она была, кажется, без памяти.
- Доверьте ее мне, я врач, - сказал доктор Джон.
- Если вы без дамы, будь по-вашему, - отвечал господин. - Несите ее, а я расчищу дорогу; надо поскорей вынести ее на свежий воздух.
- Я с дамой, - сказал Грэм. - Но она не будет нам помехой.
Он взглядом подозвал меня к себе; толпа уже нас разделила. Я решительно к нему устремилась и, как могла, то бочком, то чуть ли не ползком, протиснулась сквозь толпу.
- Держитесь за меня покрепче, - приказал он, и я послушалась.
Вожатый наш оказался сильным и ловким; он клином врезался в людскую гущу; с терпеньем и упорством он наконец прорубил живую скалу - горячую, плотную, копошащуюся - и вывел нас под свежий, прохладный покров ночи.
- Вы англичанин! - обратился он к доктору Бреттону, едва мы очутились на улице.
- Англичанин. И, верно, имею честь разговаривать с соотечественником? был ответ.
- Да. Прошу вас, побудьте здесь минутку, покуда я отыщу свою карету.
- Со мной ничего не случилось, - произнес девичий голос. - А где папа?
- Я ваш друг, а папа неподалеку.
- Скажите ему, что со мной ничего не случилось, только плечо болит. Ой! На него наступили.
- Возможно, растяженье, - пробормотал доктор. - Надо надеяться, ничего больше. Люси, дайте-ка руку.
Я помогла ему поудобней устроить девочку. Она сдерживала стоны и лежала у него на руках тихо и послушно.
- Какая легонькая, - сказал Грэм, - совсем ребенок! - И он шепнул мне на ухо: - Она еще маленькая, да, Люси? Вы не заметили, сколько ей лет?
- Вовсе я не ребенок, мне уже семнадцать лет, - с достоинством возразила его пациентка. И тотчас добавила: - Пусть папа придет, мне без него страшно.
Карета подъехала. Отец девочки сменил Грэма. Но передавая ее из рук в руки, ей причинили боль, и она застонала.
- Милая моя, - сказал отец нежно. И обратился к Грэму: - Вы говорите, сэр, что вы врач?
- Да. Доктор Бреттон с "Террасы".
- Не угодно ли сесть в мою карету?
- Меня ждет моя. Я пойду поищу ее и поеду следом.
- Сделайте милость. - И он назвал свой адрес: - Отель Креси на улице Креси.
Мы отправились следом за ними. Кучер гнал. Мы с Грэмом оба молчали. Начиналось необычайное приключение.
Мы не сразу нашли свою карету и добрались до "отеля" минут через десять после незнакомцев. То был "отель" в здешнем понимании слова - целый квартал жилых домов, не гостиница - просторные, высокие зданья, с огромной аркой над воротами, ведущими крытым переходом во внутренний дворик.
Мы высадились, прошли по широким мраморным ступеням и вошли в номер второй во втором этаже: бельэтаж, как объяснил мне Грэм, отвели какому-то русскому князю. Мы снова позвонили в дверь и получили доступ к анфиладе прекрасных покоев. Слуга в ливрее доложил о нас, и мы ступили в гостиную, где по-английски горел камин, а на стенах сверкали чужеземные зеркала. У камина теснилась группка - легкое созданьице тонуло в глубоком кресле, подле хлопотали две женщины и стоял седой господин.
- Где Хариет? Пусть она придет ко мне! - слабо произнес девичий голосок.
- Где миссис Херст? - нетерпеливо и строго осведомился седой господин у доложившего о нас слуги.
- Барышня, на беду, сама отпустила ее до завтра.
- Да, верно. Я отпустила ее. Она поехала к сестре. Я отпустила ее, теперь я вспомнила, - откликнулась барышня. - Так жаль. Манон и Луизон ни слова моего не понимают и, сами того не желая, делают мне больно.
