Он входил в еврейскую анархистскую группу, собирались по праздникам в кафе, Махно и я это кафе посещали, там же и познакомились с ним. Он был из русских евреев и хорошо говорил по-русски. После убийства еврейская общественность, даже не анархистская, ему очень помогла. Защищал его знаменитый адвокат Торез (он, кстати, помогал мне уладить конфликты с французской полицией). После оправдания он вернулся к профессии часовщика. Махно все это не нравилось, он говорил, что сам Петлюра, безусловно, не был погромщиком, а если его отряды этим и занимались, то сам Петлюра это вряд ли бы одобрил. Махно писал об этом либо в «Деле труда», либо в «Рассвете» (анархистские издания в Париже. - С. С). Знакомы они лично не были, Махно не любил Петлюру. До войны Шварцбард дожил, дальнейшая судьба его мне не известна.
Не говорила мне прямо Галина Андреевна, даже не намекала, но полагаю, и имею основания это предполагать, что семейная жизнь их распалась. Жили они врозь, Елена воспитывалась в семьях знакомых анархов, училась во французской школе, украинского языка не знала вовсе, русский быстро забылся.
Связи с родиной у них почти не было. Махновское движение никаких плодоносящих ростков на Украине не оставило. Один из видных махновских атаманов Лепетченко в двадцатых годах мирно торговал мороженым. О Задове уже говорилось. Теперь о третьем уцелевшем командире Махно - Викторе Белаше. Из него, видимо, выудили в ГПУ все нужные данные (агентура - вещь бесценная для подобных учреждений), а потом до времени отпустили.
В тюрьме В.Белаш написал свои «воспоминания» об истории махновского движения. Объемистый этот труд опубликован лишь частично (В. Ф. Белаш. «Воспоминания о гражданской войне». Харьков, 1930), до сих пор ценнейшее свидетельство ближайшего сподвижника Махно у нас плохо использовано и недостаточно оценено. Как я слышал, на Украине вскоре готовится полное издание этого весьма примечательного исторического источника.
…Прошли годы, десятилетия. И вот в Москве, прочитав мою статью, в 1976 году ко мне пришел сын Белаша - Александр Викторович, рассказал: отец был 1893 года рождения, после окончания гражданской переехал на Кубань, в тридцатых годах проживал в Краснодаре, работал механиком при мастерской союза охотников, там его арестовали, и 30 декабря 1937-го приговорили к расстрелу; 29 апреля 1976 года Белаша Виктора Федоровича посмертно оправдали «за отсутствием состава преступления».
Полон драматизма и рассказ Галины Андреевны:
- Летом 1919 года расстреляли моего отца (это когда Махно объявили «вне закона». - С. С.) , мать просила его скрыться, но он сказал, что не может отвечать за дочь, которая без его согласия сошлась Бог знает-с кем. Расстреляли его после митинга вместе со священником и учителем, который преподавал махновцам атеизм, - всего их было семь человек. Мать моя умерла от голода на Украине в 1933 году.
А вот судьба и старшего брата Галины Андреевны (цитирую ее письмо ко мне от 22 декабря 1968 года): «Приблизительно в 1935 году брат Николай, высланный из Киева в село Песчаный Брод, писал мне, что приехал он туда с семьей - женой Юзефой (Юзей) и тремя детьми - двумя мальчиками, Сережей и Женей, и девочкой Галей. Поселились они там в нашей хате. Жить было невероятно тяжело. Все они были очень ослаблены и истощены. Не в силах были даже засадить и обработать огород. Дети буквально умирали с голоду. Посовещались с женой, брат решил «разойтись» с ней до лучших времен. Юзя с Галей должны были вернуться в Киев и там как-нибудь устраиваться. Мальчиков решили оставить на вокзале в Кировограде в надежде, что их подберет милиция и устроит в детдом. Отец усадил их на скамейку на вокзале и ходил вокруг и наблюдал за ними до тех пор, пока их наконец подобрала-таки милиция».
Галина Андреевна передала мне два письма к ней племянника Жени, оба от 1959 года. Сергей, сообщает он, перед войной куда-то исчез - «он был связан с преступным миром». С началом войны, пишет далее Женя, «наш детдом в количестве 600 человек пешком начали эвакуировать в тыл. В Днепропетровске мы сели в поезд и доехали до Сталинграда. Оттуда Волгой в Саратов. На место прибыло нас 150 человек, остальные погибли от бомбежек и обстрелов с воздуха и от болезней. Потом наш детдом превратили в ремесленное училище, через год мы были уже рабочими… Отец (брат Галины Андреевны - Николай. - С. С.) замерз на пути между Песчаным бродом и Помошной (железнодорожная станция за девять километров. - С. С), и никто из родственников даже не хотел его похоронить, никто не знает и где похоронили. Это было в 1937 г… Мать искала нас, но ей сообщили, что нас нет в живых, и когда я пришел к ней, она узнала меня и упала в обморок… Сейчас я - Кузьменко Николай Иванович, так меня перекрестили в детдоме» (однако оба письма к тетке он подписал «Женя»). Ну, добавить к этому простому рассказу тоже нечего…
Еще Галина Андреевна сообщила про одно обстоятельство, меня поразившее: в 30-х годах Аршинов-Марин перебрался в Москву, причем даже, кажется, с семьей. Что случилось в советской столице со всеми ними, нетрудно предположить, но ни малейших сведений на этот счет у нас нет, как и о том, что же толкнуло его на такой безумный шаг.
