Щеголи носят картузы, степенные мужики – поярковые шляпы с узкими полями.
Бабы носят сарафан, платок, под которым по праздникам бумажный колпак, шерстяные чулки и коты».
Сообщалось также, что крестьяне в Весках «кротки и трудолюбивы, в разговорах вежливы, говорят владимирским наречием… от лихоманки берут медный пятак или две копейки серебром, накаливают докрасна и бросают в стакан с вином, который весь выпивают зараз. Часто от одного приема прекращается. В простудах парятся в печи и натираются липовым маслом. От поноса отваривают алтейный корень… Свадьбы справляют по полюбовному согласию и разрешению помещика… Телят до шести недель держат в избах… а живут с белыми трубами и освещаются лучиной… Посреди деревни – столб с колоколом».
Понятно, что, зайдя в Вески, первым делом поискали мы глазами этот столб: не уцелел ли с тех пор? Но столба с колоколом не было.
У двух женщин-молодаек, чернявых, бойких на язык, шедших с поля, мы спросили, в этих ли Весках был некогда барином помещик Калачев? На что молодайки отвечали, что был когда-то барин (вон в тех кустах его дом стоял), но Калачев ли он был, не знают. Значит, «кроткие, трудолюбивые крестьяне» давно забыли своего «благодетеля».
У одной из этих женщин мы купили молока, такого густого и холодного, что еще за весь поход не встречалось лучшего. Женщины нам сказали, что в правлении теперь никого нет – все в поле. На самом же деле в одной из комнат я нашел молодого парня, разбирающего за столом бумаги. Парень не брился несколько дней, и теперь на подбородке и над верхней губой у него выросли длинные, редкие волосики. Он, не поднимая глаз от бумаг, протянул мне руку, предложил сесть, и так друг против друга мы сидели некоторое время.
Потом парень кончил читать бумаги, откинулся на спинку стула и представился здешним агрономом. Звали его Александром Михайловичем Дьячковым.
Я долго не мог объяснить цель своего прихода. Начал издалека – о Ленинской библиотеке, о помещике Калачеве, о его книжке. И вот, мол, потянуло зайти посмотреть. Как-никак прошло сто лет.
Александр Михайлович все очень хорошо понял, обрадовался, заинтересовался, бросил свои бумаги.
– Так-так. Значит, освещались лучиной? Здорово! И свадьбы с разрешения помещика? Ну а оброк каков?
Копаясь в записях, я стал отыскивать нужное: «Оброк пятнадцать рублей серебром в год да казенных податей и земских повинностей с тягла – по три с полтиной. А за выгоны по полубарану, одной курице и двадцать яиц. А бабы доставляют по десять аршин холста. Барщина три дня в неделю».
– Это что еще за барщина? – осведомился агроном.
– Это когда крестьяне на земле помещика работали, так сказать, трудовая повинность.
– Так. Ну еще что про наших предков пишут?
– Вот… «Человек пять крестьян есть грамотных. Несколько мальчиков обучаются, по распоряжению помещика, церковной грамоте и ремеслам: колесному, тележному, кузнечному, сапожному».
– Ишь ты, пять грамотных! Да у нас теперь все грамотные. Однако насчет ремесел – упущение. Ни колесников, ни тележников нет.
– «Земля обрабатывается пароконной косулей и деревянной бороной… – читал я дальше, – весь хлеб снимают серпом и осенью, более по ночам, обмолачивают цепами. Молотильщики нанимаются за сто снопов двадцать копеек серебром, на хозяйских харчах…»
– Чудно, – удивлялся агроном, – словно не про нашу деревню, а про другое царствие.
– Это и было другое царствие. Однако не смейтесь! Сейчас я прочитаю нечто интересное, особенно вам, агроному. Слушайте: «На будущий год я попробую сажать картофель по маркеру, проезжая им крест-накрест, для того чтобы можно было пропахивать картофель вдоль и поперек борозд».