Доктор Джон и господин, обменявшись поклонами, принялись совещаться, а я тем временем направилась к креслу и сделала все, о чем просила бедняжка. Я еще помогала ей, когда подошел Грэм; столь же умелый костоправ, как и врачеватель прочих недугов, осмотрев больную, он заключил, что случай несложный, серьезных повреждений нет и он справится сам. Он велел горничным отнести ее в спальню и шепнул мне на ухо:
- Идите и вы, Люси; они, кажется, бестолковые. Последите за ними, чтоб не сделали ей больно. С ней надо обращаться очень осторожно.
Спальню затеняли тяжелые голубые шторы и дымка муслиновых занавесок; постель показалась мне снежным сугробом или облаком, до того была она воздушная, сверкающая, пушистая. Отстранив женщин, я раздела их госпожу без их помощи, добронамеренной, но неловкой. Тогда мне было не до того, чтоб замечать отдельные предметы ее одежды, но я вынесла общее впечатление изысканности, утонченности, изящества, и уж потом, размышляя на досуге, я дивилась тому, насколько непохоже все это на оснастку мисс Джиневры Фэншо.
Сама девушка была маленькая, хрупкая и сложена как статуя. Откинув ее густые, легкие волосы, мягкие, сияющие и ароматные, я разглядела юное, измученное, но благородное лицо, лоб, ясный и гладкий; тонкие, неяркие брови, ниточками убегающие к вискам; природа подарила ей удивительные глаза; огромные, глубокие, ясные, они словно господствовали над остальными чертами, быть может, в иное время и значительными, но сейчас попросту жалкими. Кожа была гладкая и нежная, шею и руки, словно цветочные лепестки, испещряли нежные жилки; тонкий ледок гордости подернул эти черты, а изгиб рта, без сомнения неосознанный, приведись мне увидеть его впервые в обстоятельствах иных, более счастливых, показался бы мне непозволительным свидетельством того, что юная особа чересчур о себе мнит.
Поведение ее, когда доктор Джон ее осматривал, сперва вызывало у меня улыбку; она вела себя ребячески, но твердо, однако же вдруг обращалась к нему со странной резкостью и требовала, чтоб он поосторожней ее трогал и не мучил. Большие глаза то и дело устремлялись на его лицо, словно изумленный взгляд милого ребенка. Не знаю, чувствовал ли Грэм, что она его изучает, но если и чувствовал, но ничем себя не выдал и ни разу не спугнул ее ответным взглядом. Он делал свое дело с редким тщанием и заботой, стараясь, сколько возможно, не причинять ей боли, и был вознагражден произнесенным сквозь зубы:
- Спасибо, покойной ночи, доктор.
Она едва пробормотала эти слова, однако же, скрепила их глубоким, прямым взором, удивительно твердым и пристальным.
Повреждения оказались неопасны; отец ее встретил это заключенье с улыбкой, такой благодарной и счастливой, что она тотчас меня к нему расположила. Он принялся выказывать Грэму свою признательность, оставаясь, разумеется, в рамках, какие положены англичанину в обращении к незнакомцу, пусть и сослужившему ему добрую службу; он пригласил его завтра же прийти.
- Папа, - раздался голос из-за полога постели. - Поблагодари и даму. Она еще здесь?
Я раздвинула полог и с улыбкой посмотрела на нее. Боль отпустила ее, и она лежала спокойно, бледная, но хорошенькая. Тонкое ее лицо, верно, лишь с первого взгляда казалось гордым и заносчивым; я уже начинала угадывать в нем нежность.
- Я весьма признателен нашей новой знакомой, - откликнулся отец, - за ее доброту к моей дочери. Уж и не знаю, как рассказать миссис Херст о том, кто ее заменил; боюсь, как бы она не стала ревновать и стыдиться.
Полные самых дружеских чувств, мы откланялись, отказались от гостеприимного приглашенья подкрепиться, сославшись на поздний час, и покинули отель Креси.
На возвратном пути мы проезжали мимо театра. Он тонул во тьме. Стояла мертвая тишина; ревущая, бурлящая толпа исчезла, будто не бывала; фонари погасли, как и злополучное пламя. На другое утро газеты сообщали, что это искра упала на обрывок декорации, он вспыхнул, но его тотчас погасили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
- Доверьте ее мне, я врач, - сказал доктор Джон.