Нестор Махно прожил во Франции болеее десяти лет, но так и не прижился. Политической деятельностью почти не занимался. Посещал небольшой кружок анархистов, таких же одиноких и нищих, как и он сам. Чего-то пописывал в самодельном анархистском журнальчике «Дело труда», выходившем в Париже на русском языке ничтожным тиражом.
Вот, однако, единственный интересный эпизод из журнальных занятий Махно. Летом 1928 года в Москве и Одессе одновременно появились в газетах «воспоминания» некоего Леглера, бывшего помощника свирепого Белы Куна в годы гражданской войны. Публикация имела главной целью дать очередной «разоблачительный» материал о Махно, а попутно - возвеличить тогдашнего коминтерновского деятеля, который, согласно тем же «воспоминаниям», и был вершителем победы над Врангелем. Махно как-то узнал об этой публикации и напечатал протестующее письмо в том самом «Деле труда» (№ 37 - 38).
Заметка написана, видимо, им самим - тяжело, неумело, цитировать ее скучно. Характерен, однако, перечень тех, кого Махно, помимо Леглера, обвинял в клевете на себя: «деникинско-врангелевского, а теперь большевистского генерала Слащева и французского писателя-коммуниста Барбюса», а также, по его выражению, «хорошо пристроившихся к большевистской власти писателей: Вересаева, А. Толстого и Б. Пильняка». Да, «воспоминания» Леглера - пропагандистская липа, тут Нестор был прав, но в сочинениях Слащева и трех поименованных писателей Махно изображен, конечно, в отрицательном свете, и осудить их как заведомых клеветников все же никак нельзя.
Так вот доживал недавно знаменитый батько свои дни в многоликом и шумном Париже - одинокий, заброшенный, никому уже не нужный, почти забытый.
В журнале «Огонек» за 1928 год была помещена небольшая статейка о Махно, написанная только что вернувшимся из Парижа Львом Никулиным (этот литератор исполнял за границей весьма многообразные поручения). Описывает его внешность он так: низкорослый, угловатый, сильно хромает, глубокий шрам на лице, с усами, но бывших длинных волос теперь уже нет. Тут же фотография Махно с девочкой на руках (снимок, видимо, 1927 года).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Не говорила мне прямо Галина Андреевна, даже не намекала, но полагаю, и имею основания это предполагать, что семейная жизнь их распалась. Жили они врозь, Елена воспитывалась в семьях знакомых анархов, училась во французской школе, украинского языка не знала вовсе, русский быстро забылся.
Связи с родиной у них почти не было. Махновское движение никаких плодоносящих ростков на Украине не оставило. Один из видных махновских атаманов Лепетченко в двадцатых годах мирно торговал мороженым. О Задове уже говорилось. Теперь о третьем уцелевшем командире Махно - Викторе Белаше. Из него, видимо, выудили в ГПУ все нужные данные (агентура - вещь бесценная для подобных учреждений), а потом до времени отпустили.
В тюрьме В.Белаш написал свои «воспоминания» об истории махновского движения. Объемистый этот труд опубликован лишь частично (В. Ф. Белаш. «Воспоминания о гражданской войне». Харьков, 1930), до сих пор ценнейшее свидетельство ближайшего сподвижника Махно у нас плохо использовано и недостаточно оценено. Как я слышал, на Украине вскоре готовится полное издание этого весьма примечательного исторического источника.
…Прошли годы, десятилетия. И вот в Москве, прочитав мою статью, в 1976 году ко мне пришел сын Белаша - Александр Викторович, рассказал: отец был 1893 года рождения, после окончания гражданской переехал на Кубань, в тридцатых годах проживал в Краснодаре, работал механиком при мастерской союза охотников, там его арестовали, и 30 декабря 1937-го приговорили к расстрелу; 29 апреля 1976 года Белаша Виктора Федоровича посмертно оправдали «за отсутствием состава преступления».
Полон драматизма и рассказ Галины Андреевны:
- Летом 1919 года расстреляли моего отца (это когда Махно объявили «вне закона». - С. С.) , мать просила его скрыться, но он сказал, что не может отвечать за дочь, которая без его согласия сошлась Бог знает-с кем. Расстреляли его после митинга вместе со священником и учителем, который преподавал махновцам атеизм, - всего их было семь человек. Мать моя умерла от голода на Украине в 1933 году.
