— В зале возмущённо зашептались. — Слов, товарищи, нет! Нужны дела! Нужны дейст-ви-я! Повторяю: при полнейшем соблюдении режима и выполнении всех процедур! Нам брошен вызов! — воскликнул Корней Викентич и быстро вышел из столовой.
— Ах как наивен наш профессор! Публично призывать к борьбе с варварством неразумно, — сказал Василий Васильевич папе. — Варвар теперь законспирируется, и поймать его будет трудно. Но не невозможно. У меня, например, были дела посложнее.
— Вы профессиональный детектив? — спросил папа.
— Да.
— Рассказали бы хоть одно дело. Я совершенно не могу жить без детективов! — попросил Торий. — Я был бы счастлив!
Василий Васильевич промолчал. Я хотел тут же попросить его помочь мне поймать огородных воришек, но подумал, что момент сейчас неподходящий.
— Значит, уверены, что поймаете того, кто пишет буковки? — спросил Федя.
— Думаю, да.
— А что, собственно, такого случилось, что подняли шум на весь мир? — удивился Торий. — Ну, написали… Ну, нацарапали. Ну и что? Что это, последний Геракл? Их ещё тысячи в наших парках. Или скамейка? Цацкаются с ней, как с троном Ивана Грозного. А шахматного столика на всей территории ни одного.
— Да-а! — только и сказал Милованов, с сожалением смотря на Тория.
— Вот именно, — согласился папа.
— Если я неправ, возражайте, — улыбаясь, пригласил всех Торий.
— Будьте уверены: возразим. Только после завтрака, — пообещал Василий Васильевич.
— Алёша! — позвала мама издалека, и мне стало стыдно, что я заставил её долго ждать на жаре.
Я рассказал маме, что кто-то опять испортил культурные ценности.
— Как он ухитряется остаться незамеченным? — удивилась мама. — Вот наглец!
— Папин сосед по палате, который со шрамом, — сыщик. Он его поймает! — сказал я.
14
На этот раз мы с мамой пошли на другой пляж, поближе к папиному лечебному. Там на берегу лежали громадные камни, скатившиеся когда-то, наверно, с Ай-Петри, и остроконечные, и круглые, и плоские, на которых загорали дикари. И в море тоже стояли целые скалы. Со скал ныряли двое мальчишек из пионерского патруля. Мама нашла для меня бухточку и сказала:
— Вот здесь тебе по грудь. Бултыхайся и учись плавать.
Я сажал Кыша на камень, когда шёл купаться, и он сидел, пугливо оглядываясь по сторонам: ведь вокруг было море. И когда на Кыша попадали брызги от волн, он облизывался. С плаванием у меня ничего не получалось, как я ни старался. Я только наглотался воды, отяжелел и сразу пошёл ко дну.
Тогда мама рассказала мне, как я учился ходить, держась за бороду дедушки…
«Я козёл рогатый! Я козёл рогатый! — говорил дедушка, встав передо мной на колени. — Держись за мою бородёнку!»
И я хватал дедушку за бороду, привставал с пола и вот так делал самые первые шаги в своей жизни…
По совету мамы, я стал держаться двумя руками за зелёную жёсткую бороду камня, ушедшего с макушкой под воду, а ногами учился двигать по-лягушачьи и как ножницами. Но стоило мне выпустить т рук зелёную бороду водорослей, как я захлёбывался и тонул. И меня разбирала такая зависть, что реветь хотелось! На моих глазах мальчишки и девчонки ныряли с камней, плавали в масках, с криком и хохотом отвоёвывали друг у друга матрацы, спорили, кто дольше продержится под водой, а я сидел в своей бухточке, как младенец в корыте, или лежал под самодельным тентом и дрыгал от скуки ногами.
— Тебе нравится вот так отдыхать каждый день? — спросил я у мамы.
— Конечно. А тебе?
— Мне скучно. Прямо зубы ломит от скуки!
— Бери с собой книгу. Ты же привёз сказки Пушкина.
— На солнце трудно читать. Я их дома почитаю.
— Надо тебе купить тёмные очки.
