– Чего ж это он терем ставить прежде башен выдумал? Со стен бы начать, город крепить, а с теремом успелось бы.
– А ты ставь, как велят. Ты весь – в его милости. Нечего поперек идти.
– Ой, не твои ль тут хитрости?
– А мне чего хитрить? Олегу служу, об его удобстве забочусь.
Кирилл пошел по темному городу. В окне у великого князя по-прежнему светлым туманом горел огонь. Захолодало, дул студеный ветер, небо вызвездило, сапоги скользили по оледенелым тропкам.
На площади пылал костер.
Вокруг костра сидели, укутавшись в тулупы, мужики, невдалеке под дерюгами и армяками стояли выпряженные лошади.
– Ночевать, что ль, тут удумали?
– А где ж? Прежнего-то города не стало: где и есть двор, под гостями али под монахами занято.
Другой примирительно сказал:
– Да нонече ночь, не сказать, что студена. Студеней того видывали.
Кирилл подошел к огню ближе, чтоб поглядеть приказчика и передать ему Олегов наказ. Один из мужиков обратился к белобородому крестьянину, усердно жевавшему корку беззубым ртом.
– Ты, дедок, сулил сказки сказывать.
– А морозно.
– Ежели длинна будет, мы по снежку попрыгаем, опять слушать подсядем.
– Да не. Длинную в тепле хорошо говорить. А тут другие надобны.
Все смолкли. Старик выплюнул корку на ладонь и всунул ее в карман.
Отодвинул овчину от лица и, оборотясь к огню, сказал:
– Был грецкий царь и богат и славен, да минуло сие. Вовсе захирела великая Византия. И вот сели греки думать, как им дела поправить. Ниоткули дары им не идут, податные народы отпали, стены в Цареграде обветшали, а чинить не на што. Вот, к примеру, у нас стены пожжены, а мы собрались да паче тех новые воздвигать будем. А там не то. И надумали греки, что никто столько денег не даст царю Константину, как Русская земля. Надобно, значит, опять зазывать русских паломников. А русские туда ходить стали неохочи – дорога длинна, через татар ходить боязно, а святыни и диковины у нас и свои завелись. И решили греки – чем заманить? Думали-думали и вспомнили – как кто из Руси ни придет, всяк спрашивает: а где, мол, у вас Вольгов щит прибит над воротами? А щит, может, и поныне б там висел, да ворота те давно изветшали и рассыпались, а новые построить денег нет. Вот и надумали греки хоть тесовые ворота соорудить и на них Вольгов щит прибить. Пускай, мол, русские приходят – дивуются. Хорошо. Поставили ворота…
– Выходит, дедко, на это нашли казны?
– Да не, из достушек слепили кое-как. Надо щит прибивать. А щит тот давно потерялся. Стали по городу русский щит искать. Великой переполох наделали: нету нигде щита. Николи греки русского оружия себе не добывали.
Вот у одной старухи спрашивают: «Нету ли у тебя, Василиса, русского щита муж-то твой родом с Киева?» «А может, и есть, – говорит старуха, поглядите на дворе». И видят: действительно, длинной, округлой, железной лежит в сарае. «То, – говорит старуха, – муж мой с Киева приволок».
Обрадовались греки: хоть одна будет у них теперь память о былой славе Вольгов щит.
– Хороша слава! Вольг-то их сперва раскрошил, а потом, чтоб о позорище помнили да смирно сидели, щит свой прибил…
– Ты молчи. Твой рассказ и я знаю. Прибили они это над воротами славу пустили. Приезжают али приходят из Москвы, от митрополита, люди.
«Во, – говорят греки, – Вольгов щит!» А москвитяне глянули да и ахнули: мы, мол, Византию чтим, а гляньте-ко, чем Вольг их победил; это ж корыто, из коего в Киеве гусей кормят!.. Тако греки свою древнюю славу подновили.
Морозные звезды в небесной синеве, ветер, взлохмативший на тулупах овчину и колыхающий пламень костра, снег, отразивший небесную синь, рыжие заиндевелые бороды мужиков и нежная даль Византии – все сплелось в голове Кирилла.
Дед снова жевал корку, а мужики разложили огонь пожарче и приноравливались вздремнуть вокруг костра – благо овчин вдосталь.