А вот судьба и старшего брата Галины Андреевны (цитирую ее письмо ко мне от 22 декабря 1968 года): «Приблизительно в 1935 году брат Николай, высланный из Киева в село Песчаный Брод, писал мне, что приехал он туда с семьей - женой Юзефой (Юзей) и тремя детьми - двумя мальчиками, Сережей и Женей, и девочкой Галей. Поселились они там в нашей хате. Жить было невероятно тяжело. Все они были очень ослаблены и истощены. Не в силах были даже засадить и обработать огород. Дети буквально умирали с голоду. Посовещались с женой, брат решил «разойтись» с ней до лучших времен. Юзя с Галей должны были вернуться в Киев и там как-нибудь устраиваться. Мальчиков решили оставить на вокзале в Кировограде в надежде, что их подберет милиция и устроит в детдом. Отец усадил их на скамейку на вокзале и ходил вокруг и наблюдал за ними до тех пор, пока их наконец подобрала-таки милиция».
Галина Андреевна передала мне два письма к ней племянника Жени, оба от 1959 года. Сергей, сообщает он, перед войной куда-то исчез - «он был связан с преступным миром». С началом войны, пишет далее Женя, «наш детдом в количестве 600 человек пешком начали эвакуировать в тыл. В Днепропетровске мы сели в поезд и доехали до Сталинграда. Оттуда Волгой в Саратов. На место прибыло нас 150 человек, остальные погибли от бомбежек и обстрелов с воздуха и от болезней. Потом наш детдом превратили в ремесленное училище, через год мы были уже рабочими… Отец (брат Галины Андреевны - Николай. - С. С.) замерз на пути между Песчаным бродом и Помошной (железнодорожная станция за девять километров. - С. С), и никто из родственников даже не хотел его похоронить, никто не знает и где похоронили. Это было в 1937 г… Мать искала нас, но ей сообщили, что нас нет в живых, и когда я пришел к ней, она узнала меня и упала в обморок… Сейчас я - Кузьменко Николай Иванович, так меня перекрестили в детдоме» (однако оба письма к тетке он подписал «Женя»). Ну, добавить к этому простому рассказу тоже нечего…
Еще Галина Андреевна сообщила про одно обстоятельство, меня поразившее: в 30-х годах Аршинов-Марин перебрался в Москву, причем даже, кажется, с семьей. Что случилось в советской столице со всеми ними, нетрудно предположить, но ни малейших сведений на этот счет у нас нет, как и о том, что же толкнуло его на такой безумный шаг.
Нестор Махно прожил во Франции болеее десяти лет, но так и не прижился. Политической деятельностью почти не занимался. Посещал небольшой кружок анархистов, таких же одиноких и нищих, как и он сам. Чего-то пописывал в самодельном анархистском журнальчике «Дело труда», выходившем в Париже на русском языке ничтожным тиражом.
Вот, однако, единственный интересный эпизод из журнальных занятий Махно. Летом 1928 года в Москве и Одессе одновременно появились в газетах «воспоминания» некоего Леглера, бывшего помощника свирепого Белы Куна в годы гражданской войны. Публикация имела главной целью дать очередной «разоблачительный» материал о Махно, а попутно - возвеличить тогдашнего коминтерновского деятеля, который, согласно тем же «воспоминаниям», и был вершителем победы над Врангелем. Махно как-то узнал об этой публикации и напечатал протестующее письмо в том самом «Деле труда» (№ 37 - 38).
Заметка написана, видимо, им самим - тяжело, неумело, цитировать ее скучно. Характерен, однако, перечень тех, кого Махно, помимо Леглера, обвинял в клевете на себя: «деникинско-врангелевского, а теперь большевистского генерала Слащева и французского писателя-коммуниста Барбюса», а также, по его выражению, «хорошо пристроившихся к большевистской власти писателей: Вересаева, А. Толстого и Б. Пильняка». Да, «воспоминания» Леглера - пропагандистская липа, тут Нестор был прав, но в сочинениях Слащева и трех поименованных писателей Махно изображен, конечно, в отрицательном свете, и осудить их как заведомых клеветников все же никак нельзя.
Так вот доживал недавно знаменитый батько свои дни в многоликом и шумном Париже - одинокий, заброшенный, никому уже не нужный, почти забытый.
В журнале «Огонек» за 1928 год была помещена небольшая статейка о Махно, написанная только что вернувшимся из Парижа Львом Никулиным (этот литератор исполнял за границей весьма многообразные поручения). Описывает его внешность он так: низкорослый, угловатый, сильно хромает, глубокий шрам на лице, с усами, но бывших длинных волос теперь уже нет. Тут же фотография Махно с девочкой на руках (снимок, видимо, 1927 года).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37