И мы с Пазио, вторя лесу, насвистываем свои песенки.
Становится жарко, а пикада — широкая и удобная около ранчо Луиса. Мачадо — делается все труднее. Перестаем петь, а затем и вовсе смолкаем.
Бесконечно тянется лес, лес и лес… Он охватил нас со всех сторон так плотно, что мне кажется, лес врастает в нас самих. Удрученный взгляд не может проникнуть вперед, он томится в этом зеленом разгуле. Неистовство природы так призрачно и так нереально, что выходит за границы того, что может представить себе человеческое воображение. Невозможно описать словами буйство тропического леса.
— Проклятое золото! — оборачиваясь ко мне, неожиданно бросает Пазио и тут же поясняет свою мысль:
— Рио де Оро! Как привлекательно это звучит, но сколько горького смысла в этом слове. Проклятая Рио де Оро совершенно испортила нам пребывание на Марекуинье. Но речь не о нас. Подумайте, сколько еще она испортит людям крови в будущем. То, что постигло покойника Дегера, завтра может постичь каждого из этой шайки и прежде всего Ферейро, но, главное, послезавтра принесет неизбежную гибель индейцам. Люди, которых привлечет это золото, нянчиться не будут ни с ними, ни друг с другом. К тому же еще неизвестно, есть ли на самом деле золото под этим водопадом…
Пазио смолкает, так как тропинка круто идет вверх по каменистой горке и это затрудняет беседу. Потом, когда тропинка вновь выравнивается, я возвращаюсь к прерванному разговору:
— С чего это вы, Томаш, ударились в такие рассуждения?
Мой спутник на мгновение останавливается, широким жестом указывает на окружающие нас заросли и говорит:
— Смотрите на этот лес! Он красив, правда? Сколько в нем силы, тяги к жизни, размаха, сколько попросту говоря страсти! Или поглядите на землю: какая в ней способность к плодородию — просто бурлит!.. А тут приходит жалкий человек, одержимый, одурманенный, черт его дери, каким-то глупым миражем и все свое вожделение направляет на золото. Кроме него, он света не видит — убивает людей, сам готов надрываться… отравляет этот лес — живой, здоровый, отравляет страхом, насилием, предательством, преступлением… А, чтоб такого подлеца черти взяли!.. И все это вместе звучит так красиво и золотисто: Рио де Оро!.. Тьфу!
Пазио парень хоть куда! Люблю его за такие откровенные излияния чувств. Охотно пожал бы ему руку, если бы это не выглядело слишком претенциозно.
Во время нашей беседы мы замечаем в лесу тревожный признак — становится все больше муравьев, длинными вереницами пересекающих тропинку. Собственно говоря, ничего плохого в этом нет, но мы знаем, что такое скопление муравьев предвещает скорый дождь. И действительно, солнце светит все тусклее, едва пробиваясь сквозь сгущающие тучи.
Перейдя вброд какую-то речушку, мы спугиваем гревшуюся на тропинке неядовитую змею канинану, которая при виде нас стремглав исчезает в кустах.
— А, холера! Удрала налево! — Пазио бросается в кусты, и, преграждая путь змее, поднимает невероятный шум. В результате перепуганная канинана возвращается на тропинку и удирает вправо.
Пазио удовлетворенно смеется и разъясняет:
— Кабокле верят, что если змея переползает дорогу с правой стороны на левую, то это предвещает несчастье.
— Кабокле верят, а польский колонист боится! — подсмеиваюсь я.
— Вот еще, боюсь!.. Просто не желаю, чтобы эта змея-бродяга вмешивалась в наши личные дела.
Муравьи предсказали дождь, и он начался. Лес пропитывается водой, как губка. От ливня тело защищает прорезиненный плащ, зато ноги совсем промокли.
После полудня снова выходим к Иваи. На самом берегу тропинка кончается; на той стороне реки находится Росиньо, лагерь индейцев. Его еще не видно, так как он скрыт за высоким, поднимающимся метров на пятнадцать берегом.
Вдали купаются двое индейцев. Кричим им во все горло. Они услышали, и вскоре к нам подплывает каноэ. На веслах сидит старый индеец, который при виде Пазио выражает удивление, но здоровается с ним спокойно, как будто они расстались только вчера. Во время переправы через реку Пазио говорит мне, что хорошо знает индейца; его зовут Жолико, он старый друг и они не виделись три года.
