Она была близка к тому, чтобы потерять терпение, и однажды после домашнего праздника, когда все время гремела эта оркестрина, Фанни приняла решение. Пьер долго не засыпал, жаловался на головную боль. Когда он наконец успокоился, Фанни вернулась в гостиную, чтобы задержать родителей Пьера и объясниться с ними. Необходимо запретить или, по крайней мере, сильно ограничить его импровизации на фортепьяно. В противном случае он может заболеть, и кто знает, как это обернется.
Родители встревожились, но не так сильно, как хотела бы Фанни. Мать прошептала: «Спаси его, боже, от зла». А отец только сдвинул свои густые брови.
– А что, если это искра божья? – сказал он, подняв на Фанни добрые светло-голубые глаза.– Не будем ли мы виноваты, если не дадим ей разгореться?
Ее лицо пылало, но она не сдавалась.
– Если это так,– ответила она Илье Петровичу,– то регулярные и неутомительные уроки музыки, которые он впоследствии получит, обнаружат все скрытое. Но во всем нужна мера, особенно там, где есть пылкий характер и… неукротимое воображение.
С этим родители согласились. Илья Петрович поблагодарил Фанни. Но только не было определено, где эта мера – граница между недозволенным и допускаемым. Александра Андреевна сама охотно пела и играла – еще одно радостное и вредное для Пьера впечатление.
6
Он помнил приготовления к рождеству, когда старшие сестры приезжали на каникулы. В доме натирали полы, меняли на окнах шторы, в комнатах пахло хвоей. Двери парадного зала накануне сочельника заперли: там стояла разубранная елка, там были подарки.
Занятия на время прекратились. Мадемуазель Фанни была вовлечена во все предпраздничные игры и хлопоты: кроила, шила, каталась с детьми в санях, выслушивала секреты старших девочек.
Когда же наступали сумерки, она спешила их сократить и сама зажигала свечи, чтобы у детей не портились глаза и не было пустого времени. И – чтобы ни у кого не замирало сердце. Она собирала своих воспитанников вокруг стола и рассказывала разные истории.
Одну из них он отчетливо запомнил.
– В Париже проживал молодой человек, un jeune homme, вместе со своей матерью. Состояния у них не было, и наш молодой человек все думал, как бы разбогатеть. К сожалению, многие его знакомые играли в карты, и наш бедный мосье Поль приходил на эти сборища. Но он не принимал участия в игре – это разбило бы сердце его матери,– а только следил за игрой горящими глазами.
Игроки чаще всего проигрывали, но были счастливцы, которым везло. К ним принадлежал приятель мосье Поля, служивший с ним в одном полку. Ему стало жаль нашего героя. «Умеешь ли ты хранить тайну?» – спросил он однажды у Поля. «О, будь уверен!» – «В таком случае…» И счастливый игрок открыл Полю, что на окраине города живет женщина, которая знает верную карту: кто ни поставит, непременно выиграет. Наш бедный Поль отправился туда.
Он ожидал увидеть старую, злую колдунью с крючковатым носом и бородавкой на щеке. Но к нему вышла простая, славная старушка, даже несколько похожая на его мать. Она не стала спрашивать, зачем он пришел, а сразу сказала: «Моп cher ami, у каждого игрока есть своя карта, и у вас также. Но не надейтесь отыскать ее в колоде. Ваша карта-бережливость и умение пользоваться своей скромной долей. То, что вас ожидает, далеко от вашей мечты, но это гораздо лучше, чем богатство».
И что же? Вернувшись домой, мосье Поль узнал, что его мать получила наследство. Совсем небольшое, но достаточное, чтобы скромно жить и не стремиться к несбыточному.
– Как благоразумно! – тихо и с уважением сказал Коля. Но в детской – уже по-русски – он высказал другое мнение:
– Какой дурацкий конец! Держу пари, что она его сама придумала.
К праздникам приехало много приглашенных – и взрослых и детей. Каждый день катались на санях с горок, а вечером танцевали. Для гостей завели оркестрину, потом приехал специально приглашенный тапер, и начался долгий вальс.
И, пока в зале кружились пары, в соседних комнатах и во всем доме шла своя, нетанцевальная жизнь. Но и она каким-то непостижимым образом была втянута в стихию вальса. Все, что делалось вокруг, как бы подчинялось вальсовому трехдольному размеру. Дети что-то оживленно обсуждали в углу; в кабинете отца играли в карты. Среди отрывочных восклицаний игроков раздавался призыв: «Сашенька, не подсядешь ли к нам? Ты приносишь мне счастье!» Еще бы не приносила! Она приближалась – Воздушной походкой, Как будто танцуя. Но няня шептала ей что-то. И счастье опять – Покидало отца – И других игроков.
У окна отдыхающие от танцев девушки, в том же ритме вальса, обмахивались веерами, Легко щебетали, Смеялись шуткам Володи Брушко – Гимназиста из Вятки.
И вальс объединял всех своей длящейся магией.
Ничто в доме не ускользнуло от него: все движения, разговоры и, вероятно, мысли подчинялись вальсу и укладывались в него без остатка.
Открытие! Значит, совсем не обязательно участвовать в танце: можно жить своей жизнью, а он все равно не отпустит. Разговоры, споры, размышления отдельных лиц, уединение каждого – все это возможно и среди не танцующих, но в ритме и мелодии вальса.
Когда через много лет Петя услыхал впервые оперу «Фауст» и вальс из второго действия, он как-то пронзительно отчетливо вспомнил детство и зимний воткинский бал.
Вальс – это радость. Трехдольный размер свободный, раскованный, и оттого так нравится всем. А что, если попробовать сочинить свой вальс внутри этого большого? Нарушит ли это общую гармонию? Петя стал кружиться один, мысленно напевая свой трехдольный танец, отдельную, только что сочиненную, на ходу рождающуюся мелодию.
– Смотрите, Петя вальсирует! – вскричал кто-то из гостей. Фанни, танцевавшая с офицером, тревожно оглянулась, но тут же, успокоившись, с улыбкой сказала партнеру:
– Этот мальчик так пластичен, прелесть!
Офицер мельком взглянул на Петю и еще сильнее закружил свою даму.
Она была очень мила в тот вечер. Ее губы казались чуть припухшими, из аккуратной прически выбился локон. Губы – самая выразительная черта в лице Фанни: когда она довольна и весела, они как бы припухают, и это очень идет к ней, особенно когда она улыбается. А в иные разы, когда она сердится, губы совсем пропадают, как у старушки.
– Славная девушка! – сказала тетушка Елизавета Андреевна другой даме.– Может быть, она в России найдет свое счастье!
Та кивнула: «Дай-то бог!» И в музыке в это время промелькнуло легкое глиссандо , словно символ Фанниной надежды.
Но все хорошее быстро приходит к концу. Фанни оставила своего кавалера, подошла к детям и напомнила, что пора спать. Походка у нее оставалась танцующей и лицо – оживленным, но она уже не улыбалась, и губы стали тоньше.
Было еще рано, на что жалобно ссылалась маленькая Саня, но режим есть режим. Не помогло и Коле, что он весь вечер вел себя, как большой, и всем нравился; его также отправили в детскую.
Петя безропотно дал себя увести. Он только хотел, чтобы Фанни поскорее вернулась в зал к танцующим,– не потому, что она мешала ему, а для того, чтобы она опять стала миловидной и счастливой.
Но она не спешила. С серьезным лицом проследила, чтобы все четверо (среди них и маленький Ипполит) хорошенько помолились богу, и, уложив их, еще постояла немного в детской, прислушиваясь, как они. И неторопливо вышла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40