Не удивительно, что здесь, в Варварине, после долгого перерыва Аксаков снова начал писать стихи. В одной из его биографий так и сказано. «Лишь по прошествии семнадцати лет вновь осенило его поэтическое вдохновение, уже на закате дней, во время известного заточения в с. Варварино».
Вот одно из стихотворений Аксакова – послание его к хозяйке имения Е. Ф. Тютчевой:

ВАРВАРИНО
Как будто вихрем бури злой
Снесло мой дом, и я – изгнанник!
Но дружба путь водила мой,
И вот я в пристани. Я твой
Отныне гость и сердцем данник.
Как тихо дни мои текут!
Как мил, укромен твой приют!
Как сердцу вид его отраден,
Как нежит душу, тешит взор,
Как в простоте своей наряден,
Как величав и безогляден
Пред ним раскинулся простор!
Реки серебряный извив,
Блестящий в мураве зеленой;
По гибким скатам желтых нив
Бродящей тени перелив
И рощей сумрак отдаленный…
Виднеют села… здесь и там
Сверкает крест, белеет храм.
Куда ты взор ни обратишь,
Какая ширь! Какая тишь!
Но всюду в ней снует, бесшумный,
Рабочей Руси труд святой…
О чудный мир земли родной,
Как полон правды ты разумной!
Великий мир, родимый мир!
Ты бодр и мощен, как стихия…
Твоей лишь правдою Россия
Преодолеть возможет мир
И свергнуть идолы чужие!
Но час не близок. Злая мгла
Вершины Руси облегла.
В той безнародной вышине
Родная мысль в оковах плена;
Одни лишь властвуют вполне
Там лесть, и ложь, и буйство тлена!
Но внемлет бог простым сердцам:
Сквозь смрад и чад всей этой плесни
Восходит с долу фимиам,
Несется звук победной песни,
Поющей славу небесам.
18 августа 1878 г., село Варварино
Между тем Репин ехал да ехал из Москвы в Варварино, и вот однажды жена Аксакова Анна Федоровна написала своей сестре – хозяйке имения: «Сегодня утром, когда я вставала, звук колокольчиков приближающейся тройки заставил меня испытать некоторое ощущение беспокойства, но оказалось, что это приехал из Москвы один молодой художник, присланный Павлом Третьяковым к моему мужу с просьбой разрешить сделать его портрет для своей портретной галереи знаменитостей. Вот они уже водворились в гостиной за работой».
Сам Аксаков так отзывался о Репине:
«Художник Репин очень талантливый и очень скромный, еще довольно молодой человек и известный (одна его большая картина, „Садко“, богатый гость (купец) – находится у наследника, куплена за 6 т. р., другая – „Бурлаки на Волге“ – у в. кн. Владимира), прислан был сюда Третьяковым, чтобы снять мой портрет для его галереи.
Не затягивая дела, я отдался в его распоряжение, и в три дня портрет готов. Сегодня он сушится и сохнет».
Есть и воспоминания Репина на этот счет:
«Вообще у нас многие странно понимают художество. Я – реалист и никогда не прикрашивал, не скрывал натуры. Припоминается случай с Иваном Сергеевичем Аксаковым. Начинаю писать его, он мне и говорит: „Вот что, Илья Ефимович, если вы хотите писать меня как следует, убавьте мне лицо, рожи у меня много“.
Действительно, лицо у Ивана Сергеевича Аксакова было красное, мясистое и массивное.
Но это-то мне и показалось очень типичным в этой фигуре, а он просит сделать ему тонкое и бледное лицо».
Однако для нас, находящихся теперь в Варварине, самым интересным был отрывок из аксаковского письма, прочитанного нами в Юрьев-Польском музее. Он писал хозяйке имения:
«Репин в таком восхищении от Варварина и его видов, что воспользовался свободным днем, чтобы набросить на память нам один из видов. К сожалению, у него не было акварельных красок или цветных карандашей, а, к еще большему сожалению, погода, сначала солнечная, обратилась в пасмурную, потом в холодную, с дождем и ветром.
