Дал по ним пулеметную очередь. На развороте вынырнул из молочной пелены, взглянул вниз – голая степь. Значит, река позади. Беру курс к своим. Слышу голос командира. Он сообщает курс на ближайший аэродром. Иду по курсу… Вскакиваю на какой-то аэродром. Смотрю – «илы» с белыми полосами на киле. Братская дивизия! Ничего не вижу. Вдруг – красные ракеты замечаю. И знаешь, к кому сразу попал в лапы? К нашему Захару Хиталишвили! Он словно ждал меня. Говорит: «Хар-роший друг, на Новый год в гости прилетел! Молодэц!» Кстати, тебе привет и новогодние поздравления.
– Что видел на плацдарме?
– Немного. Машины с гитлеровцами, солдат. Кое-что передал на КП армии.
Одним словом, рядовой вылет. Только и памятно, что состоялся он на Новый год. Рядовой вылет… А сколько в нем было риска и смелости! Иной летчик в такую погоду мог и растеряться, и задание не выполнить. Возвратился бы с полпути – никто не осудил бы: туман, нелетная погода. А вот Карпов сделал все, что мог, и вряд ли кто в такой обстановке сделал бы больше. Весь январь был туманный и затруднял действия нашей авиации. Штурмовики, которым не привыкать ходить у самой земли, сейчас едва не задевали ее винтами. Можно сказать, гладили степь своими плоскостями. Словно из-под земли, выскакивали они на позиции противника и наносили по ним удар. Но вылетать из-за погодных условий приходилось в одиночку или малыми группами в два-три самолета. От этого эффективность ударов снижалась.
31 января. Я хорошо запомнил эту дату и этот серенький, промозглый день, который закончился так трагически. Часам к одиннадцати облачность начала немножко подниматься, посветлело. Меня срочно вызвали на КП.
Майор Красюков стоял у стола с большой картой, что-то прикидывал на ней и заметно нервничал.
– Василий Василич, смотри сюда, – начальник штаба ткнул карандашом в извилистую линию Днепра.
– Приказано разведать переправы противника от Большой Лепетихи вверх до Никополя. Не исключено, что некоторые спрятаны под водой, сразу их не разглядишь. Тем более в такую погоду. Вместе со мной должен лететь лейтенант Кошман. Для прикрытия выделено четыре истребителя, встреча с ними над их аэродромом.
– Андрей Яковлевич, зачем в такую погоду истребители? – спрашиваю у начштаба. – Во-первых, они связывают нас маршрутом. Во-вторых, придется ради них подниматься повыше.
– Нам не совсем известна обстановка. Очевидно, там, – майор Красюков ткнул пальцем в потолок, – знают лучше. Прикрытия зря не дают.
Возможно, и так. На войне часто бывает, что по солдатскому календарю праздник, а по командирскому – рабочий день. Или наоборот. Все зависит от угла зрения и перспективы. Вместе с Кошманом выбираем маршрут. Юра – способный летчик, уже побывал в сложных переделках: недавно был подбит и ранен. Невысокого роста, подвижный, как шарик ртути, Кошман нетерпеливо спрашивает:
– Товарищ командир, может, отказаться от истребителей? Они нас связывают.
Было время, когда мы очень нуждались в прикрытии. И сейчас в ясную погоду вместе с истребителями безопаснее – они, как щит над головой. Дружба истребителей и штурмовиков ковалась в совместных воздушных боях. Мы научились надежно защищать друг друга. И наши совместные вылеты диктовались интересами задачи. Сейчас же это только осложняло полет.
– Может, на бреющем махнем? – подает голос Иван Сычев.
Он хорошо разбирается в тактике и, как воздушный стрелок, часто дает дельные советы. Я всегда предпочитал этот вид полета. Правда, из-за сложности ориентировки не все летчики любят малые высоты. Меня штурманская сторона вопроса не волновала. Мешало другое.
– Истребители ведь не пойдут на бреющем, – отвечаю стрелку.
Потом меня долго преследовало и мучило сознание того, что не внял полупросьбе-полусовету Сычева. Две пары «яков» дружно пристроились к нам на полпути к Днепру. Снижаться до бреющего поздно – до линии фронта четыре минуты полета. Ближе к фронту облачность стала выше. У меня возникло решение: у самого переднего края войти в облака и выскочить из них над Днепром у Большой Лепетихи. Затем с правым разворотом вверх по реке уйти на Никополь. Даю сигнал Кошману подойти ближе, вместе ныряем в облака. Уверен – Юра сумеет удержаться в строю даже при слабой видимости ведущего. По расчету времени чувствую – пора выходить из облаков. Слегка отжимаю от себя ручку управления и выскакиваю над водной гладью у самой переправы. Скрытая водой, она тянется узкой ленточкой от берега к берегу, на ней – ни машин, ни людей. Под днепровской, чуть бурлящей волной хорошо заметно очертание затопленных на несколько сантиметров деревянных понтонов. Чтобы зафиксировать все это в памяти, достаточно одного мгновения, одного взгляда. Теперь надо уходить так же быстро, как и появились.