– Черт возьми! – закричал агроном, вскочив с места. – Да ведь это квадратно-гнездовой способ в чистом виде… У нас, в Весках, сто лет назад! Да это я сейчас же списать должен. Это же лучшая агитация для колхозников: барин умел, а мы что – хуже? Или вот что ты мне скажи, где достать эту книжку, я ее выпишу.
– Обратитесь в Ленинскую библиотеку, они, может быть, вышлют. Случай исключительный!
– Вышлют! Не могут не выслать. Я в район пойду, все отношения возьму. Это же агитация! Ну а про урожаи он ничего не пишет?
– Пишет: «…Рожь на помещичьем поле родилась сам-пят». У крестьян, видимо, меньше.
– Так, – обрадовался агроном. – Переплюнули мы барина. У нас в колхозе рожь сам-шёст! А овес? А пшеница? А греча? – засыпал меня вопросами Александр Михайлович.
Я снова зарылся в записи.
– Пшеницы ему не удавались, а овес… про овес я не записал и про гречу не записал.
– Жалко. Ну, да я выпишу эту книжку. Должны мне ее прислать, как вы думаете?.. А колхоз у нас семеноводческий. Элиту выращиваем, зернышко к зернышку.
Он вышел проводить меня на крыльцо, и мы, оба довольные встречей и разговором, тепло попрощались.
– Стой! – закричал вдруг агроном. – А там ничего нет насчет навоза?
Пришлось снова доставать бумаги.
– Насчет навоза… Так… бельмо лечат… Это не то… Сена семь тысяч пятьсот пудов… Не то… Картофель на патоку… Не то. Ага, нашел: «Навоза валят семьдесят возов на десятину, возят в начале июня два дня, на третий запахивают».
– Вот спасибо. Да вы дальше-то куда? Пешком? Не годится. Мы вас мигом.
Через пять минут к правлению подкатил грузовик. Александр Михайлович так начал обижаться нашему отказу, что пришлось залезать в кузов. Автомобиль рванулся навстречу выползающей из-за леса фиолетовой туче. Крупные дождины, сочетаясь с автомобильной скоростью, хлестали нас, подобно картечи. Но по земле, истомленной в зное, разливалась свежесть, прохлада и неизъяснимая легкость, от которой хотелось петь и орать несообразное.
Еще не скоро, недели через три дождь станет проклятьем. Пока он был благодатью, и люди поднимали навстречу золотистым, летящим из голубизны каплям просветленные улыбками и надеждой лица.
В Числовских Городищах мы постучали в крышу кабины.
Крупный дождь, успевший прибить пыль, но не успевший навести грязи, перестал. В воздухе сталкивались во время дождя, бились, раздроблялись друг о друга капли, порождая мельчайшую пыльцу. Теперь тонкая пыльца эта висела в воздухе, не опускаясь на землю. Она зажгла близкую, широкую, яркую радугу. Обрывки тучи торопливо уплывали в эту роскошную арку.
О Числовских Городищах в музее нам прожужжали все уши. Но интересны они, видимо, в том случае, если взять лопаты и начать планомерные, на научной основе, длительные раскопки. Тогда будут попадаться и арабские монеты, и черепные коробки, пробитые стрелами, и дубовые поленья, по которым можно судить, какие это были городища.
А так – село как село. В середине села прекрасно сохранился высокий вал, окруженный водой. То, что до сих пор стоит во рвах вода, и делает Городища уникальными. Ведь нигде больше этого нет. Но ни вал, ни вода не разбудили нашего воображения, потому что мы не знали, как и никто не знал в конкретности, что здесь происходило столько-то веков назад.
Другое дело – широкая и глубокая долина между Авдовой и Юрьевой горами, так называемое Липецкое поле. Оно начало погружаться в предсумеречную дымку, когда мы вступили на него. Именно здесь мог проезжать в свое время Руслан, восклицая знаменитые слова: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями!»