- Если вы без дамы, будь по-вашему, - отвечал господин. - Несите ее, а я расчищу дорогу; надо поскорей вынести ее на свежий воздух.
- Я с дамой, - сказал Грэм. - Но она не будет нам помехой.
Он взглядом подозвал меня к себе; толпа уже нас разделила. Я решительно к нему устремилась и, как могла, то бочком, то чуть ли не ползком, протиснулась сквозь толпу.
- Держитесь за меня покрепче, - приказал он, и я послушалась.
Вожатый наш оказался сильным и ловким; он клином врезался в людскую гущу; с терпеньем и упорством он наконец прорубил живую скалу - горячую, плотную, копошащуюся - и вывел нас под свежий, прохладный покров ночи.
- Вы англичанин! - обратился он к доктору Бреттону, едва мы очутились на улице.
- Англичанин. И, верно, имею честь разговаривать с соотечественником? был ответ.
- Да. Прошу вас, побудьте здесь минутку, покуда я отыщу свою карету.
- Со мной ничего не случилось, - произнес девичий голос. - А где папа?
- Я ваш друг, а папа неподалеку.
- Скажите ему, что со мной ничего не случилось, только плечо болит. Ой! На него наступили.
- Возможно, растяженье, - пробормотал доктор. - Надо надеяться, ничего больше. Люси, дайте-ка руку.
Я помогла ему поудобней устроить девочку. Она сдерживала стоны и лежала у него на руках тихо и послушно.
- Какая легонькая, - сказал Грэм, - совсем ребенок! - И он шепнул мне на ухо: - Она еще маленькая, да, Люси? Вы не заметили, сколько ей лет?
- Вовсе я не ребенок, мне уже семнадцать лет, - с достоинством возразила его пациентка. И тотчас добавила: - Пусть папа придет, мне без него страшно.
Карета подъехала. Отец девочки сменил Грэма. Но передавая ее из рук в руки, ей причинили боль, и она застонала.
- Милая моя, - сказал отец нежно. И обратился к Грэму: - Вы говорите, сэр, что вы врач?
- Да. Доктор Бреттон с "Террасы".
- Не угодно ли сесть в мою карету?
- Меня ждет моя. Я пойду поищу ее и поеду следом.
- Сделайте милость. - И он назвал свой адрес: - Отель Креси на улице Креси.
Мы отправились следом за ними. Кучер гнал. Мы с Грэмом оба молчали. Начиналось необычайное приключение.
Мы не сразу нашли свою карету и добрались до "отеля" минут через десять после незнакомцев. То был "отель" в здешнем понимании слова - целый квартал жилых домов, не гостиница - просторные, высокие зданья, с огромной аркой над воротами, ведущими крытым переходом во внутренний дворик.
Мы высадились, прошли по широким мраморным ступеням и вошли в номер второй во втором этаже: бельэтаж, как объяснил мне Грэм, отвели какому-то русскому князю. Мы снова позвонили в дверь и получили доступ к анфиладе прекрасных покоев. Слуга в ливрее доложил о нас, и мы ступили в гостиную, где по-английски горел камин, а на стенах сверкали чужеземные зеркала. У камина теснилась группка - легкое созданьице тонуло в глубоком кресле, подле хлопотали две женщины и стоял седой господин.
- Где Хариет? Пусть она придет ко мне! - слабо произнес девичий голосок.
- Где миссис Херст? - нетерпеливо и строго осведомился седой господин у доложившего о нас слуги.
- Барышня, на беду, сама отпустила ее до завтра.
- Да, верно. Я отпустила ее. Она поехала к сестре. Я отпустила ее, теперь я вспомнила, - откликнулась барышня. - Так жаль. Манон и Луизон ни слова моего не понимают и, сами того не желая, делают мне больно.
