А разве тогда то жизнь? – говорит Зоя. Да, соглашаюсь, трудновато сие называть жизнью, но другого мне не предложено, и ты поспи, прошу ее, со мной до утра, поспи, пожалуйста… Первый последний раз, гражданин Гуров, спал я тогда рядом с женищиной, молодой и красивой, хотевшей еться и безумствовавшей, пока сон не сбил ее с копыт, как меня. Приснилась мне маменька… Утром, еще до развода, ушла Зоя в зону. Ушла, а на полу, как сейчас помню, кордовые следы остались от ее бурок, и жутковато мне было от того, что прелестные человеческие ноги оставляют за собой след грузового втомобиля «ЗИС», завод имени Сталина. Зою в зоне на другую ночь проткнули пикой. Свиданка с псом! Скурвилась Зоя, пожрав со мной картошки с салом, почифирив и якобы похарившись.
А ну-ка, встаньте, гражданин Гуров! Встать, тварь, если я приказал! .. Встать! .. Ах, вот оно что! Ах, у вас от моего рассказа эрекция? И вы, естественно, смущаетесь и утверждаете, что натура человека, точнее, ваша натура, поразительно совмещает в себе, причем одновременно, и похоть, и ужас, и стыд, и низкое любопытство, и прочую бодягу?.. Возможно. Все люди разные… Я на них насмотрелся. И такого, как вы, монстрягу первый раз вижу… Садитесь уж, козел! Честно говоря, вы меня обрадовали. Значит, в вас еще много жизни. Значит, расставаться вам с ней неохота, и вы сейчас выложите все нахапанное у вашей родной советской власти и чужого вам советского народа вот на этот шикарный стол, стоящий по нынешним ценам не меньше двух тысяч! Все! Рябов, ко мне! Внимательно слушай! Выкладывайте, гражданин Гуров, адресочки всех тайников! Но только всех до единого! Вы, надеюсь, поняли, что разговор идет самый серьезный… Все адресочки! Без всяких, как говорит наш вундеркинд Громыко, прадварительных условий. Торгов не будет. Записывай, Рябов… учтите, гражданин Гуров: если вы утаите хоть один камешек, хотя бы одну жемчужину или старинный перстенек, я воткну вас, падлюку, в новейший детектор лжи, и тогда обижайтесь – Рябов вернет вам и память, и рвение. И не думайте, что Рука считает вас Корейкой, а себя шпаной Бендером. Не думайте, что вы попали в лапы блестящим разгонщикам. Угадал я? Блеснула у вас такая мысль? Козел!
11
А вилла ваша – шик! Вилла – блеск! Просто ласточка а не вилла. Нравится она мне. Нравится. На такой вилле вполне можно провести остаток дней. И не то что провести, скоротать лет двадцать, а блаженно истлеть, поддерживая в члена огонек жизни марочным коньячком и веселыми девчонками. Давайте прогуляемся, гражданин Гуров. Остоебенело сидет на одном месте час за часом, день за днем. Да и наговорено мной уже немало… Немало… Извините уж: дорвался. Дорвался и даже не брезгую иногда впадать в беллетристику. Насчет солярия на крыше вы правильно сообразили. Хорошая штука… В нашем возрасте полезно погреть шкелетину на солнышке. Я ведь слишком долго ждал этой встречи, не раз беседовал с вами мысленно, даже тогда, когда бы уверен, что подохли вы, и немудрено, что накопившееся как-то само собой неудачно окостенело во мне, отштамповалось и прет временами поносом. Я был бы гораздо сдержанней, если бы вел протоколы допросов. «Я, гражданин Шибанов, он же Рука… по существу дела могу показать следующее».
– И все. Разговор – другое дело. А разговор по душам – первый, по сути дела, в жизни и последний – тем более… Да. В протоколах допросов, кстати, я никогда не старался блеснуть слогом, блядануть лишним эпитетом и умничать. В отличие от многих моих коллег, я никогда не мечтал, устав от борьбы с внешними и внутренними врагами, перейти на литературную работу, вступить автоматом, по звонку с Лубянки в Союз писателей и грести деньгу за порчу великого и могучего русского языка.
