На станцию приехал после получения вызова в сентябре 1973 г. после 14 лет работы на заводе. Конечно, лодочные реакторы и по конструкции не те, и по размерам значительно меньше. Да ведь не игрушки, а настоящие энергетические реакторы.
На Чернобыльской станции работал заместителем, потом начальником реакторного цеха. И с февраля 1983 г. опыт работы на реакторах имел.
И обвинения Дятлову, выдвинутые Медведевым, не имеют под собой почвы.
«Так вот, способен ли был Дятлов к мгновенной единственно правильной оценке ситуации в момент её перехода в аварию? Думаю, нет. Более того, в нём, видимо, не были в достаточной степени развиты необходимая осторожность и чувство опасности, столь нужные руководителю атомных операторов. Зато неуважения к операторам и технологическому регламенту хоть отбавляй… Именно эти качества развернулись в Дятлове в полную силу, когда при отключении системы локального автоматического регулирования СИУР Леонид Топтунов не сумел удержать реактор на мощности 1 500 МВт и провалил её до 30 МВт тепловых» (стр. 24, 25).
Хотя и предположительно, но Медведев отказывает Дятлову в способности оценки ситуации. На каком основании? А ни на каком. В оперативной работе он меня не видел. И 26 апреля никаких драматических решений не надо было принимать. Мы поступали согласно действующим на то время эксплуатационным документам. Трагедия в том, что катастрофа произошла в самой будничной обстановке. Наши действия надо оценивать по существовавшим на 26 апреля положениям, а не с колокольни теперешних. До такого абсурда, что нельзя бросать А3, додуматься я не мог, уже говорил об этом. Да и распечатки положения стержней на 01 ч 22 мин 30 с, о которой Медведев говорит на стр. 31, не было, тоже говорил ранее.
Работавшие со мной говорят другое – осторожен. Неуважения к технологическому регламенту… хоть отбавляй? Откуда взял Медведев? В Обвинительном заключении тоже было. Но я сам операций никаких не производил, делал всё через начальников смен блоков или станции. Поэтому скрыть что-либо не мог. В суде я специально свидетелям этим задавал вопросы – все ответили отрицательно. В конце концов судья сказал, что я задаю странные вопросы, не для нарушений же я находился на станции. Не было этого и в предварительных свидетельских показаниях. Не было этого и 26 апреля. Так что, как прокурор, так и доморощенный прокурор Г. Медведев неправы.
Неуважения к операторам хоть отбавляй! На каком основании такое заявление?
Специально Г. Медведеву поясню. Нет никакого нарушения в подъёме мощности реактора после провала её Л. Топтуновым. Согласно п. 6.7. Типового Регламента провал до такой мощности является частичной разгрузкой блока, и для последующего подъёма не требуется минимального запаса реактивности в 30 стержней, как это нужно при кратковременной остановке. Достаточно иметь запас 15 стержней. А он был. Поскольку в 24 часа при мощности 760 МВт запас был 24 стержня и за полчаса (провал в 00 ч 28 мин) не мог снизиться за счёт отравления. А мощностной эффект нам выдавался отрицательным. И укоризненное восклицание: «Эх, Дятлов, Дятлов, не знаешь, как быстро отравляется реактор», – ни к чему. Дятлов давно и прочно это освоил. И хотя, когда я пришёл на БЩУ, операторы уже поднимали мощность, разрешил или приказал бы это делать, если бы и присутствовал при провале. Всё согласно Регламенту.
И никакого недовольства я никому не высказал, да и причин не было. Не знаю операторов, которые по тем или иным причинам не снижали мощность. Л. Топтунов – молодой оператор, поэтому я ему бы не сделал упрёка даже при ошибке. Потом, при разборе, конечно, указал бы на ошибки, но только потом. За длительное время работы с операторами реакторов (да это относится ко всем пультовикам) твёрдо усвоил правило: оператору за пультом никаких выговоров, никаких упрёков. Он и без того переживает случившееся, а которые безразличны к этому – не держал. Ни один пультовик на станции не сможет сказать, что я его за пультом отругал. Себе дороже – он в этом состоянии ещё больше ошибок наделает. Впрочем, не могу припомнить, а память у меня хорошая, чтобы за три последних года кого-то из пультовиков отругал и после. Сразу после смены короткое собрание, где участники отдают объяснительные записки и рассказывают свои наблюдения. Часто из этого ещё никаких выводов сделать нельзя. Только после анализа показаний приборов и системы контроля приходишь к окончательному выводу. Накал страстей уже уляжется. Наказание, конечно, следовало, если допущены ошибки, в виде уменьшения премии на 20…30, редко 50%. Но если человек хоть немного способен критично к себе относиться, то какие тут обиды.
За всё время работы на станции я не отстранил во время смены ни одного оператора. С чего бы это вдруг 26 апреля я захотел отстранять: разрешение диспетчера на останов было, работа практически вся сделана. Эксперимент не провели, так провели бы его после ремонта, никаким сроком он не связывал нас, поскольку система была введена в действие после доработки блока выбега в системе возбуждения генератора и испытаний его на холостом ходу. А уж при возникновении необходимости, к примеру, увидел, что оператор деморализован произошедшим провалом мощности, то отстранил бы безусловно и без угроз. Тем более, заменить было кем.
Бегал Дятлов по помещению и терял драгоценное время? Дятлов бегал… в лесу, но это отношения не имеет. А на БЩУ меня никто никогда не видел бегающим. С чего бы это 26 апреля вдруг забегал?
Такое идиотское поведение старшего технического лица на БЩУ, какое описал Медведев, само по себе может привести к аварии. Но ничего такого и в помине не было. 26 апреля 1986 г. громко я только дважды говорил: первое – команда «всем на резервный пульт управления» и второе, когда А.Ф. Кабанов начал говорить, что вибрационная лаборатория остаётся в цехе, я приказал немедленно уходить с блока. Всё это уже после аварии.
Г. Медведев в повести пишет об оставшихся посмотреть операторах из предыдущей смены Ю. Трегубе и С. Разине. Вот что они написали в ответ на мои вопросы.
Ю. Трегуб. До аварии разговора на повышенных тонах с лицами оперативного персонала не было, как и не высказывалось недовольства провалом мощности. Попыток устранения от управления Л. Топтунова также не происходило, и он выполнял свои должностные обязанности в течение всей смены. После провала мощности был включён АРМ, и по команде НСБ А. Акимова, как я полагаю, согласованной с Вами и НСС, был начат подъём до 200 МВт. Ничего, что можно было бы расценить как разногласие по поводу подъёма мощности, при этом я не заметил. (07.06.90 г.).

С. Газин. Перед аварией я не слыхал слов, сказанных повышенным тоном, а лишь распоряжения, касающиеся проведения эксперимента по программе. Во время провала мощности я подходил к пульту СИУРа, видел, что идёт, насколько я мог понять, напряжённая работа по подъёму и стабилизации мощности реактора Тошуновым. Ничего похожего на попытки отстранения или замены Л. Топтунова, а также давления с Вашей стороны на А. Акимова и Л. Топтунова, якобы отказывающихся поднимать мощность после провала, и недовольства, вызванного этим провалом, я не видел. Считаю, что подобная конфликтная ситуация на БЩУ не могла быть незамеченной (07.06.90 г.).
Какие-то разговоры относительно отстранения Л.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83