Костей, правда, теперь не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Бабы носят сарафан, платок, под которым по праздникам бумажный колпак, шерстяные чулки и коты».
Сообщалось также, что крестьяне в Весках «кротки и трудолюбивы, в разговорах вежливы, говорят владимирским наречием… от лихоманки берут медный пятак или две копейки серебром, накаливают докрасна и бросают в стакан с вином, который весь выпивают зараз. Часто от одного приема прекращается. В простудах парятся в печи и натираются липовым маслом. От поноса отваривают алтейный корень… Свадьбы справляют по полюбовному согласию и разрешению помещика… Телят до шести недель держат в избах… а живут с белыми трубами и освещаются лучиной… Посреди деревни – столб с колоколом».
Понятно, что, зайдя в Вески, первым делом поискали мы глазами этот столб: не уцелел ли с тех пор? Но столба с колоколом не было.
У двух женщин-молодаек, чернявых, бойких на язык, шедших с поля, мы спросили, в этих ли Весках был некогда барином помещик Калачев? На что молодайки отвечали, что был когда-то барин (вон в тех кустах его дом стоял), но Калачев ли он был, не знают. Значит, «кроткие, трудолюбивые крестьяне» давно забыли своего «благодетеля».
У одной из этих женщин мы купили молока, такого густого и холодного, что еще за весь поход не встречалось лучшего. Женщины нам сказали, что в правлении теперь никого нет – все в поле. На самом же деле в одной из комнат я нашел молодого парня, разбирающего за столом бумаги. Парень не брился несколько дней, и теперь на подбородке и над верхней губой у него выросли длинные, редкие волосики. Он, не поднимая глаз от бумаг, протянул мне руку, предложил сесть, и так друг против друга мы сидели некоторое время.
Потом парень кончил читать бумаги, откинулся на спинку стула и представился здешним агрономом. Звали его Александром Михайловичем Дьячковым.
Я долго не мог объяснить цель своего прихода. Начал издалека – о Ленинской библиотеке, о помещике Калачеве, о его книжке. И вот, мол, потянуло зайти посмотреть. Как-никак прошло сто лет.
Александр Михайлович все очень хорошо понял, обрадовался, заинтересовался, бросил свои бумаги.
– Так-так. Значит, освещались лучиной? Здорово! И свадьбы с разрешения помещика? Ну а оброк каков?
Копаясь в записях, я стал отыскивать нужное: «Оброк пятнадцать рублей серебром в год да казенных податей и земских повинностей с тягла – по три с полтиной. А за выгоны по полубарану, одной курице и двадцать яиц. А бабы доставляют по десять аршин холста. Барщина три дня в неделю».
– Это что еще за барщина? – осведомился агроном.
– Это когда крестьяне на земле помещика работали, так сказать, трудовая повинность.
– Так. Ну еще что про наших предков пишут?
– Вот… «Человек пять крестьян есть грамотных. Несколько мальчиков обучаются, по распоряжению помещика, церковной грамоте и ремеслам: колесному, тележному, кузнечному, сапожному».
– Ишь ты, пять грамотных! Да у нас теперь все грамотные. Однако насчет ремесел – упущение. Ни колесников, ни тележников нет.
– «Земля обрабатывается пароконной косулей и деревянной бороной… – читал я дальше, – весь хлеб снимают серпом и осенью, более по ночам, обмолачивают цепами. Молотильщики нанимаются за сто снопов двадцать копеек серебром, на хозяйских харчах…»
– Чудно, – удивлялся агроном, – словно не про нашу деревню, а про другое царствие.
– Это и было другое царствие. Однако не смейтесь! Сейчас я прочитаю нечто интересное, особенно вам, агроному. Слушайте: «На будущий год я попробую сажать картофель по маркеру, проезжая им крест-накрест, для того чтобы можно было пропахивать картофель вдоль и поперек борозд».