Но уйти благополучно не удалось. Сычев нажал кнопку переговорного устройства и произнес только одно слово «Товарищ…», как позади раздался оглушительный взрыв. Самолет уже успел нырнуть в облака, кабину окутала мокрая пелена, и в ней сразу почувствовалось, как падает скорость. Словно попал в густую, сдерживающую полет. массу. Понимаю – причиной этому не облака. В левой плоскости зияет огромная дыра. Сычев не отзывается, на стекле между нашими кабинами темно-красные потеки крови.
– Ваня, ты ранен? Слышишь меня? – кричу в переговорное устройство.
Воздушный стрелок не отвечает. Справа вынырнул вслед за мной из облаков Кошман, знаками показывает: посмотри, мол, назад. Голоса Кошмана не слышно – видимо, у кого-то из нас перебита связь. Смотрю назад – ничего не вижу. Догадываюсь – что-то неладно с Сычевым. Скорость заметно падает, хотя мотор работает на полную мощность. Ясно – полет продолжать нельзя. Главная переправа разведана, и можно считать, что вылет не был напрасным. Иду на свою территорию, постепенно снижаясь. Больше никто не стреляет. Значит попадание зенитного снаряда с первого залпа, самого опасного для летчика: ведь он пока не видит трассы огня. О нем-то и хотел меня предупредить воздушный стрелок. Но не успел. Лихорадочно работает мысль: тянуть домой или сесть на ближайшем аэродроме в Нижних Серогозах? Если Сычев ранен, ему нужна немедленная помощь. В кабине чувствуется запах гари. Самолет Кошмана выскочил вперед, летчик машет руками: садись! садись! Оглядываюсь назад – нет ни пламени, ни дымного шлейфа. Но в кабину из-за спины летят искры. Между мной и Сычевым верхний бензобак. Если он пробит, может быть пожар или даже взрыв. Под крылом уже Нижние Серогозы, высота – до полсотни метров, рядом бежит дорога, но аэродрома не видно. Тем временем искры сзади сыпятся, как от электросварки. Сажусь без шасси рядом с дорогой, в поле. Выключаю мотор, несколько метров самолет по инерции ползет по скользкому мерзлому грунту. Спешу открыть фонарь кабины, а он – ни с места! Молнией обожгло – заклинило, сгорю заживо! Настоящая ловушка! Увидев бегущих к самолету солдат, обрадовался: спасут.
Выбрался из кабины через узкую форточку. Вылезть отсюда даже в летней одежде нелегко. А я в меховом комбинезоне и с парашютом. Подумалось: припечет – и в игольное ушко пролезешь. В полку это был первый случай, когда пришлось вот таким способом оставлять кабину горящего «ила».
Показал Кошману: «Иди домой!» – а сам сразу же к кабине Сычева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Что видел на плацдарме?
– Немного. Машины с гитлеровцами, солдат. Кое-что передал на КП армии.
Одним словом, рядовой вылет. Только и памятно, что состоялся он на Новый год. Рядовой вылет… А сколько в нем было риска и смелости! Иной летчик в такую погоду мог и растеряться, и задание не выполнить. Возвратился бы с полпути – никто не осудил бы: туман, нелетная погода. А вот Карпов сделал все, что мог, и вряд ли кто в такой обстановке сделал бы больше. Весь январь был туманный и затруднял действия нашей авиации. Штурмовики, которым не привыкать ходить у самой земли, сейчас едва не задевали ее винтами. Можно сказать, гладили степь своими плоскостями. Словно из-под земли, выскакивали они на позиции противника и наносили по ним удар. Но вылетать из-за погодных условий приходилось в одиночку или малыми группами в два-три самолета. От этого эффективность ударов снижалась.
31 января. Я хорошо запомнил эту дату и этот серенький, промозглый день, который закончился так трагически. Часам к одиннадцати облачность начала немножко подниматься, посветлело. Меня срочно вызвали на КП.
Майор Красюков стоял у стола с большой картой, что-то прикидывал на ней и заметно нервничал.
– Василий Василич, смотри сюда, – начальник штаба ткнул карандашом в извилистую линию Днепра.
– Приказано разведать переправы противника от Большой Лепетихи вверх до Никополя. Не исключено, что некоторые спрятаны под водой, сразу их не разглядишь. Тем более в такую погоду. Вместе со мной должен лететь лейтенант Кошман. Для прикрытия выделено четыре истребителя, встреча с ними над их аэродромом.
– Андрей Яковлевич, зачем в такую погоду истребители? – спрашиваю у начштаба. – Во-первых, они связывают нас маршрутом. Во-вторых, придется ради них подниматься повыше.
– Нам не совсем известна обстановка. Очевидно, там, – майор Красюков ткнул пальцем в потолок, – знают лучше. Прикрытия зря не дают.
