находки показывают, что он держался в течение всей республики и империи. Возле ложа зажигали свечи, помещали курильницы с ароматами и канделябры со светильниками или с зажженной смолой; ложе осыпали цветами. Перед входной дверью на улице ставили большую ветку ели (Picea excelsa Link), которую Плиний называет «траурным деревом» (XVI. 40), или кипариса – «он посвящен богу подземного царства и его ставят у дома в знак того, что здесь кто-то умер» (XVI. 139). Эти ветви предостерегали тех, кто шел принести жертву, а также понтификов и фламина Юпитера от входа в дом, который считался оскверненным присутствием покойника (Serv. ad Aen. III. 64).
Число дней, в течение которых умерший оставался в доме, не было определено точно; у Варрона убитого смотрителя храма собираются хоронить на другой день после смерти (r. r. I. 69. 2); сын Оппианика, скончавшийся вечером, был сожжен на следующий день до рассвета (Cic. pro Cluent. 9. 27). В некоторых семьях покойника оставляли дома на более продолжительное время; императоров хоронили обычно через неделю после смерти; за это время с мертвого снимали восковую маску, которой и прикрывали его лицо.
Существовало два способа погребения: сожжение и захоронение. Римские ученые ошибочно считали обычай захоронения древнейшим: «…сожжение трупа не было у римлян древним установлением; умерших хоронили в земле, а сожжение было установлено, когда, ведя войну в далеких краях, узнали, что трупы вырывают из земли» (Pl. VII. 187). Законы Двенадцати Таблиц знают обе формы погребения; «многие семьи соблюдали древние обряды; говорят, что никто из Корнелиев до Суллы не был сожжен; он же пожелал быть сожженным, боясь мести, ибо труп Мария вырыли» (по его приказу) (Pl. VII. 187). В последние века республики и в первый век империи трупы обычно сжигались, и погребение в земле начало распространяться только со II в. н.э., возможно, под влиянием христианства, относившегося к сожжению резко отрицательно.
Торжественные похороны, за которыми обычно следовали гладиаторские игры, устраиваемые ближайшими родственниками умершего, назывались funus indictivum – «объявленными», потому что глашатай оповещал о них, приглашая народ собираться на проводы покойного: «Такой-то квирит скончался. Кому угодно прийти на похороны, то уже время. Такого-то выносят из дому» (Var. 1. 1. VII. 42; Fest. 304; Ov. am. II. 6. 1-2; Ter. Phorm. 1026). Эти похороны происходили, конечно, днем, в самое оживленное время (Hor. sat. I. 6. 42-44; epist. II. 2. 74), с расчетом на то, чтобы блеснуть пышностью похоронной процессии, которая превращалась в зрелище, привлекавшее толпы людей. Уже законы Двенадцати Таблиц содержат предписания, которые ограничивали роскошь похорон: нельзя было пользоваться для костра обтесанными поленьями, нанимать больше десяти флейтистов и бросать в костер больше трех траурных накидок, которые носили женщины, и короткой пурпурной туники (Cic. de leg. II. 23. 59). Сулла ввел в свой закон (lex Cornelia sumptuaria от 81 г. до н.э.) тоже ограничительные предписания (на него, видимо, намекает Цицерон, – ad. Att. XII. 36. 1), но сам же нарушил их при похоронах Метеллы (Plut. Sulla 35). При империи законы эти потеряли силу.
Похоронная процессия двигалась в известном порядке; участников ее расставлял и за соблюдением определенного строя следил один из служащих «похоронного бюро», «распорядитель» (dissignator), с помощью своих подручных – ликторов, облаченных в траурный наряд. Вдоль всей процессии шагали факельщики с факелами елового дерева и с восковыми свечами; во главе ее шли музыканты: флейтисты, трубачи и горнисты. За музыкантами следовали плакальщицы (praeficae), которых присылали также либитинарии. Они «говорили и делали больше тех, кто скорбел от души», – замечает Гораций (a. p. 432); обливались слезами, громко вопили, рвали на себе волосы. Их песни (neniae), в которых они оплакивали умершего и восхваляли его, были или старинными заплачками, или специально подобранными для данного случая «стихами, задуманными, чтобы запечатлеть доблестные дела в людской памяти» (Tac. ann. III. 5). В особых случаях такие песнопения распевали целые хоры: на похоронах Августа эти хоры состояли из сыновей и дочерей римской знати (Suet. Aug. 100. 2). За плакальщицами шли танцоры и мимы; Дионисий Галикарнасский рассказывает, что на похоронах знатных людей он видел хоры сатиров, исполнявших веселую сикинниду (VII. 72). Кто-либо из мимов представлял умершего, не останавливаясь перед насмешками насчет покойного: на похоронах Веспасиана, который почитался прижимистым скупцом, архимим Фавор, надев маску скончавшегося императора, представлял, по обычаю, покойного в его словах и действиях; громко спросив прокураторов, во что обошлись его похороны, и получив в ответ – «10 миллионов сестерций», он воскликнул: «Дайте мне сто тысяч и бросьте меня хоть в Тибр» (Suet. Vesp. 19. 2).
