— За тебя другие сказали, а ты им поверил, — сказала она. — А это еще хуже. Ты фашист, Уилбур. Натуральный фашист.
— Чепуха, — сказал я.
— Фашисты — это ничтожества, которые верят, когда их кто-то уверяет, что они — высшая раса, — сказала она.
— Ну, ну… — сказал я.
— И они норовят истребить всех остальных, — сказала она.
* * *
— Так мы не найдем выхода, — сказал я.
— А я привыкла сидеть взаперти, безвыходно, — сказала она. — Ты, наверно, читал про это в газетах или слышал по телевизору.
— Элиза, — сказал я, — может быть, тебе станет легче, если ты узнаешь, что мама до конца наших дней не простит себе того, что мы с тобой сделали?
— Разве от этого легче? — сказала она. — В жизни не слышала такого дурацкого вопроса.
* * *
Она обхватила длиннющей рукой плечи Нормана Мушари-младшего.
— Вот кто знает, как помогать людям, — сказала она.
Я кивнул.
— Мы ему очень благодарны. Честное слово.
— Он для меня все: — и отец, и мать, и брат, и Бог — все, — сказала она. — Он подарил мне жизнь! Он мне сказал: деньги тебе радости не прибавят, детка, но мы все равно из твоих родственничков душу вытрясем.
— Умм… — сказал я.
— От этого и вправду становится легче жить, не то что от твоих покаянных причитаний. Ты просто хвастаешься своей чувствительностью, выставляешься напоказ.
Она издевательски засмеялась.
— Конечно, я понимаю, почему вы с матушкой так носитесь с вашей виной. В конце концов, это единственное, что вы, мартышки этакие, раздобыли себе самостоятельно.
Хэй-хо.
ГЛАВА 24
Я полагал, что Элиза уже применила все виды оружия, атакуя мое уважение к себе. Мне удалось выжить.
Не возгордившись, с чисто клиническим, циничным интересом я отметил, что характер у меня железный и от него все снаряды отскакивают сами собой, без всяких усилий с моей стороны.
Я думал, что Элиза уже излила всю свою ярость. Как я ошибался! Ее первые наскоки были рассчитаны только на то, чтобы обнажить железную суть моего характера. Она всего-навсего выслала вперед легкую кавалерию, чтобы расчистить от деревьев и кустарника подступы к моему характеру, чтобы содрать с него плющ, если можно так выразиться.
И вот теперь, при полном моем неведении, мой характер предстал перед дулами ее скрытых пушек, готовых расстрелять его в упор, — обнаженный, беззащитный, как скорлупка или стеклянная колба.
Хэй-хо.
* * *
Наступило временное затишье. Элиза расхаживала по моей гостиной, разглядывала мои книги — читать их она, разумеется, не могла. Потом она подошла ко мне, подняла голову и спросила:
— А что, на медицинский факультет Гарвардского университета попадают только те, кто умеет читать и писать?
— Я очень много работал, Элиза, — сказал я. — Мне пришлось нелегко. Да и сейчас нелегко.
— Если из Бобби Брауна получится доктор, — сказала она, — это будет самый сильный довод в пользу Христианской науки, какой мне приходилось слышать.
— Самый лучший доктор из меня не получится, — сказал я. — Но и самый плохой — тоже.
— Из тебя выйдет отличный ударник при гонге, — сказала она. Она намекала на недавно распространившиеся слухи о том, что китайцы успешно лечат рак груди с помощью музыки, исполняемой на гонгах. — У тебя вид человека, который может попасть в гонг почти без промаха.
— Спасибо, — сказал я.
— Тронь меня, — сказала она.
— Прошу прощенья?..
— Я же твоя родная плоть и кровь. Я твоя сестра. Дотронься до меня, — сказала она.
— Да, конечно, — сказал я. Но руки у меня висели, как парализованные.
* * *
— Не спеши, — сказала она.
— Понимаешь, — сказал я, — раз ты меня так ненавидишь…
— Я ненавижу Бобби Брауна, — сказала она.
— Раз ты ненавидишь Бобби Брауна… — сказал я.
