Андрея замутило, и
он снова стал смотреть на доску. Он уже пожертвовал всеми мертвыми,
теперь у него оставались только живые. Великий стратег по ту сторону
столика с любопытством следил за ним и даже, кажется, кивал одобрительно,
обнажая в вежливой улыбке маленькие редкие зубы, и тут Андрей
почувствовал, что он больше не может. Великая игра, благороднейшая из игр,
игра во имя величайших целей, которые когда-либо ставило перед собою
человечество, но играть в нее дальше Андрей не мог.
-- Выйти... -- сказал он хрипло. -- На минутку.
Это получилось у него так тихо, что он сам едва расслышал себя, но все сразу
посмотрели на него. Снова в зале наступила тишина, и козырек фуражки
почему-то больше не мешал ему, и он мог теперь ясно, глаза в глаза, увидеть
всех своих, всех, кто пока еще оставался в живых.
Мрачно глядел на него, потрескивая цигаркой, огромный дядя Юра в своей
распахнутой настежь выцветшей гимнастерочке; пьяно улыбалась Сельма,
развалившаяся в кресле с ногами, задранными так, что видна была попка в
кружевных розовых трусиках; серьезно и понимающе смотрел Кэнси, а рядом
с ним -- взлохмаченный, как всегда зверски небритый, с отсутствующим
взглядом Володька Дмитриев --все были здесь, все самые близкие, самые
дорогие, и все смотрели на него, и все по-разному, и в то же время было в их
взглядах и что-то общее, какое-то их к нему отношение: сочувствие? доверие?
жалость? --нет, не это, и он так и не понял, что именно, потому что вдруг
увидел среди хорошо знакомых и привычных лиц какого-то совсем
незнакомого человека, какого-то азиата с желтоватым лицом и раскосыми
глазами, нет, не Вана, какого-то изысканного, даже элегантного азиата, и еще
ему показалось, что за спиной этого незнакомца прячется кто-то совсем
маленький, грязный, оборванный, наверное, беспризорный ребенок...
И он встал, резко, со скрипом отодвинув от себя стул, и отвернулся от них
всех, и, сделав какой-то неопределенный жест в сторону великого стратега,
поспешно пошел вон из зала, протискиваясь между чьими-то плечами и
животами, отстраняя кого-то с дороги, и, словно чтобы успокоить его, кто-то
пробубнил неподалеку: "Ну что ж, это правилами допускается, пусть
подумает, поразмыслит... Нужно только остановить часы..."
Совершенно обессиленный, мокрый от пота, он выбрался на лестничную
площадку и сел прямо на ковер, недалеко от жарко полыхающего камина.
Фуражка снова сползла ему на глаза, так что он даже и не пытался разглядеть,
что там за камином и что за люди сидят около камина, он только чувствовал
свои мокрым и словно бы избитым телом мягкий сухой жар, и видел,
подсохшие, но все еще липкие пятна на своих ботинках, и слышал сквозь
уютное потрескивание пылающих поленьев, как кто-то неторопливо, со
вкусом, прислушиваясь к собственному бархатному голосу, рассказывает:
-- ...Представьте себе, красавец, в плечах косая сажень, кавалер трех орденов
Славы, а полный бант этих орденов, надо вам сказать, давали не всякому,
таких было меньше, чем Героев Советского Союза. Прекрасный был товарищ,
учился отлично и все такое. Впрочем , он, вскоре куда-то исчез. Тогда многие
у нас вот исчезали: приказ командования, а в армии не спрашивают куда и
зачем... Больше я его не видел...
И я, подумал Андрей. И я его больше не видел. Было два письма -- одно
маме, одно мне. И было извещение маме: Ваш сын, Сергей Михайлович
Воронин, погиб с честью при выполнении боевого задания командования". В
Корее это было. Под розовым акварельным небом Кореи, где впервые
великий стратег попробовал свои силы в схватке с американским
империализмом.