За этими шутами двигалась самая торжественная и серьезная часть всей процессии: предки умершего встречали члена своей семьи, сходящего в их подземную обитель. В каждом знатном доме, члены которого занимали ряд курульных магистратур, хранились восковые маски предков, снятые в день кончины с умершего. Эти маски, снабженные каждая подписью, в которой сообщалось имя умершего, его должности и подвиги, им совершенные, хранились в особых шкафах, стоявших обычно в «крыльях» (alae) атрия. В день похорон эти маски, а вернее, их дубликаты, надевали на себя люди, вероятно, тоже из числа прислужников либитинария; облачившись в официальную одежду того лица, чья маска была надета, они садились на колесницы или шли пешком в сопровождении ликторов. Чем больше было число этих предков, преторов, консулов, цензоров, из которых многие были украшены инсигниями триумфаторов, тем роскошнее были похороны. На похоронах Юнии, сестры Брута, «несли двадцать портретов (imagines), принадлежавших членам знаменитейших родов» (Tac. ann. III. 76). Похороны Друза, сына Тиберия, были особенно блистательны, потому что длинным рядом шли изображения предков: во главе Эней, родоначальник рода Юлиев; все албанские цари; Ромул, основатель Рима, а затем Атт Клавз и остальные представители рода Клавдиев (Tac. ann. IV. 9). Если умерший прославился военными подвигами, одерживал победы, завоевывал города и земли, то перед носилками, на которых стояло погребальное ложе, несли, как и в триумфальном шествии, картины с изображением его деяний, привезенной добычи, покоренных народов и стран.
Носилки с ложем, на котором лежал умерший, в старину несли ближайшие его родственники, чаще всего сыновья. Обычай этот соблюдался в некоторых случаях и в более поздние времена: тело Цецилия Метелла Македонского несли четверо его сыновей: один – цензорий, другой – консуляр, третий – консул, четвертый, выбранный в консулы, но еще не вступивший в эту должность (Vell. I. 11. 6-7; Cic. Tusc. I. 35. 85). Иногда носилки несли друзья умершего, очень часто его отпущенники. За носилками шли родственники покойного в траурной черной одежде (женщины в императорское время – в белой) без всяких украшений и знаков своего ранга (сенаторы без туники с широкими пурпурными полосами, всадники без золотого кольца), мужчины, поникшие, с покрытой головой, женщины с распущенными волосами и обнаженной грудью, рабы, получившие по завещанию свободу и надевшие в знак освобождения войлочный колпак (pilleus). Женщины шумно выражали свою скорбь: рвали на себе волосы, царапали щеки, били себя в грудь, рвали одежду (Petr.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Число дней, в течение которых умерший оставался в доме, не было определено точно; у Варрона убитого смотрителя храма собираются хоронить на другой день после смерти (r. r. I. 69. 2); сын Оппианика, скончавшийся вечером, был сожжен на следующий день до рассвета (Cic. pro Cluent. 9. 27). В некоторых семьях покойника оставляли дома на более продолжительное время; императоров хоронили обычно через неделю после смерти; за это время с мертвого снимали восковую маску, которой и прикрывали его лицо.
Существовало два способа погребения: сожжение и захоронение. Римские ученые ошибочно считали обычай захоронения древнейшим: «…сожжение трупа не было у римлян древним установлением; умерших хоронили в земле, а сожжение было установлено, когда, ведя войну в далеких краях, узнали, что трупы вырывают из земли» (Pl. VII. 187). Законы Двенадцати Таблиц знают обе формы погребения; «многие семьи соблюдали древние обряды; говорят, что никто из Корнелиев до Суллы не был сожжен; он же пожелал быть сожженным, боясь мести, ибо труп Мария вырыли» (по его приказу) (Pl. VII. 187). В последние века республики и в первый век империи трупы обычно сжигались, и погребение в земле начало распространяться только со II в. н.э., возможно, под влиянием христианства, относившегося к сожжению резко отрицательно.
Торжественные похороны, за которыми обычно следовали гладиаторские игры, устраиваемые ближайшими родственниками умершего, назывались funus indictivum – «объявленными», потому что глашатай оповещал о них, приглашая народ собираться на проводы покойного: «Такой-то квирит скончался. Кому угодно прийти на похороны, то уже время. Такого-то выносят из дому» (Var. 1. 1. VII. 42; Fest. 304; Ov. am. II. 6. 1-2; Ter. Phorm. 1026). Эти похороны происходили, конечно, днем, в самое оживленное время (Hor. sat. I. 6. 42-44; epist. II. 2. 74), с расчетом на то, чтобы блеснуть пышностью похоронной процессии, которая превращалась в зрелище, привлекавшее толпы людей. Уже законы Двенадцати Таблиц содержат предписания, которые ограничивали роскошь похорон: нельзя было пользоваться для костра обтесанными поленьями, нанимать больше десяти флейтистов и бросать в костер больше трех траурных накидок, которые носили женщины, и короткой пурпурной туники (Cic. de leg. II. 23. 59). Сулла ввел в свой закон (lex Cornelia sumptuaria от 81 г. до н.э.) тоже ограничительные предписания (на него, видимо, намекает Цицерон, – ad. Att. XII. 36. 1), но сам же нарушил их при похоронах Метеллы (Plut. Sulla 35). При империи законы эти потеряли силу.