— И Бетти Браун, — сказала она.
— Это было давным-давно, — сказал я.
— Тронь меня, — сказала она.
— Господи, Элиза! — сказал я.
Руки у меня как отсохли.
— Тогда я тебя трону, — сказала она.
— Как скажешь, — сказал я.
Я был еле жив от страха.
— Сердце у тебя здоровое, а, Уилбур? — сказала она.
— Да, — сказал я.
— Если я до тебя дотронусь, обещай, что не свалишься замертво.
— Обещаю, — сказал я.
— А может, я упаду замертво, — сказала она.
— Надеюсь, что нет, — сказал я.
— Ты думаешь, что если я держусь так, как будто знаю, что случится, — сказала она, — то я знаю на самом деле, что случится? А может, ничего не будет.
— Может быть, — сказал я.
— Никогда не видела тебя таким перепуганным, — сказала она.
— Что я, не человек? — сказал я.
— Может, скажешь Норми, что тебя так напугало? — сказала она.
— Нет, — сказал я.
* * *
Элиза, почти касаясь пальцами моей щеки, повторила грязную шутку, которую Уизерс Уизерспун рассказал другому слуге, когда мы еще были маленькие. Мы подслушали сквозь стенку. Это был анекдот про женщину, которая в постели приходила в полное неистовство. В том анекдоте женщина предупредила незнакомца, который к ней приставал: «Держись за шляпу, молодчик. Мы можем приземлиться за много миль отсюда…»
* * *
Потом она ко мне прикоснулась.
И мы слились в единого гения — как раньше.
ГЛАВА 25
На нас накатило безумие. Только по милости Божией мы не вылетели из дома в толпу, на Биконстрит. Таилось в нас что-то, о чем я и не догадывался, а Элиза, среди адских мучений, прекрасно знала — и это нечто стремилось к единению, готовило его много лет.
Я не мог сказать, где Элиза, где я, границ не было, и где кончались мы и начиналась Вселенная, тоже было неясно. Это было великолепно — и это было ужасно. Да, и можете себе представить, какая колоссальная энергетика была выпущена на волю: оргия продолжалась пять ночей и пять дней кряду.
* * *
Мы с Элизой отсыпались после этого трое суток. Когда я очнулся, оказалось, что я в своей постели. И меня кормят внутривенно.
А Элизу, как я узнал позже, отправили домой в частной машине скорой помощи.
* * *
Вы спросите, почему никто нас не разнял и не позвал на помощь: мы с Элизой схватили Нормана Мушари-младшего, и бедняжку маму, и всех слуг — переловили их поодиночке.
У меня это начисто вылетело из памяти.
Как мне потом рассказали, их привязали к деревянным креслам, сунули им в рот по кляпу и аккуратно рассадили вокруг обеденного стола.
* * *
Слава Богу, мы их поили и кормили, а то у нас на совести было бы смертоубийство. В туалет, однако, мы их не пускали, и вся их пища состояла из арахисового масла и сэндвичей с джемом. И оргия возобновлялась снова.
* * *
Помню, как я читал Элизе вслух отрывки из книг по педиатрии, детской психологии, социологии, антропологии и так далее. Я не выбросил ни одного учебника после того, как кончал курс.
Помнится, мы судорожно обнимались, а когда не обнимались, я сидел за пишущей машинкой и строчил со сверхчеловеческой скоростью. Элиза сидела бок о бок со мной.
Хэй-хо.
* * *
Когда я вышел из коматозного состояния, Мушари и мои собственные адвокаты уже успели щедро расплатиться с прислугой за перенесенные мучения за обеденным столом; за то, чтобы они молчали о тех ужасах, которым стали свидетелями, им тоже было заплачено.
Маму выписали из Центрального массачусетского госпиталя, и она вернулась домой, в Черепаший Залив, но с постели уже не вставала.
* * *
Физически я почти не пострадал — разве что от переутомления.
Однако, когда мне позволили вставать, оказалось, что я настолько психологически травмирован, что мне чудилось, будто все кругом должно было измениться до полной неузнаваемости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32