Доктор Джон и господин, обменявшись поклонами, принялись совещаться, а я тем временем направилась к креслу и сделала все, о чем просила бедняжка. Я еще помогала ей, когда подошел Грэм; столь же умелый костоправ, как и врачеватель прочих недугов, осмотрев больную, он заключил, что случай несложный, серьезных повреждений нет и он справится сам. Он велел горничным отнести ее в спальню и шепнул мне на ухо:
- Идите и вы, Люси; они, кажется, бестолковые. Последите за ними, чтоб не сделали ей больно. С ней надо обращаться очень осторожно.
Спальню затеняли тяжелые голубые шторы и дымка муслиновых занавесок; постель показалась мне снежным сугробом или облаком, до того была она воздушная, сверкающая, пушистая. Отстранив женщин, я раздела их госпожу без их помощи, добронамеренной, но неловкой. Тогда мне было не до того, чтоб замечать отдельные предметы ее одежды, но я вынесла общее впечатление изысканности, утонченности, изящества, и уж потом, размышляя на досуге, я дивилась тому, насколько непохоже все это на оснастку мисс Джиневры Фэншо.
Сама девушка была маленькая, хрупкая и сложена как статуя. Откинув ее густые, легкие волосы, мягкие, сияющие и ароматные, я разглядела юное, измученное, но благородное лицо, лоб, ясный и гладкий; тонкие, неяркие брови, ниточками убегающие к вискам; природа подарила ей удивительные глаза; огромные, глубокие, ясные, они словно господствовали над остальными чертами, быть может, в иное время и значительными, но сейчас попросту жалкими. Кожа была гладкая и нежная, шею и руки, словно цветочные лепестки, испещряли нежные жилки; тонкий ледок гордости подернул эти черты, а изгиб рта, без сомнения неосознанный, приведись мне увидеть его впервые в обстоятельствах иных, более счастливых, показался бы мне непозволительным свидетельством того, что юная особа чересчур о себе мнит.
Поведение ее, когда доктор Джон ее осматривал, сперва вызывало у меня улыбку; она вела себя ребячески, но твердо, однако же вдруг обращалась к нему со странной резкостью и требовала, чтоб он поосторожней ее трогал и не мучил. Большие глаза то и дело устремлялись на его лицо, словно изумленный взгляд милого ребенка. Не знаю, чувствовал ли Грэм, что она его изучает, но если и чувствовал, но ничем себя не выдал и ни разу не спугнул ее ответным взглядом. Он делал свое дело с редким тщанием и заботой, стараясь, сколько возможно, не причинять ей боли, и был вознагражден произнесенным сквозь зубы:
- Спасибо, покойной ночи, доктор.
Она едва пробормотала эти слова, однако же, скрепила их глубоким, прямым взором, удивительно твердым и пристальным.
Повреждения оказались неопасны; отец ее встретил это заключенье с улыбкой, такой благодарной и счастливой, что она тотчас меня к нему расположила. Он принялся выказывать Грэму свою признательность, оставаясь, разумеется, в рамках, какие положены англичанину в обращении к незнакомцу, пусть и сослужившему ему добрую службу; он пригласил его завтра же прийти.
- Папа, - раздался голос из-за полога постели. - Поблагодари и даму. Она еще здесь?
Я раздвинула полог и с улыбкой посмотрела на нее. Боль отпустила ее, и она лежала спокойно, бледная, но хорошенькая. Тонкое ее лицо, верно, лишь с первого взгляда казалось гордым и заносчивым; я уже начинала угадывать в нем нежность.
- Я весьма признателен нашей новой знакомой, - откликнулся отец, - за ее доброту к моей дочери. Уж и не знаю, как рассказать миссис Херст о том, кто ее заменил; боюсь, как бы она не стала ревновать и стыдиться.
Полные самых дружеских чувств, мы откланялись, отказались от гостеприимного приглашенья подкрепиться, сославшись на поздний час, и покинули отель Креси.
На возвратном пути мы проезжали мимо театра. Он тонул во тьме. Стояла мертвая тишина; ревущая, бурлящая толпа исчезла, будто не бывала; фонари погасли, как и злополучное пламя. На другое утро газеты сообщали, что это искра упала на обрывок декорации, он вспыхнул, но его тотчас погасили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152