— Лучше купи мне маску и ласты, — попросил я.
— Сначала научись плавать, — сказала мама. Вдруг из моря её окликнул папа:
— Ирина-а!
Мама взмахнула рукой и поплыла к папе. Держась за оранжевый шар-поплавок, они кричали мне:
— Алё-ё!
— Эгей!
Они плавали наперегонки, пока над всем пляжем не загремел голос из репродуктора:
— Отдыхающий Сероглазов! Немедленно вернитесь на лечебный пляж! И приступайте к процедурам! Повторяю: отдыхающий Сероглазов!..
К папе направился катер, но папа быстро поплыл обратно, и диктор замолчал.
15
Я лежал под тентом, размышляя о краже огурцов, исцарапанном Геракле и изрезанной скамейке, и понял, что настал подходящий момент для разговора с Василием Васильевичем. Всё же он настоящий сыщик и научит меня расследовать преступления.
Я сказал маме:
— Вон в заборе щель. Я пойду к папе, он что-то хотел мне сказать, а ты покупайся и позагорай. Ладно?
— Иди, но ненадолго. И в море не лазить! Кышу я велел ждать в тенёчке, но он и не рвался со мной. Положив голову на лапы, он ждал, когда из-под камня покажется крабик.
16
Я пролез через щель в заборе на лечебный пляж. Здесь лежали на деревянных лежаках под маленькими тентами одни мужчины. Почти все они молчали и о чём-то думали или читали, а если говорили, то тихо.
Я залез на волнолом и стал высматривать папу. Но его не было ни в море, ни на лежаках, Я подошёл к лежакам, на которых лежали Федя, Василий Васильевич, Торий и Милованов.
Милованов с большим выражением читал чьи-то стихи:
И там, где мирт шумит над падшей урной,
Увижу ль вновь сквозь тёмные леса
И своды скал, и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса…
— Слеза!.. Форменная слеза! — сказал дрогнувшим голосом Федя. — Верите, товарищи, ведь я и сам так думаю! Смотрю вот на это море, на горы, на, так сказать, рай земной и думаю: как мне своими словами воспеть красоту? Ведь разрывает же меня от неё на части! Разрывает! Но вот воспеть не могу…
— Я думал, ты состоишь из одних мускулов, а в тебе, оказывается, теплится Дух! Раздувай его! — Милованов хлопнул Федю по огромному, как у Геракла, плечу. — А вы, Торий, что скажете? Как вам эти стихи?
— По-моему, в них нет ничего особенного, — заметил Торий. Он, как всегда, играл сам с собой в шахматы. — Констатация очевидного. Перечисление красот. Только ритмично организованное. «Своды скал, блеск моря» и, разумеется, вопрос: «Увижу ль вновь?» Все его себе задают, уезжая из Крыма.
— Слушайте, вы нас разыгрываете или впрямь не чувствуете поэзии? — спросил с удивлением Милованов. — И вообще чуда Красоты?
Не отрывая взгляда от шахматной доски, Торий скучным голосом ответил:
— Повторяю: поэзия для меня в игре Мысли, в её попытке проникнуть в тайны природы. Чудо же Красоты я вижу вот в этом гениальном этюде: белые начинают, но проигрывают.
— Это вы бесконечно проигрываете, — заметил всё время молчавший Василий Васильевич.
— Прошу пояснить, — сказал Торий, передвинув пешку.
— Эх! — только и сказал Василий Васильевич.
— Обратите внимание: вы в очередной раз бессильны доказать, что я неправ, — невозмутимо заметил Торий.
— Тебя не прошибёшь! — сказал Федя.
— Это из-за таких людей, как вы, гибнут реки, уничтожаются целые виды животных, засоряется мировой океан и вообще нарушается равновесие в природе! — вскочив с лежака, воскликнул Милованов.
— При чём здесь я? Прошу пояснить. Я никого не уничтожаю, ничего не засоряю и не нарушаю.
— Верно, но такие, как вы, пытаются проникнуть в тайны природы и спокойненько и крепко спят, когда эту природу уродуют, а то и губят, — сказал Василий Васильевич.
