Я представила себе его, прислоненного к мусорному контейнеру, голого на таком холоде; его одежду, лежавшую рядом, не то чтобы аккуратно сложенную, но и не раскиданную, как свидетельствовало данное мне описание. Когда я попыталась определить эмоциональную окраску преступления, я не могла уловить гнева, паники или страха.
– Он ведь сначала выстрелил в него, да? – В глазах Сьюзан была такая же испуганная настороженность, какую можно увидеть в глазах одинокого прохожего на темной пустынной улице. – Тот, кто все это сделал, связал ему руки уже после того, как выстрелил?
– Думаю, да.
– Это не укладывается в голове, – произнесла она. – Зачем связывать того, кому ты только что выстрелил в голову.
– Трудно сказать, что у этого типа было на уме.
У меня началась острая головная боль, я чувствовала себя совершенно разбитой. Глаза слезились, и череп словно раза в два сжался.
Сьюзан вытянула из удлинителя толстый электрошнур и подключила пилу. Она вставила новые лезвия в скальпели и проверила ножи на хирургическом столике. Затем, исчезнув в рентген-кабинете, сразу же вернулась с пленками Эдди. И тут с ней произошло то, чего никогда не бывало. Резко повернувшись, она налетела на хирургический столик, который сама только что поставила, и столкнула два литровых сосуда с формалином на пол.
Я бросилась к ней, когда она, отпрыгнув назад и едва не упав, сдерживая дыхание, замахала руками, чтобы отогнать пары от лица.
– В лицо не попало? – Схватив за руку, я потащила ее к раздевалке.
– Вроде нет. Нет. О Боже. Попало на ноги. И, кажется, на руку тоже.
– В глаза и рот точно не попало? – Я помогла ей снять зеленый халат.
– Точно.
Я метнулась в душевую и включила воду, пока она судорожно срывала с себя оставшуюся одежду.
Я велела ей подольше постоять под сильной струёй прохладной воды, а сама, надев маску, специальные очки и толстые резиновые перчатки, стала собирать формалин особыми подушками, которыми нас обеспечивали в целях безопасности в подобных экстренных случаях. Я подмела осколки стекла и убрала все в двойные пластиковые пакеты. Потом вымыла пол из шланга, сама умылась и переоделась в чистый зеленый халат. Наконец из душа появилась Сьюзан, порозовевшая и испуганная.
– Простите, доктор Скарпетта, – произнесла она.
– Я беспокоюсь только за вас. Все в порядке?
– Небольшая слабость и головокружение. Я еще чувствую запах.
– Я разберусь здесь сама, – сказала я. – А вы идите-ка домой.
– Я, наверное, сначала немного отдохну. Пожалуй, я поднимусь наверх.
Мой лабораторный халат висел на спинке стула, и я достала из кармана ключи.
– Вот, – предложила я, протягивая их ей, – полежите у меня в офисе. Если дурнота не пройдет или вам станет хуже, немедленно звоните по внутреннему телефону.
Она появилась где-то через час в наглухо застегнутом зимнем пальто.
– Как вы себя чувствуете? – спросила я, сшивая Y-образный разрез.
– Только небольшая слабость, а так нормально.
Она молча понаблюдала за мной и вдруг добавила:
– Я там подумала, пока была наверху. Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня свидетелем в этом деле.
Я удивленно подняла на нее глаза. В официальном отчете любой присутствовавший при вскрытии считался свидетелем. То, о чем просила Сьюзан, большого значения не имело, но сама просьба казалась весьма странной.
– Я не принимала участия во вскрытии, – продолжила она. – То есть я помогала производить внешнее обследование, но не присутствовала при аутопсии. Я знаю, это будет крупное дело, если кого-нибудь поймают. Если дойдет до суда. И, я считаю, мне не стоит фигурировать в качестве свидетеля, поскольку, как я уже сказала, на самом деле меня не было.
