«Пять!… Пять!…— стучало в висках. — В запасе лишь две минуты, которые могут растаять как дым. Да еще минута бонификации на финише. Да полминуты на приме. Значит, тридцать секунд. Через тридцать секунд все пойдет прахом. И сегодняшний этап, и былые туры, и кличка Крокодил…»
Роже нагнулся к рулю и несколько раз тряхнул головой.
— Вперед! Вперед! — крикнул он Эдмонду.
Выбравшись в головку растянувшегося метров на сто пятьдесят «поезда», он рванулся с такой скоростью, словно усталость на подъеме была лишь сном, дурным и случайным. В головке Крокодил провел две атаки. И только Эдмонд последовал за ним. Они бросали машины с асфальта на булыжник, потом снова на мокрый асфальт. Шли по грани заградительных полос, с миллиметровой точностью резали углы, стараясь работать как можно экономнее. Роже понимал, что идет на пределе своих возможностей. Он думал о Томе, но, странно, не ощущал былого тревожного волнения. Словно судьба Тома уже прошла сквозь него и ничто теперь не может его взволновать.
Казалось, он летит, и если бы не Эдмонд, который внезапно осел, вряд ли бы «поезд» смог их догнать. Но усталость Эдмонда отрезвила Роже, он сдержал себя и, дождавшись, Эдмонда, улыбнулся ему:
— Будет, Эд. Мы славно поработали.
— Да, кажется, раскочегарили «поезд». — Подождем…
Они покатались легко, восстанавливая дыхание и разминая мышцы. «Поезд» подхватил их и понес с собой.
«Никогда не думал, что смогу так идти после проигранного напрочь подъема. Наверно, это отчаяние, — думал Роже. — Я шел почти сорок миль в час. И мне казалось, дороге не будет конца. Так приходилось думать уже не раз…»
Когда вновь проскочил «маршал», Эдмонд закричал:
— Видел?! Всего три минуты. И они врозь. Видел?!
— Молодец, Гастон. Продержался.
Но радость оказалась преждевременной. На последних пятнадцати милях Роже почувствовал, что вновь может остановиться. Он слишком mhoгo вложил в прошлый бросок. Его тошнило, хотелось есть, но он боялся оставить руль. Рука повиновалась плохо. Посторонней конструкцией лежала она на руле: стронь ее — и уже не водворишь на место. Кто-то несколько раз прыгал мимо него вперед, но Роже не принимал вызова. Он решил, что даже Эдмонду стоит бросить его и попытать свой шанс.
— Иди! — крикнул Роже. Эдмонд покачал головой.
— Иди! — еще яростнее крикнул Роже. Но тот опять упрямо замотал головой.
— Говорю тебе — иди!! — завопил Роже.-Сдох, да?! — Он хотел добавить что-нибудь оскорбительное и тем самым вывести Эдмонда из себя. Но после всего, что произошло на подъеме, даже такое выражение, как «сдох», прозвучало, жестоким оскорблением.
— Иди! Выигрывай, сколько можешь! Я доберусь!
Судорога исказила лицо Эдмонда. Он дернул вперед и, как от стоящих на месте, ушел вслед за образовавшимся отрывом.
Провожая Эдмонда взглядом, Роже твердил себе: «Если ты проиграешь хоть несколько метров этому салажонку — конец! Ты не должен ему уступать, слышишь? Не должен! Иначе вся жизнь напрасна. Неужели вся твоя жизнь не стоит одного усилия? Еще одного усилия?!»
Роже даже не представлял, откуда взялись силы удержаться в спуртующем «поезде». Мимо пронеслась к финишу, «техничка», и высунувшийся Жаки прокричал ему:
— Разрыв не более трех минут! Не более трех минут! Это была победа.
Роже вкатился на аллею парка в одиночку. На финише еще бушевали приветствия во славу победителя этапа. И теперь десятки тысяч людей приветствовали его, победителя тура. Прокатившись через линию финиша, Крокодил упал на руки Оскара и Жаки. Они целовали его, мяли… Кто-то сдергивал с него стартовый номерок… А он лишь устало смотрел в одну точку — на пушистые волосы Мадлен, даже боявшейся подойти к нему. Рядом вырос улыбающийся Эдмонд. Роже обнял его. И вместо слов благодарности, которые никак не складывались в подобающую фразу, сказал:
— Что собираешься делать после гонки?