— Да! Я крепко сплю, и меня ничем не разбудишь. Ну что вы, товарищи, ко мне прицепились из-за какого-то Геракла и дурацкой вазы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Ах как наивен наш профессор! Публично призывать к борьбе с варварством неразумно, — сказал Василий Васильевич папе. — Варвар теперь законспирируется, и поймать его будет трудно. Но не невозможно. У меня, например, были дела посложнее.
— Вы профессиональный детектив? — спросил папа.
— Да.
— Рассказали бы хоть одно дело. Я совершенно не могу жить без детективов! — попросил Торий. — Я был бы счастлив!
Василий Васильевич промолчал. Я хотел тут же попросить его помочь мне поймать огородных воришек, но подумал, что момент сейчас неподходящий.
— Значит, уверены, что поймаете того, кто пишет буковки? — спросил Федя.
— Думаю, да.
— А что, собственно, такого случилось, что подняли шум на весь мир? — удивился Торий. — Ну, написали… Ну, нацарапали. Ну и что? Что это, последний Геракл? Их ещё тысячи в наших парках. Или скамейка? Цацкаются с ней, как с троном Ивана Грозного. А шахматного столика на всей территории ни одного.
— Да-а! — только и сказал Милованов, с сожалением смотря на Тория.
— Вот именно, — согласился папа.
— Если я неправ, возражайте, — улыбаясь, пригласил всех Торий.
— Будьте уверены: возразим. Только после завтрака, — пообещал Василий Васильевич.
— Алёша! — позвала мама издалека, и мне стало стыдно, что я заставил её долго ждать на жаре.
Я рассказал маме, что кто-то опять испортил культурные ценности.
— Как он ухитряется остаться незамеченным? — удивилась мама. — Вот наглец!
— Папин сосед по палате, который со шрамом, — сыщик. Он его поймает! — сказал я.
14
На этот раз мы с мамой пошли на другой пляж, поближе к папиному лечебному. Там на берегу лежали громадные камни, скатившиеся когда-то, наверно, с Ай-Петри, и остроконечные, и круглые, и плоские, на которых загорали дикари. И в море тоже стояли целые скалы. Со скал ныряли двое мальчишек из пионерского патруля. Мама нашла для меня бухточку и сказала:
— Вот здесь тебе по грудь. Бултыхайся и учись плавать.
Я сажал Кыша на камень, когда шёл купаться, и он сидел, пугливо оглядываясь по сторонам: ведь вокруг было море. И когда на Кыша попадали брызги от волн, он облизывался. С плаванием у меня ничего не получалось, как я ни старался. Я только наглотался воды, отяжелел и сразу пошёл ко дну.
Тогда мама рассказала мне, как я учился ходить, держась за бороду дедушки…
«Я козёл рогатый! Я козёл рогатый! — говорил дедушка, встав передо мной на колени. — Держись за мою бородёнку!»
И я хватал дедушку за бороду, привставал с пола и вот так делал самые первые шаги в своей жизни…
По совету мамы, я стал держаться двумя руками за зелёную жёсткую бороду камня, ушедшего с макушкой под воду, а ногами учился двигать по-лягушачьи и как ножницами. Но стоило мне выпустить т рук зелёную бороду водорослей, как я захлёбывался и тонул. И меня разбирала такая зависть, что реветь хотелось! На моих глазах мальчишки и девчонки ныряли с камней, плавали в масках, с криком и хохотом отвоёвывали друг у друга матрацы, спорили, кто дольше продержится под водой, а я сидел в своей бухточке, как младенец в корыте, или лежал под самодельным тентом и дрыгал от скуки ногами.
— Тебе нравится вот так отдыхать каждый день? — спросил я у мамы.
— Конечно. А тебе?
— Мне скучно. Прямо зубы ломит от скуки!
— Бери с собой книгу. Ты же привёз сказки Пушкина.
— На солнце трудно читать. Я их дома почитаю.
— Надо тебе купить тёмные очки.
— Лучше купи мне маску и ласты, — попросил я.
— Сначала научись плавать, — сказала мама. Вдруг из моря её окликнул папа:
— Ирина-а!