Возможно, и так. На войне часто бывает, что по солдатскому календарю праздник, а по командирскому – рабочий день. Или наоборот. Все зависит от угла зрения и перспективы. Вместе с Кошманом выбираем маршрут. Юра – способный летчик, уже побывал в сложных переделках: недавно был подбит и ранен. Невысокого роста, подвижный, как шарик ртути, Кошман нетерпеливо спрашивает:
– Товарищ командир, может, отказаться от истребителей? Они нас связывают.
Было время, когда мы очень нуждались в прикрытии. И сейчас в ясную погоду вместе с истребителями безопаснее – они, как щит над головой. Дружба истребителей и штурмовиков ковалась в совместных воздушных боях. Мы научились надежно защищать друг друга. И наши совместные вылеты диктовались интересами задачи. Сейчас же это только осложняло полет.
– Может, на бреющем махнем? – подает голос Иван Сычев.
Он хорошо разбирается в тактике и, как воздушный стрелок, часто дает дельные советы. Я всегда предпочитал этот вид полета. Правда, из-за сложности ориентировки не все летчики любят малые высоты. Меня штурманская сторона вопроса не волновала. Мешало другое.
– Истребители ведь не пойдут на бреющем, – отвечаю стрелку.
Потом меня долго преследовало и мучило сознание того, что не внял полупросьбе-полусовету Сычева. Две пары «яков» дружно пристроились к нам на полпути к Днепру. Снижаться до бреющего поздно – до линии фронта четыре минуты полета. Ближе к фронту облачность стала выше. У меня возникло решение: у самого переднего края войти в облака и выскочить из них над Днепром у Большой Лепетихи. Затем с правым разворотом вверх по реке уйти на Никополь. Даю сигнал Кошману подойти ближе, вместе ныряем в облака. Уверен – Юра сумеет удержаться в строю даже при слабой видимости ведущего. По расчету времени чувствую – пора выходить из облаков. Слегка отжимаю от себя ручку управления и выскакиваю над водной гладью у самой переправы. Скрытая водой, она тянется узкой ленточкой от берега к берегу, на ней – ни машин, ни людей. Под днепровской, чуть бурлящей волной хорошо заметно очертание затопленных на несколько сантиметров деревянных понтонов. Чтобы зафиксировать все это в памяти, достаточно одного мгновения, одного взгляда. Теперь надо уходить так же быстро, как и появились.
Но уйти благополучно не удалось. Сычев нажал кнопку переговорного устройства и произнес только одно слово «Товарищ…», как позади раздался оглушительный взрыв. Самолет уже успел нырнуть в облака, кабину окутала мокрая пелена, и в ней сразу почувствовалось, как падает скорость. Словно попал в густую, сдерживающую полет. массу. Понимаю – причиной этому не облака. В левой плоскости зияет огромная дыра. Сычев не отзывается, на стекле между нашими кабинами темно-красные потеки крови.
– Ваня, ты ранен? Слышишь меня? – кричу в переговорное устройство.
Воздушный стрелок не отвечает. Справа вынырнул вслед за мной из облаков Кошман, знаками показывает: посмотри, мол, назад. Голоса Кошмана не слышно – видимо, у кого-то из нас перебита связь. Смотрю назад – ничего не вижу. Догадываюсь – что-то неладно с Сычевым. Скорость заметно падает, хотя мотор работает на полную мощность. Ясно – полет продолжать нельзя. Главная переправа разведана, и можно считать, что вылет не был напрасным. Иду на свою территорию, постепенно снижаясь. Больше никто не стреляет. Значит попадание зенитного снаряда с первого залпа, самого опасного для летчика: ведь он пока не видит трассы огня. О нем-то и хотел меня предупредить воздушный стрелок. Но не успел. Лихорадочно работает мысль: тянуть домой или сесть на ближайшем аэродроме в Нижних Серогозах? Если Сычев ранен, ему нужна немедленная помощь. В кабине чувствуется запах гари. Самолет Кошмана выскочил вперед, летчик машет руками: садись! садись! Оглядываюсь назад – нет ни пламени, ни дымного шлейфа. Но в кабину из-за спины летят искры. Между мной и Сычевым верхний бензобак. Если он пробит, может быть пожар или даже взрыв. Под крылом уже Нижние Серогозы, высота – до полсотни метров, рядом бежит дорога, но аэродрома не видно. Тем временем искры сзади сыпятся, как от электросварки. Сажусь без шасси рядом с дорогой, в поле. Выключаю мотор, несколько метров самолет по инерции ползет по скользкому мерзлому грунту. Спешу открыть фонарь кабины, а он – ни с места! Молнией обожгло – заклинило, сгорю заживо! Настоящая ловушка! Увидев бегущих к самолету солдат, обрадовался: спасут.
Выбрался из кабины через узкую форточку. Вылезть отсюда даже в летней одежде нелегко. А я в меховом комбинезоне и с парашютом. Подумалось: припечет – и в игольное ушко пролезешь. В полку это был первый случай, когда пришлось вот таким способом оставлять кабину горящего «ила».
Показал Кошману: «Иди домой!» – а сам сразу же к кабине Сычева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65