Вспомнил, что бросил курить, махнул рукой…
- Видишь ли, Сонечка, они снова хотят лить распады в воду… - сказал он возможно мягче и с огорчением подумал, что все равно неясно, что все надо объяснять: в воду - какую воду… А у него в голове уже все заладило, неохота прерываться…
- В какую воду? - писклявым голосом спросила Соня, с любопытством глядя на мужа. Прошла, села на диван-кровать. Пружины натужно скрипнули. - В какую воду?.. Снова кашу завариваешь?!
- Не кашу, но добрый борщок! - сказал Палин и как-то виновато рассмеялся, подошел к жене, обнял за плечи и, чувствуя ее отчужденность и неприятие, подумал с грустью, что стронуть с места теперь эту некогда очень хрупкую женщину весьма нелегко. И снова жгучее чувство вины перед нею заполнило душу.
- Но пойми же, милая Сонечка, сколько лет прошло, а мы снова… Стоим у колодца и полон рот слюны… Эх, если бы слюны!.. Не плюй в колодец - пригодится воды напиться!
Под испытующим, оценивающим взглядом жены ощущение виноватости не проходило…
- Эх, Вова… - Соня покачала головой. - Подумай. У меня диабет… Облучена… Сашке вон шестой годок только… Тебе сорок три…
Палин увидел, как щелочки между подушечками век наполнились слезами, потом слезы враз сорвались и непрерывными струйками сбежали по бледным щекам на цветастый шелковый халат. Он прижал голову жены к себе, ощутил кожей горячее дыхание.
- Успокойся, Сонечка… Прошу тебя… Ну что ты?.. - У него тоскливо захолодело в груди. - Пойми же, Софьюшка… Советскую ведь власть обманываем… Ну?.. Сколь же можно еще лить-то безнаказанно?..
- Лить?! - Соня в волнении разомкнула подушечки-веки, и откуда-то со дна конических ямок-глазниц на Палина изумленно посмотрели обильно промытые слезами и, казалось, совсем обесцветившиеся миндалевидные глаза. - И пусть себе льют!..
Но выражение глаз ее было красноречивее слов: «Господи! И что ей сделается?! И пусть себе льется… Пускай себе, Володя… Неужто неясно тебе?.. Вся эта жизнь… А?..»
- Советскую власть… - простонала Соня. - Да она, будь здоров, аккурат без тебя обойдется… Ты свое дело сделал… Что ты о власти печешься?.. Ты о семье думай… Жена - диабетик. Облучена. Сашке шестой годок…
Она снова заплакала.
- И на кой черт я связала с тобой свою молодую жизнь?! Какие парни вертелись, проходу не давали!.. А я… За этого вечного дозика пошла… Что я за тобой приобрела?.. А?..
- Ну, успокойся, чудушка ты, ну… - ласково сказал Палин и взял руками ее лицо. - У нас, атомщиков, у всех одно на роду написано - тяжкий труд да ранняя смерть… Так что, не проиграла особо… А что, плохо мы жили по молодости? Вспомни, Софьюшка, не гневи бога…
- А я за атомщика, может, и не пошла бы…
- А за кого же?
- И не знаю даже, за кого другого, кроме как не за тебя…
- Ну вот. И я про то же самое… - Палин ласково рассмеялся. - А что касается Советской власти, то я вот чую, что именно сегодня ей надобен особо… И, может быть, более никогда не сгожусь… Я это будто сейчас только понял, Софьюшка…
Она перестала плакать, притихла.
- Ну как ее можно продолжать обманывать, если я доподлинно понял, что обман был, есть и продолжает быть в некотором роде?.. Не могу я… Ведь только я и знаю об этом… Нет… До меня только теперь дошло это… Вот что… Знают многие, но дошло только до меня… Я должен что-то делать…
- Что же? - спросила она, окончательно успокоившись, и внимательно посмотрела на Палина.