Мама взмахнула рукой и поплыла к папе. Держась за оранжевый шар-поплавок, они кричали мне:
— Алё-ё!
— Эгей!
Они плавали наперегонки, пока над всем пляжем не загремел голос из репродуктора:
— Отдыхающий Сероглазов! Немедленно вернитесь на лечебный пляж! И приступайте к процедурам! Повторяю: отдыхающий Сероглазов!..
К папе направился катер, но папа быстро поплыл обратно, и диктор замолчал.
15
Я лежал под тентом, размышляя о краже огурцов, исцарапанном Геракле и изрезанной скамейке, и понял, что настал подходящий момент для разговора с Василием Васильевичем. Всё же он настоящий сыщик и научит меня расследовать преступления.
Я сказал маме:
— Вон в заборе щель. Я пойду к папе, он что-то хотел мне сказать, а ты покупайся и позагорай. Ладно?
— Иди, но ненадолго. И в море не лазить! Кышу я велел ждать в тенёчке, но он и не рвался со мной. Положив голову на лапы, он ждал, когда из-под камня покажется крабик.
16
Я пролез через щель в заборе на лечебный пляж. Здесь лежали на деревянных лежаках под маленькими тентами одни мужчины. Почти все они молчали и о чём-то думали или читали, а если говорили, то тихо.
Я залез на волнолом и стал высматривать папу. Но его не было ни в море, ни на лежаках, Я подошёл к лежакам, на которых лежали Федя, Василий Васильевич, Торий и Милованов.
Милованов с большим выражением читал чьи-то стихи:
И там, где мирт шумит над падшей урной,
Увижу ль вновь сквозь тёмные леса
И своды скал, и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса…
— Слеза!.. Форменная слеза! — сказал дрогнувшим голосом Федя. — Верите, товарищи, ведь я и сам так думаю! Смотрю вот на это море, на горы, на, так сказать, рай земной и думаю: как мне своими словами воспеть красоту? Ведь разрывает же меня от неё на части! Разрывает! Но вот воспеть не могу…
— Я думал, ты состоишь из одних мускулов, а в тебе, оказывается, теплится Дух! Раздувай его! — Милованов хлопнул Федю по огромному, как у Геракла, плечу. — А вы, Торий, что скажете? Как вам эти стихи?
— По-моему, в них нет ничего особенного, — заметил Торий. Он, как всегда, играл сам с собой в шахматы. — Констатация очевидного. Перечисление красот. Только ритмично организованное. «Своды скал, блеск моря» и, разумеется, вопрос: «Увижу ль вновь?» Все его себе задают, уезжая из Крыма.
— Слушайте, вы нас разыгрываете или впрямь не чувствуете поэзии? — спросил с удивлением Милованов. — И вообще чуда Красоты?
Не отрывая взгляда от шахматной доски, Торий скучным голосом ответил:
— Повторяю: поэзия для меня в игре Мысли, в её попытке проникнуть в тайны природы. Чудо же Красоты я вижу вот в этом гениальном этюде: белые начинают, но проигрывают.
— Это вы бесконечно проигрываете, — заметил всё время молчавший Василий Васильевич.
— Прошу пояснить, — сказал Торий, передвинув пешку.
— Эх! — только и сказал Василий Васильевич.
— Обратите внимание: вы в очередной раз бессильны доказать, что я неправ, — невозмутимо заметил Торий.
— Тебя не прошибёшь! — сказал Федя.
— Это из-за таких людей, как вы, гибнут реки, уничтожаются целые виды животных, засоряется мировой океан и вообще нарушается равновесие в природе! — вскочив с лежака, воскликнул Милованов.
— При чём здесь я? Прошу пояснить. Я никого не уничтожаю, ничего не засоряю и не нарушаю.
— Верно, но такие, как вы, пытаются проникнуть в тайны природы и спокойненько и крепко спят, когда эту природу уродуют, а то и губят, — сказал Василий Васильевич.
— Да! Я крепко сплю, и меня ничем не разбудишь. Ну что вы, товарищи, ко мне прицепились из-за какого-то Геракла и дурацкой вазы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34