— Что делать гонщику, когда заканчивается сезон? Жениться!
— Есть подходящая кандидатура?
— Есть… Сестра милосердия. Мы с ней года два встречались только на гонках.
— Наверно, присмотрелась к нашему быту — и не захочет?
— Захочет…— Эдмонд улыбнулся. Роже потрепал его рукой по затылку.
— Ну-ну…— И устало пошел к машине.
— Итак, подведем итог, — радостно потирая руки, подскочил Оскар. — Ты в трех минутах фавора. Гастон стал пятым… Эдмонд и то влез в десятку. Славно! А как все дурно началось утром!
— И днем было не лучше, — поддакнул Роже.
— Да, и днем, — словно вспомнив о событиях на этапе, вяло согласился Оскар. Он погладил Роже по спине и вдруг очень тихо произнес: — Ничего, старина. Главное сделано! И выше нос! Гонщик такого класса, как ты, должен постоянно помнить о своем поведении. Каждый твой жест может родить новую легенду.
Оскар повернулся и пошел прочь, а Роже долго смотрел на его удаляющуюся спину. Потом его окружила прорвавшаяся сквозь оцепление толпа. В руки совали портреты, программы, блокноты. Крокодил подписывал их сосредоточенно, словно подписывал крупные чеки на предъявителя. Кругом стоял рев восторга, а он был пуст. Да, да, не устал, а просто пуст. Разве это победа?!
В столовой папаша Дамке встретил его объятиями и тортом, на который, кажется, пошли все сырьевые запасы кондитерских фабрик Вашона. Потом появился и сам Вашон. Потом дочка. Потом еще кто-то. Крокодила посадили за отдельный стол и, окружив плотным кольцом, допустили репортеров. Он так и ел, толком не сознавая, то ли ест, то ли позирует за едой фотографам и кинооператорам. Он многократно переживал эти минуты после победы и каждый раз был не в силах подавить дрожь лихорадочного возбуждения, когда самая простая шутка смешит, самая нелепая мелочь запоминается, а все детали, нанизываясь одна на другую, образуют некую праздничную, цветастую гирлянду.
— Вы довольны победой?! — просовывая откуда-то из-за плеча руку с микрофоном, почти в ухо прокричал белозубый громила.
Роже поморщился: скорее от глупости вопроса, чем от громкости крика.
— Нет. Огорчен…
— Что вас волнует больше всего?
— Переполненная гонщиками дорога — опасаюсь каждого, кто сидит на велосипеде хуже меня.
— Сколько вам лет?
— С удовольствием бы ответил, но могу ввести в заблуждение — мой возраст ежесекундно меняется.
— Вы часто ошибаетесь в жизни?
— Редко. Но боюсь ошибок постоянно. — Говорят, у вас было трудное детство?
— Не могу назвать его счастливым, но оно было достаточно долгим.
— Какой для вас этап был самым трудным?
— Последний. К этому времени все уже так надоедает! В том числе и репортеры.
— А как относится к вашей победе жена?
— Лучше спросить об этом у нее.
— Каковы ваши планы в дальнейшем?
— Собираюсь разводить картофель и салат. А если удастся — и ананасы.
— Вы бросаете спорт?
— Ходят слухи,-нёопределенно хмыкнул Роже.
Так отбиваясь от наседавших репортеров, он отвечал на вопросы то шуткой, то серьезно, создавая ералаш информации, в котором завтра завязнет пресса.
«Чем больше запутаешь сам, — советовала Цинцы, предлагая какой-то новый характер рекламной политики, — тем дольше будут распутывать уже без тебя. Что и требуется».
Но странно, сколько ни озирался Крокодил, сколько ни всматривался в сомкнутые ряды репортеров, Цинцы нигде не было. Пришел Оскар, и Роже сразу же переключил журналистов на него. Оскар уселся за стол капитально и начал священнодействовать — рисовать журналистам гонку, какой видел ее только он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79