Он вел там свою великую игру, а Сережа там остался со своим полным
набором орденов Славы...
Не хочу, подумал Андрей. Не хочу я этой игры. Может быть, так все и
должно быть, может, без этой игры и нельзя. Может быть. Даже наверняка.
Но я не могу... Не умею. И учиться даже не хочу... Ну что же, подумал он с
горечью. Значит, я просто плохой солдат. Вернее сказать, я просто солдат.
Всего-навсего солдат. Тот самый, который размышлять не умеет и потому
должен повиноваться слепо. И я никакой не партнер, не союзник великого
стратега, а крошечный винтик в его колоссальной машине, и место мое не за
столом в его непостижимой игре, а рядом с Ваном, с дядей Юрой, с
Сельмой... Я маленький звездный астроном средних способностей, и если бы
мне удалось доказать, что существует какая-то связь между широкими парами
и потоками Схилта, это было бы для меня уже очень и очень много. А что
касается великих решений и великих свершений...
И тут он вспомнил, что он уже не звездный астроном, что он -- следователь
прокуратуры, что ему удалось добиться немалого успеха: с помощью
специально подготовленной агентуры, особой сыскной методики засечь это
таинственное Красное Здание и проникнуть в него, раскрыть его зловещие
тайны, создать все предпосылки для успешного уничтожения этого
злокачественного явления нашей жизни...
Приподнявшись на руках, он сполз ступенькой ниже. Если я сейчас вернусь к
столу, из Здания мне уже не вырваться. Оно меня поглотит. Это же ясно: оно
уже многих поглотило, на то есть свидетельские показания. Но дело не только
в этом. Дело в том, что я должен вернуться в свой кабинет и распутать этот
клубок. Вот мой долг. Вот что я сейчас обязан сделать. Все остальное --
мираж...
Он сполз еще на две ступеньки. Надо освободиться от миража и вернуться к
делу. Здесь все не случайно. Здесь все отлично продумано. Это чудовищный
иллюзион, сооруженный провокаторами, которые стремятся разрушить веру в
конечную победу, растлить понятия морали и долга. И не случайно, что по
одну сторону Здания этот грязный кинотеатрик под названием "Новый
иллюзион". Новый! В порнографии ничего нового нет, а он --новый! Все
понятно! А по другую сторону что? Синагога...
Он быстро-быстро пополз по ступенькам вниз и добрался до двери, на
которой было написано "Выход". Уже взявшись за дверную ручку, уже
навалившись, уже преодолевая сопротивление скрипящей пружины, он вдруг
понял, что общего было в выражении глаз, устремленных на него там,
наверху.
Упрек.
Они знали, что он не вернется. Он сам еще об этом и не догадывался, а они
уже знали точно...
Он вывалился на улицу, жадно хватил огромный глоток сырого туманного
воздуха и с замирающим от счастья сердцем увидел, что здесь все по-
прежнему: туманная мгла направо вдоль Главной улицы, туманная мгла
налево вдоль Главной улицы, а напротив, на той стороне, рукой подать --
мотоцикл с коляской.
И тут голос внутри него вдруг громко произнес: "Время!" -- и Андрей
застонал, заплакал от отчаяния, только сейчас вспомнив главное, самое
страшное правило игры.
Правило, придуманное специально против таких вот интеллигентных
хлюпиков и чистоплюев: тот, кто прервал партию, тот сдался; тот, кто сдался,
теряет все свои фигуры.
С воплем "Не надо!" Андрей повернулся к медной ручке.
Но было уже поздно. Дом уходил.
Он медленно пятился задом в непроглядную тьму мрачных задворков
синагоги и "Нового иллюзиона". Он уползал с явственным шорохом,
скрежетом, скрипом, дребезжа стеклами, покряхтывая балками перекрытий".
39. Стратагема двойных стандартов
Каждое развитое общество декларирует свои ценности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53