– Дедко, – спросил Кирилл, – от кого ты про ту Византию слышал?
– А тебе что?
– Полюбилось, как сказывал.
– А в лето я на Москву отседа товары возил. Там сказывали.
– Знать, московская сказка.
– Там слыхал. А ты бы шел себе спать.
– Да я уж иду.
– С богом.
Едва отошел, встретилась женщина, увязшая с головой в мужской тулуп.
Он бы прошел, но она окликнула:
– Никак, Кирша? Родной!
– Овдотьица! Отколе?
– У родных была.
– А идтить в эту пору одной не боязно?
– Бог не выдаст, свинья не съест.
– Смела!
– Такой уродилась.
– А ты будто бодрей стала.
– Дело одно надумала.
– Ну?
– Только чтоб промеж нас. В Орду пойду.
– Ты?
– Как потеплеет, так пойду. А не управлюсь, на ту весну непременно.
– Чего?
– Своих выкупать.
– У те затылок… как? Не горячий?
– Не смейсь!
– Да не, я не смеюсь.
– Ну то-то. Иди да помалкивай.
Он удивленно посмотрел ей вслед и пошел домой. Ворота были на запоре, он отодвинул потайной кол и протиснулся внутрь двора.
В избе горела свеча, и мальчик лежал на лавке, накинув на босые ноги курчавое овчинное одеяло.
– Чего не спишь?
– Дожидаюсь.
– Спал бы.
– Скушно.
– А не боязно?
– Не.
– Думал, что ль, об чем?
– Мать вспоминал.
– А ты не горюй. Ей теперь уже хорошо.
– А и себя жалко.
– Чего?
– Может, она обо мне плачет. Ночь ведь.
– Она теперь спит. В Орде тьма прежде нас наступает.
– Чего так?
– Спи. Так от бога.
– А ты?
– А мне подумать надо.
Кирилл взял с затопа уголек и сел за стол. От него отодвинулись и стены, и Рязань. На белой крышке стола сияло теплое море, в небе летели белые птицы, а между морем и небом он замыслил диковинный терем, и уголь в быстрых пальцах создавал тот терем на белых досках стола.
Возникла витая арка ворот, проглянули, словно удивленные, глаза-окна.
И, как брови, над ними навис карниз.
– О! – воскликнул Андрейка.
– А ты не спишь? – Кирилл оглянулся.
Мальчик стоял позади, белый, босой, тоненький, как свеча.
Зачарованными глазами он смотрел на рисунок Кирилла.
– Думается, окна б чуть раздвинуть.
– А пуста стена будет.
– Нет, раздвинь.
– Да откуда тебе знать, как лучше?
– А что ж, у меня глаз, что ли, нет?
– Ну, иди спать. Раздвину.
– Сперва сделай.
Кирилл засмеялся, и еще радостней стало создавать этот будущий дом, когда рядом внимательно смотрел мальчик.
Когда он кончил рисовать и оглянулся, Андрейка уже спал, свернувшись на голой скамье. Свеча расплылась, ноги у Кирилла остыли.
Он перенес Андрея на постель, а сам полез на печь. Из темноты видно было, сквозь узкую слюдяную щель, нежно-голубое лунное небо, а по краям оконца намерз иней, и небо казалось втиснутым в пушистый крут.
Когда утром он проснулся и глянул с печи, мальчик быстро метнулся от стола и скрылся под одеялом.
– Любопытствуешь?
Андрей не откликался.
Кирилл полежал еще, думая о рисунке, прежде чем взглянугь на него.
Потом слез и подошел к столу. Сперва он хотел гневно кинуться к одеялу и вытащить грешника, но, всмотревшись, подивился: широкие простенки меж окнами были заполнены какими-то склоненными людьми, цветами и птицами.
Мальчик не успел дорисовать: оброненный уголек валялся на краю стола. Но окна, соединенные рисунком, сливались в широкий пояс вокруг всего терема, и верх словно висел в воздухе, приподнятый стеблями цветов и крыльями птиц.
– Да глянь-ко, какой ты мастер! – приласкал Кирилл Андрея. – Да ты откройся.
– Боюсь.
– Да не. Не бойсь.
– Я хотел стереть, да не успел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88