- Не знаю. Ну, положим… Написать все подробно в ЦК, например. Но… Оттуда все уйдет в наше министерство. То есть вернется сюда… Круг замкнется. Долгая история… Это на самый крайний случай, когда сам ничего не сумею… Крик души, так сказать… Сегодня решение принято. С отсутствием моей подписи не считаются. Вода польется. Грязная. Очень грязная… Понимаешь?! Ее разбавят, и в море уйдет минус девятая степень. Мне не к чему придраться. Формально… Они воспользовались двусмысленностью «Норм радиационной безопасности» в этом пункте. А ведь могут пойти и долгоживущие осколки с периодом полураспада в десятки и сотни лет, в конце концов, комочки высокорадиоактивной грязи, которую не разбавишь, не размоешь. Вот в чем фокус… Но Алимову и Торбину важно выиграть время, пустить блок, а там… Победителей не судят…
- Тебе же придется уходить, Вова… - сказала Соня. - Только пообвыкли на новом месте…
- Никуда я отсюда не уеду! Понимаешь?! - Он стукнул себя кулаком по груди. - Я здесь навсегда! Здесь и помирать будем… Но совесть должна быть чиста, вот в чем фокус… С годами это понимаешь все больше…
- Ты правду сказал? - глаза Сони потеплели.
- Истинный крест! - побожился Палин и рассмеялся, показав крепкие, плотно пригнанные белые зубы.
Он ощутил вдруг усталость и спросил:
- Можно я пройдусь, Соня? Что-то голова загудела… До гаража… Может, промчусь немного по пустой дороге…
- Ну иди… - Она встала и, уходя из комнаты, вздохнула: - Ох, и зачем тебе вся эта забота?.. Ты здоровый, Вовка. Ох, какой здоровый… Подпалишь ты всех нас, Палин, и сгорим мы голубым атомным огонечком. - Она невесело рассмеялась. - Иди уж…
Палин быстро оделся и вышел на улицу. На небе ни облачка. Вечер на самой границе ночи. Звезды свежие, красноватые, вздрагивающие. Воздух опьяняюще остро пахнет весной. Ни дуновения ветерка, но какое-то еле уловимое ароматное дыхание тревожит душу. Ему слышится, будто что-то чуть-чуть потрескивает, подвигается слегка, и он думает, что это, наверное, потягиваются от зимнего сна веточки осины с сильно набухшими мохнатыми почками.
Осина подсвечивалась из окон, отливала красноватым цветом и на фоне темно-фиолетового неба была очень красива. Сквозь ветви свежо просвечивали ранние звезды.
Палин сделал несколько глубоких вдохов, ощущая радостную сладость весеннего воздуха, сунул руки в карманы пальто - плечи почувствовали натяжение, будто от лямок рюкзака, и быстрым размашистым шагом пошел к гаражам.
Гулкий звук его шагов по асфальту сменился мерным похрустыванием, когда он сошел на гаревую дорожку, и затем резко смягчился, когда он зашагал по увлажненной еще, приятно пружинящей тропке.
Из гаража повеяло душноватым смешанным запахом бензина, резины, крашеного железа кузова и еще чем-то очень знакомым и вызывающим веселое чувство узнавания, вспоминания всей испытанной дотоле радости быстрого движения.
Но теперь Палина охватило и не отпускало еще какое-то совсем иное чувство, похожее скорее на усталость, может быть, на разочарование и вместе с тем удивление: «Как же это я жил все эти годы, неся в душе груз тяжкий? Радовался, был, кажется, счастлив… До обожания любил эту бензиновую коробку… С ветром в башке носился по дорогам России, а вот о самой России как-то недосуг было… А ведь и прежде жизнь толкала - думай, смотри, мысли…»
И он вдруг понял: его жизнь за эти пролетевшие мигом четверть века была столь буднична, столь заполнена мелочами, хотя и важными порою по сиюминутной значимости, вожделением к достатку, который долгое время тешил тщеславие, что то вопиющее и важное, что должно было всколыхнуть, перепахать все в нем, прошло сквозь него, не задев ни единой струнки души…
Он положил руку на прохладный капот своей бежевой «Волги» и подумал: «Я все проглядел: и Соуши, и Марьино, и Порошино… И озера - Ильяш, Тихое… И рыбаков у Черемши… Как все несерьезно… Почти что соучастник…»
Но почему это прошло тогда так легко мимо него, даже не царапнув по сердцу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28