Тем не менее он под дождем и ветром, прямо на полотне масляными красками, широкою талантливою кистью перенес прелестный вид, тебе, может быть, и неизвестный: это снизу, недалеко от берега реки, влево от мостков, где моют белье и стояла купальня, перейдя луг из рощи, поднимающейся вверх по горе, где дорожка на мельницу, через воду и часть сада видна вся церковь и часть рябин бывшей пушкинской усадьбы».
У Сереги, к счастью, оказались акварельные краски, и он, конечно, захотел написать Варварино, и, конечно же, с той точки, с которой писал его великий художник.
Беда заключалась в том, что ни одной из примет, указанных Аксаковым, то есть ни мостков, ни купальни, ни мельницы, ни рощи, поднимающейся вверх по горе, ни сада, ни рябин не сохранилось. Сохранились лишь река да церковь, но ведь на церковь можно было смотреть со многих точек.
Склон холма, по которому мы спускались к реке, весь был усажен пнями. Значит, где был сад, мы все же определили.
Обегая пни и перепрыгивая через них, спустились мы к реке. Отправной точкой в аксаковском письме были мостки, где моют белье. Если бы мы нашли это место, то в наших руках оказался бы кончик нитки, за который можно распутать весь клубок. Но кто же может сказать, где были мостки восемьдесят лет назад?
Утомленные, ходили мы по берегу Колокши, и Серега сел писать этюд, отчаявшись найти репинскую точку. Но когда мы возвращались домой, навстречу нам попалась женщина с корзиной белья на плече.
– Стой, подожди! Нужно посмотреть, где она примостится полоскать свое белье. В конце концов восемьдесят лет не такой большой срок, а деревенские традиции очень устойчивы. Мостки не сохранились, но варваринцы могут ходить все на то же место.
Мы пошли вслед за женщиной. Нужно было бы подсобить ей нести тяжелую корзину, но мы так боялись вспугнуть и разрушить ее инстинктивное чувство направления, что даже приотстали шагов на сто.
Женщина подошла к реке, на повороте, там, где нам и в голову не приходило искать репинскую точку, она разостлала на траве тряпку, вывалила на нее белье, сполоснула в текучей воде корзину и начала шлепать по реке мокрыми простынями.
Значит, так… «влево от мостков… перейдя луг из рощи… где дорога на мельницу…».
Вскоре мы набрели на торную дорожку, которая, может быть, и вела в свое время на мельницу. Наконец, сверив все еще раз, мы воскликнули: «Здесь! Репин сидел здесь!» Ошибка на несколько метров, разумеется, не играла роли.
– Да, но мы никогда не проверим, правильно ли угадали точку, – сокрушался Сергей.
– Как это не проверим, репинская картина не иголка, где-нибудь она хранится.
– А если, к примеру, в Швейцарии, или в Финляндии, или в каком-нибудь там Амстердаме.
– Он оставил ее хозяйке имения, и вряд ли она попала за границу. Нужно выяснить.
Здесь я должен забежать вперед и рассказать, что, вернувшись в Москву, я напал на след репинской картины. Мне сказали, что она скорее всего хранится в частном собрании профессора Зильберштейна. Полистав телефонный справочник, не трудно было узнать адрес и телефон профессора. Не раздумывая долго, я набрал номер.
– Да, это я. Что вам нужно? Да, картина у меня. Ну, пожалуйста, когда хотите, можете сию же минуту.
В районе Миусской площади я отыскал нужный дом, нужный подъезд, нужную кнопку звонка. Две собаки залаяли за дверью. Приготовившись увидеть некую древность в ученом колпаке и какой-нибудь там душегрейке, я удивился, когда дверь мне открыл молодой еще, сухощавый мужчина в полосатой пижаме.
– Я и есть Илья Самойлович. Прошу.
На улице было снежно и пасмурно, поэтому больно ударило в глаза летнее солнце, освещающее яркую лесную зелень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66