Многих мы уже проводили с шампанским за тихие письменные столы, многих. Разбудите меня ночью, прочитайтв наугад полстраницы, и я с ходу скажу, чекист тиснул ее или просто полуграмотный пиздодуй вроде Георгия Маркова. Воняют страницы книг моих бывших коллег протокольной керзой, прокуренными кабинетами, протертыми локтями, геморройным жопами, издерганными нервишками и страхом за собственны шкуры. Ведь нашего брата – палача, гражданин Гурое, тоже немало ухлопали, пошмаляли, схавали. И горели, между прочим зачастую именно те Питоны Удавычи, которые, обнаглев и очумев от вдохновенья, так распоясывались на допросах, таки насочиняли чудовищных фантасмагорических сюжетов, что начальнички наши, палачи со слабым в общем-то воображением хватались за головы и старались избавляться от «поэтов» своего дела…
Да-да! Было времечко в тридцатых, да и сороковых годах нашего замечательного века, когда Лубянку и подобные заведения в крупных и мелких городах Российской империи смело можно было называть Домами Литераторов. В них кишмя кишели представители различных литературных течений, не враждуя друг с другом, ибо была у них у всех одна цель: захерачить с помощью одного или нескольких бедных подследственных произведение принципиально нового жанра: Дело. ДЕ-ЛО! Движение идеи следователя к цели. которое мы промеж собой называли сюжетом, должно было, пройдя через различные перипетии, собрать в конце концов в один букет всех действующих лиц Дела – врагов народа и их пособников. Букет преподносился трибуналу, а тот, не понюхав даже, посылал одни цветочки в крематорий, другие на смертельную холодину лагеря. И все! И Дела – эти поистине сложнейшие произведения соцреализма – забывались, а литературные герои, советские люди, люди нового типа, засасывались трясиной забвения.
Но Сталин и политбюро требовали от нас новых, более интересных Дел, требовали более полного слияния литературы с жизнью. Им пришлась по вкусу не призрачная кровь выдуманных персонажей, а теплая реальная кровушка наших подследственных – «мерзких злодеев, потерявших человеческий облик при подготовке зверских покушений на своих вождей и их политические идеалы». Процессы, и открытые, и закрытые, воспринимались вождями и временно остававшимися на свободе зрителями, как грандиозные спектакли, где недостаток шекспировских страстей и глубины художественной мысли компенсировался разыгрываемой в реальности завязкой, реальными запирательствами, реальным напором представителя обвинения, вынужденными признаниями и восстановленными в леденящих душу диалогах судей и подсудимых подробностями эпического преступления. Затем кульминация и финал.
Вы совершенно правильно отметили, гражданин Гуров, что и вожди, и зрители при этом не просто находились в зале, со стороны, по-зрительски переживая разворачивавшееся на их глазах действие спектакля – нет! Они тоже были его персонажами, они идентифицировали себя не без помощи самовнушения, гипноза и пропаганды с Силами Добра, одолевающими при активной поддержке славных чекистое – рыцарей революции, гнусные Силы Зла. Гнусные, не гнушавшиеся никакими средствами, коварные и вероломные Силы! Вот тут-то мы, неизвестные прозаики и драматурги, постарались! Сами подследственные иной раз искренне восхищались сочиненными лично мной коварными интригами, поворотами сюжета и чудесной технологией заговоров и диверсий. Позвольте похвастаться: это я придумал пропитывание штор и гардин в кабинетах руководителей различными ядовитыми веществами, поставлявшимися врагам народа царскими химиками и международной троцкистской агентурой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
А ну-ка, встаньте, гражданин Гуров! Встать, тварь, если я приказал! .. Встать! .. Ах, вот оно что! Ах, у вас от моего рассказа эрекция? И вы, естественно, смущаетесь и утверждаете, что натура человека, точнее, ваша натура, поразительно совмещает в себе, причем одновременно, и похоть, и ужас, и стыд, и низкое любопытство, и прочую бодягу?.. Возможно. Все люди разные… Я на них насмотрелся. И такого, как вы, монстрягу первый раз вижу… Садитесь уж, козел! Честно говоря, вы меня обрадовали. Значит, в вас еще много жизни. Значит, расставаться вам с ней неохота, и вы сейчас выложите все нахапанное у вашей родной советской власти и чужого вам советского народа вот на этот шикарный стол, стоящий по нынешним ценам не меньше двух тысяч! Все! Рябов, ко мне! Внимательно слушай! Выкладывайте, гражданин Гуров, адресочки всех тайников! Но только всех до единого! Вы, надеюсь, поняли, что разговор идет самый серьезный… Все адресочки! Без всяких, как говорит наш вундеркинд Громыко, прадварительных условий. Торгов не будет. Записывай, Рябов… учтите, гражданин Гуров: если вы утаите хоть один камешек, хотя бы одну жемчужину или старинный перстенек, я воткну вас, падлюку, в новейший детектор лжи, и тогда обижайтесь – Рябов вернет вам и память, и рвение. И не думайте, что Рука считает вас Корейкой, а себя шпаной Бендером. Не думайте, что вы попали в лапы блестящим разгонщикам. Угадал я? Блеснула у вас такая мысль? Козел!