– Хорошо, – ответила я. – Не возражаю.
Она положила мои ключи на столик и ушла.
* * *
Марино оказался дома, когда я позвонила ему из машины, притормозив возле поста, где взимался дорожный сбор.
– Вы знакомы с начальником тюрьмы на Спринг-стрит? – поинтересовалась я у него.
– Фрэнк Донахью. Вы где?
– В машине.
– Так я и думал. Нас сейчас на этой линии слушает по меньшей мере половина водителей Вирджинии.
– Ничего особенного не услышат.
– Я знаю про мальчика, – сказал он. – Вы уже закончили с ним?
– Да. Я позвоню вам из дома. А пока хочу вот о чем вас попросить. Мне бы надо в тюрьме кое на что взглянуть.
– Проблема в том, что взглянуть захотят и на вас.
– Поэтому вы поедете со мной, – сказала я.
* * *
За два злополучных семестра учебы у моего прежнего учителя я научилась быть подготовленной. И вот в субботу днем мы с Марино отправились в тюрьму. Небо было свинцовым, ветер трепал деревья по обеим сторонам дороги. Все казалось холодным и неспокойным, что вполне соответствовало моему душевному состоянию.
– Хотите узнать мое личное мнение? – спросил по дороге Марино. – На мой взгляд, вы слишком много Грумэну позволяете.
– Вовсе нет.
– Так почему же каждый раз, когда он имеет какое-то отношение к смертному приговору, вы словно оправдываетесь перед ним?
– А как бы действовали вы в аналогичной ситуации?
Он нажал на прикуриватель.
– Так же, как и вы. Осмотрел бы камеру смертников, стул, запротоколировал бы все и послал бы его к чертовой матери. А еще лучше – сделал бы это в прессе.
В утренней газете со слов Грумэна утверждалось, что Уоддел не получал полноценного питания и на его теле были синяки с кровоподтеками, происхождение которых я не смогла вразумительно объяснить.
– В чем, собственно, дело? – не унимался Марино. – Он уже занимался защитой этих мерзавцев, когда вы изучали право в институте?
– Нет. Несколько лет назад его попросили возглавить клинику для заключенных в Джорджтауне. Тогда он и стал выступать в защиту осужденных на смертную казнь.
– У него, видимо, не все дома.
– Он категорически против смертной казни и ухитряется раздуть громкий судебный процесс из любого дела, превращая своих подзащитных в великомучеников. И Уоддела, в частности.
– Ну и ну. Просто святой Николас, главный святой всех подонков. Хорошенькое дело, – Марино не мог успокоиться. – Почему бы вам не послать ему цветные фотографии Эдди Хита и не поинтересоваться, не хочет ли он поговорить с родными этого парня? Посмотрим, как он тогда отнесется к той твари, которая совершила это преступление.
– Грумэна не переубедить.
– У него есть дети? А жена? Есть кто-нибудь, кого он любит?
– Это ничего не изменит, Марино. По делу Эдди у вас, конечно, никаких результатов.
– Нет, и в Энрико тоже ничего. У нас его одежда и пуля. Может быть, лаборатории удастся извлечь что-нибудь полезное из того, что вы им подкинули.
– А как там программа по предотвращению тяжких преступлений? – поинтересовалась я, имея в виду его сотрудничество с Бентоном Уэсли из ФБР.
– Трент работает с бумагами, и мы разошлем их через пару дней, – ответил Марино. – А вчера вечером я сообщил Бентону об этом деле.
– Эдди был похож на того, кто мог бы сесть в машину к незнакомцу?
– Нет, по словам родителей. Либо на него кто-то неожиданно напал, либо кому-то прочно удалось завоевать доверие мальчика, чтобы затащить в машину.
– У него есть братья или сестры?
– Да, и брат и сестра, но они больше чем на десять лет старше него. Думаю, Эдди оказался внеплановым ребенком, – сказал Марино.
Впереди появилось здание тюрьмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81