– Черт возьми! – закричал агроном, вскочив с места. – Да ведь это квадратно-гнездовой способ в чистом виде… У нас, в Весках, сто лет назад! Да это я сейчас же списать должен. Это же лучшая агитация для колхозников: барин умел, а мы что – хуже? Или вот что ты мне скажи, где достать эту книжку, я ее выпишу.
– Обратитесь в Ленинскую библиотеку, они, может быть, вышлют. Случай исключительный!
– Вышлют! Не могут не выслать. Я в район пойду, все отношения возьму. Это же агитация! Ну а про урожаи он ничего не пишет?
– Пишет: «…Рожь на помещичьем поле родилась сам-пят». У крестьян, видимо, меньше.
– Так, – обрадовался агроном. – Переплюнули мы барина. У нас в колхозе рожь сам-шёст! А овес? А пшеница? А греча? – засыпал меня вопросами Александр Михайлович.
Я снова зарылся в записи.
– Пшеницы ему не удавались, а овес… про овес я не записал и про гречу не записал.
– Жалко. Ну, да я выпишу эту книжку. Должны мне ее прислать, как вы думаете?.. А колхоз у нас семеноводческий. Элиту выращиваем, зернышко к зернышку.
Он вышел проводить меня на крыльцо, и мы, оба довольные встречей и разговором, тепло попрощались.
– Стой! – закричал вдруг агроном. – А там ничего нет насчет навоза?
Пришлось снова доставать бумаги.
– Насчет навоза… Так… бельмо лечат… Это не то… Сена семь тысяч пятьсот пудов… Не то… Картофель на патоку… Не то. Ага, нашел: «Навоза валят семьдесят возов на десятину, возят в начале июня два дня, на третий запахивают».
– Вот спасибо. Да вы дальше-то куда? Пешком? Не годится. Мы вас мигом.
Через пять минут к правлению подкатил грузовик. Александр Михайлович так начал обижаться нашему отказу, что пришлось залезать в кузов. Автомобиль рванулся навстречу выползающей из-за леса фиолетовой туче. Крупные дождины, сочетаясь с автомобильной скоростью, хлестали нас, подобно картечи. Но по земле, истомленной в зное, разливалась свежесть, прохлада и неизъяснимая легкость, от которой хотелось петь и орать несообразное.
Еще не скоро, недели через три дождь станет проклятьем. Пока он был благодатью, и люди поднимали навстречу золотистым, летящим из голубизны каплям просветленные улыбками и надеждой лица.
В Числовских Городищах мы постучали в крышу кабины.
Крупный дождь, успевший прибить пыль, но не успевший навести грязи, перестал. В воздухе сталкивались во время дождя, бились, раздроблялись друг о друга капли, порождая мельчайшую пыльцу. Теперь тонкая пыльца эта висела в воздухе, не опускаясь на землю. Она зажгла близкую, широкую, яркую радугу. Обрывки тучи торопливо уплывали в эту роскошную арку.
О Числовских Городищах в музее нам прожужжали все уши. Но интересны они, видимо, в том случае, если взять лопаты и начать планомерные, на научной основе, длительные раскопки. Тогда будут попадаться и арабские монеты, и черепные коробки, пробитые стрелами, и дубовые поленья, по которым можно судить, какие это были городища.
А так – село как село. В середине села прекрасно сохранился высокий вал, окруженный водой. То, что до сих пор стоит во рвах вода, и делает Городища уникальными. Ведь нигде больше этого нет. Но ни вал, ни вода не разбудили нашего воображения, потому что мы не знали, как и никто не знал в конкретности, что здесь происходило столько-то веков назад.
Другое дело – широкая и глубокая долина между Авдовой и Юрьевой горами, так называемое Липецкое поле. Оно начало погружаться в предсумеречную дымку, когда мы вступили на него. Именно здесь мог проезжать в свое время Руслан, восклицая знаменитые слова: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями!»
Костей, правда, теперь не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66