11
А вилла ваша – шик! Вилла – блеск! Просто ласточка а не вилла. Нравится она мне. Нравится. На такой вилле вполне можно провести остаток дней. И не то что провести, скоротать лет двадцать, а блаженно истлеть, поддерживая в члена огонек жизни марочным коньячком и веселыми девчонками. Давайте прогуляемся, гражданин Гуров. Остоебенело сидет на одном месте час за часом, день за днем. Да и наговорено мной уже немало… Немало… Извините уж: дорвался. Дорвался и даже не брезгую иногда впадать в беллетристику. Насчет солярия на крыше вы правильно сообразили. Хорошая штука… В нашем возрасте полезно погреть шкелетину на солнышке. Я ведь слишком долго ждал этой встречи, не раз беседовал с вами мысленно, даже тогда, когда бы уверен, что подохли вы, и немудрено, что накопившееся как-то само собой неудачно окостенело во мне, отштамповалось и прет временами поносом. Я был бы гораздо сдержанней, если бы вел протоколы допросов. «Я, гражданин Шибанов, он же Рука… по существу дела могу показать следующее».
– И все. Разговор – другое дело. А разговор по душам – первый, по сути дела, в жизни и последний – тем более… Да. В протоколах допросов, кстати, я никогда не старался блеснуть слогом, блядануть лишним эпитетом и умничать. В отличие от многих моих коллег, я никогда не мечтал, устав от борьбы с внешними и внутренними врагами, перейти на литературную работу, вступить автоматом, по звонку с Лубянки в Союз писателей и грести деньгу за порчу великого и могучего русского языка.
Многих мы уже проводили с шампанским за тихие письменные столы, многих. Разбудите меня ночью, прочитайтв наугад полстраницы, и я с ходу скажу, чекист тиснул ее или просто полуграмотный пиздодуй вроде Георгия Маркова. Воняют страницы книг моих бывших коллег протокольной керзой, прокуренными кабинетами, протертыми локтями, геморройным жопами, издерганными нервишками и страхом за собственны шкуры. Ведь нашего брата – палача, гражданин Гурое, тоже немало ухлопали, пошмаляли, схавали. И горели, между прочим зачастую именно те Питоны Удавычи, которые, обнаглев и очумев от вдохновенья, так распоясывались на допросах, таки насочиняли чудовищных фантасмагорических сюжетов, что начальнички наши, палачи со слабым в общем-то воображением хватались за головы и старались избавляться от «поэтов» своего дела…
Да-да! Было времечко в тридцатых, да и сороковых годах нашего замечательного века, когда Лубянку и подобные заведения в крупных и мелких городах Российской империи смело можно было называть Домами Литераторов. В них кишмя кишели представители различных литературных течений, не враждуя друг с другом, ибо была у них у всех одна цель: захерачить с помощью одного или нескольких бедных подследственных произведение принципиально нового жанра: Дело. ДЕ-ЛО! Движение идеи следователя к цели. которое мы промеж собой называли сюжетом, должно было, пройдя через различные перипетии, собрать в конце концов в один букет всех действующих лиц Дела – врагов народа и их пособников. Букет преподносился трибуналу, а тот, не понюхав даже, посылал одни цветочки в крематорий, другие на смертельную холодину лагеря. И все! И Дела – эти поистине сложнейшие произведения соцреализма – забывались, а литературные герои, советские люди, люди нового типа, засасывались трясиной забвения.
Но Сталин и политбюро требовали от нас новых, более интересных Дел, требовали более полного слияния литературы с жизнью. Им пришлась по вкусу не призрачная кровь выдуманных персонажей, а теплая реальная кровушка наших подследственных – «мерзких злодеев, потерявших человеческий облик при подготовке зверских покушений на своих вождей и их политические идеалы». Процессы, и открытые, и закрытые, воспринимались вождями и временно остававшимися на свободе зрителями, как грандиозные спектакли, где недостаток шекспировских страстей и глубины художественной мысли компенсировался разыгрываемой в реальности завязкой, реальными запирательствами, реальным напором представителя обвинения, вынужденными признаниями и восстановленными в леденящих душу диалогах судей и подсудимых подробностями эпического преступления. Затем кульминация и финал.
Вы совершенно правильно отметили, гражданин Гуров, что и вожди, и зрители при этом не просто находились в зале, со стороны, по-зрительски переживая разворачивавшееся на их глазах действие спектакля – нет! Они тоже были его персонажами, они идентифицировали себя не без помощи самовнушения, гипноза и пропаганды с Силами Добра, одолевающими при активной поддержке славных чекистое – рыцарей революции, гнусные Силы Зла. Гнусные, не гнушавшиеся никакими средствами, коварные и вероломные Силы! Вот тут-то мы, неизвестные прозаики и драматурги, постарались! Сами подследственные иной раз искренне восхищались сочиненными лично мной коварными интригами, поворотами сюжета и чудесной технологией заговоров и диверсий. Позвольте похвастаться: это я придумал пропитывание штор и гардин в кабинетах руководителей различными ядовитыми веществами, поставлявшимися врагам народа царскими химиками и международной троцкистской агентурой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104