Похоронная процессия двигалась в известном порядке; участников ее расставлял и за соблюдением определенного строя следил один из служащих «похоронного бюро», «распорядитель» (dissignator), с помощью своих подручных – ликторов, облаченных в траурный наряд. Вдоль всей процессии шагали факельщики с факелами елового дерева и с восковыми свечами; во главе ее шли музыканты: флейтисты, трубачи и горнисты. За музыкантами следовали плакальщицы (praeficae), которых присылали также либитинарии. Они «говорили и делали больше тех, кто скорбел от души», – замечает Гораций (a. p. 432); обливались слезами, громко вопили, рвали на себе волосы. Их песни (neniae), в которых они оплакивали умершего и восхваляли его, были или старинными заплачками, или специально подобранными для данного случая «стихами, задуманными, чтобы запечатлеть доблестные дела в людской памяти» (Tac. ann. III. 5). В особых случаях такие песнопения распевали целые хоры: на похоронах Августа эти хоры состояли из сыновей и дочерей римской знати (Suet. Aug. 100. 2). За плакальщицами шли танцоры и мимы; Дионисий Галикарнасский рассказывает, что на похоронах знатных людей он видел хоры сатиров, исполнявших веселую сикинниду (VII. 72). Кто-либо из мимов представлял умершего, не останавливаясь перед насмешками насчет покойного: на похоронах Веспасиана, который почитался прижимистым скупцом, архимим Фавор, надев маску скончавшегося императора, представлял, по обычаю, покойного в его словах и действиях; громко спросив прокураторов, во что обошлись его похороны, и получив в ответ – «10 миллионов сестерций», он воскликнул: «Дайте мне сто тысяч и бросьте меня хоть в Тибр» (Suet. Vesp. 19. 2).
За этими шутами двигалась самая торжественная и серьезная часть всей процессии: предки умершего встречали члена своей семьи, сходящего в их подземную обитель. В каждом знатном доме, члены которого занимали ряд курульных магистратур, хранились восковые маски предков, снятые в день кончины с умершего. Эти маски, снабженные каждая подписью, в которой сообщалось имя умершего, его должности и подвиги, им совершенные, хранились в особых шкафах, стоявших обычно в «крыльях» (alae) атрия. В день похорон эти маски, а вернее, их дубликаты, надевали на себя люди, вероятно, тоже из числа прислужников либитинария; облачившись в официальную одежду того лица, чья маска была надета, они садились на колесницы или шли пешком в сопровождении ликторов. Чем больше было число этих предков, преторов, консулов, цензоров, из которых многие были украшены инсигниями триумфаторов, тем роскошнее были похороны. На похоронах Юнии, сестры Брута, «несли двадцать портретов (imagines), принадлежавших членам знаменитейших родов» (Tac. ann. III. 76). Похороны Друза, сына Тиберия, были особенно блистательны, потому что длинным рядом шли изображения предков: во главе Эней, родоначальник рода Юлиев; все албанские цари; Ромул, основатель Рима, а затем Атт Клавз и остальные представители рода Клавдиев (Tac. ann. IV. 9). Если умерший прославился военными подвигами, одерживал победы, завоевывал города и земли, то перед носилками, на которых стояло погребальное ложе, несли, как и в триумфальном шествии, картины с изображением его деяний, привезенной добычи, покоренных народов и стран.
Носилки с ложем, на котором лежал умерший, в старину несли ближайшие его родственники, чаще всего сыновья. Обычай этот соблюдался в некоторых случаях и в более поздние времена: тело Цецилия Метелла Македонского несли четверо его сыновей: один – цензорий, другой – консуляр, третий – консул, четвертый, выбранный в консулы, но еще не вступивший в эту должность (Vell. I. 11. 6-7; Cic. Tusc. I. 35. 85). Иногда носилки несли друзья умершего, очень часто его отпущенники. За носилками шли родственники покойного в траурной черной одежде (женщины в императорское время – в белой) без всяких украшений и знаков своего ранга (сенаторы без туники с широкими пурпурными полосами, всадники без золотого кольца), мужчины, поникшие, с покрытой головой, женщины с распущенными волосами и обнаженной грудью, рабы, получившие по завещанию свободу и надевшие в знак освобождения войлочный колпак (pilleus). Женщины шумно выражали свою скорбь: рвали на себе волосы, царапали щеки, били себя в грудь, рвали одежду (Petr.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89