэтому я мог не думать о ней постоянно. Спустя несколько месяцев я по-прежнему думал о ней и об её загадочном исчезновении. Представьте моё удивление, когда я встретил её на улице прямо возле моей конторы. Я поздоровался и спросил, почему она ушла с вечеринки так рано. Она лишь пожала плечами. Я не стал интересоваться, как она здесь очутилась, – я не мог оторвать взгляда от её глаз и губ. Я спросил, в городе ли она живёт, и она ответила: «Я переезжаю». Я спросил её, можно ли её куда-нибудь пригласить, и она сказала, что да. Она сказала, что будет ждать меня в ресторане, перед которым мы сейчас стоим, в семь часов, и быстро ушла. Я так и не узнал, как её зовут, и теперь припоминаю, что она ни разу не улыбнулась.
Пять часов до свидания тянулись бесконечно. Я не мог поверить, что встретился с ней снова. Шансов на это почти не было. Я даже задумался обо всяких глупостях, вроде судьбы и кармы.
В семь часов она стояла там же, где мы с ней встретились утром. Я спросил, как её зовут, и она ответила – Луиза. Мы вошли и сели за столик. Когда еду заказали, я попытался разговорить её, но она отвечала односложно. Она работает с видео, но больше она не сказала мне ничего. Я спросил, где она живёт, и она ответила, что думает о переезде в Сан-Франциско или Лос-Анджелес, но где живёт, не сказала. У меня она ничего не спрашивала, поэтому я сам стал о себе рассказывать, а вы знаете, как быстро можно похоронить себя в глазах человека, который молча смотрит на вас. По существу, всё это ни к чему не приводило. Я хотел сказать ей, что постоянно думал о ней с того самого вечера, когда увидел её впервые, но я не мог подобрать слов. Просто не мог набраться смелости и поставить в дурацкое положение девушку, которую пригласил на это почти немое свидание. Она извинилась и сказала, что ей нужно в дамскую комнату. Я решил, что когда она вернётся, я расскажу ей всё, что мне пришлось испытать. Я выжму из неё хоть какую-то реакцию своей страстью и искренностью. Звучало слабовато, но ничего другого мне не оставалось. Так что я ждал. Через двадцать минут я спросил официанта, не видел ли он её. Он ответил, что видел – видел, как она вышла из ресторана сразу после того, как встала из-за стола двадцать минут назад. Я расплатился и ушёл.
Ладно, скажите, что вам не хочется, чтобы мой рассказ на этом кончался, вы действительно мне сочувствуете и хотите знать, что я сделал дальше. Скажите, что вам хочется, чтобы я сел в машину и долго и упорно ездил по улицам, высматривая её. Скажите, что для вас всё это что-то значит. Скажите, что вы не смеётесь надо мной. Прошу вас, не смейтесь.
Выгуливай пустоглазого и дальше. Первое моё чувство, которое я ощутил своим, пришло, когда я мальчишкой ехал ночью на своём велике. Мне было хорошо от шелеста шин и свиста ветра в ушах. Я был силён, и никто не мог указывать мне, что делать. Я замечал, что все ребята вокруг меня – всегда с другими ребятами. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из моих ровесников гулял один. Я ненавидел мальчишек своего возраста. Они дразнили и били меня. Переносить унижение было тяжело. В конце концов, я научился втягивать этих ребят в свою неистовую ярость, и они всегда об этом жалели. Я понял, что когда нечего терять, силы много. Я рано понял, что навсегда останусь посторонним. Я понял это к двенадцати годам.
Я стал думать о себе как о человеке с другой планеты. С возрастом моя ненависть к людям становилась всё сильнее, и я всё больше понимал, каков мир и насколько всё-таки люди слабы. К шестнадцати я покончил с родителями – я просто слушал их, чтобы знать, что им говорить, а чего не говорить, чтобы легче было обводить их вокруг пальца. Я не пытался делать того, от чего бы они мной гордились. Я считал их просто людьми, с которыми я живу, пока не сбегу, – не более того. Я не хотел ничего понимать в их жизни, и до сих пор я не знаю о них ничего, кроме того, что понял подростком. Я даже не знаю, когда они умерли.
Шли годы, и я всё дальше отходил от своих родителей и соучеников. Немного приближали меня к ним только поиски женщин. Я всегда чувствовал, что женщинам место среди них, на их планете, и они хорошо видят, что я большую часть времени я провожу наедине с собой. Мои общественные навыки были почти нулевыми, если не считать тех, что я приобрёл, смотря телевизор. Я знал, что жизнь не такова, но пытался перенять хладнокровие тех людей, которых видел на экране. А поэтому люди отдалялись от меня всё больше.
Когда я повзрослел и начал жить самостоятельно, я остался одиночкой. Чем старше я становился, тем естественнее это казалось. Когда я хожу один по улицам, ветер всё так же свистит у меня в ушах, как двадцать лет назад, когда я ехал на велике. А если рядом люди, этого ветра я не слышу. Ночи, проведённые с кем-то, для меня потеряны. Шли годы, менялись работы и адреса. Меня носило по всей Америке, я не останавливался на одном месте больше, чем на год. Рубцы на моих бровях и костяшках пальцев стали глубокими морщинами на лице и руках. Я научился забывать. Научился слышать свист ветра в ушах даже на работе в экспедиции какой-нибудь захезанной фабрики. Я всегда жил один. Женщины появлялись редко и исчезали быстро. Через некоторое время я перестал искать общества других и только размышлял об этом, бродя ночами по улицам.
Несколько раз в неделю я ужинаю в одном ресторанчике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65