От выпавшего дождя похолодало. Ноги промокли, и это вызывает легкий озноб. Чувствую, что заболею, если немедленно не сниму брюк и сапог и не высушу их.
ИНДЕЙСКАЯ «САВУАР-ВИВР»
Под дождем мы карабкаемся на скользкий берег, лихо преодолеваем гору, минуем какую-то приземистую хижину и, пройдя сотню шагов, добираемся до цели. Ранчо капитона Зинио (сокращенное от Еугенио) — это большой дом длиной свыше десяти метров. Он производит на нас впечатление дворца — тем более, что построен он из глины, а не из бамбука. По сравнению с шалашами на Марекуинье бросается в глаза его зажиточный вид.
В доме мы застаем множество людей — с десяток мужчин разного возраста, сидящих вокруг очага, а в углу несколько женщин и детей. Мужчины беседуют и курят сигареты из кукурузной паи, женщины старательно плетут шляпы.
Все, так же как и Жолико, приветствуют нас спокойно, почти небрежно, без многословия. Пазио здоровается только с мужчинами, на женщин не обращает внимания, я же говорю «бао диа» всем. Потом садимся среди индейцев.
Меня поражает одна деталь. Индейцы эти одеты гораздо чище, а выражение их лиц — осмысленнее.
— То ли мне так кажется, — тихо обращаюсь к Пазио, — но эти индейцы как будто из другого племени, чем те, с Марекуиньи?
— Они не похожи на тех, это правда, хотя из того же племени… Не похожи потому, что перестали быть лесными кочевниками, как те… А знаете, зачем они собрались сюда? Они советуются, как и что сделать, чтобы у них лучше росла кукуруза…
— Выдумываете, Томаш!
— Пусть мне обезьяна морду искусает, если вру!
По нелепой лесной традиции оживленный разговор не может начинаться сразу. Пазио время от времени говорит с индейцами о каких-то пустяках, те скупо отвечают ему. Так проходит с добрых четверть часа. Наконец меня охватывает беспокойство и я спрашиваю Пазио:
— Кто из них капитон Зинио?
— Его здесь нет. Но он придет с минуты на минуту.
— Томаш! — торопливо говорю я. — Мне холодно, я промок, разболеюсь, как бог свят. Почему они не угощают нас шимароном?
— Потому, что нет хозяина. Они тоже гости, как и мы.
Меня охватывает отчаяние. Мне грозит лихорадка и трехдневная головная боль. Тибурцио не без оснований боялся дождя. Окидываю взглядом сонную компанию и заявляю Пазио:
— Я немедленно снимаю брюки и кальсоны и буду сушить их над очагом!
Пазио удерживает меня:
— Ради бога не надо, нельзя!
— Как так нельзя?
— Неудобно. Индейцы восприняли бы это как оскорбление.
Слушаю совет Пазио и брюк не снимаю. У Пазио есть опыт, он знает, как вести себя с короадами, а несколько недель назад я дал ему и себе слово, что буду поступать лишь по его указаниям.
— Садитесь хотя бы поближе к огню и старайтесь высушить одежду на теле… — предлагает он.
Легко ему давать столь мудрые советы, когда они невыполнимы! Индейцы тесным кругом сели у очага. Втиснуться между ними невозможно, каждый из них хорошо сторожит теплое место.
— Где же тут сесть? — ворчу я, уже основательно разозлившись.
Пазио в мгновение ока оценивает положение и, ничего не говоря, встает, подходит к дверям, снимает там пояс, торжественно вынимает из кобуры браунинг, возится с ним, делая вид, что протирает его, затем кладет оружие на пенек, за несколько шагов от очага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Становится жарко, а пикада — широкая и удобная около ранчо Луиса. Мачадо — делается все труднее. Перестаем петь, а затем и вовсе смолкаем.
Бесконечно тянется лес, лес и лес… Он охватил нас со всех сторон так плотно, что мне кажется, лес врастает в нас самих. Удрученный взгляд не может проникнуть вперед, он томится в этом зеленом разгуле. Неистовство природы так призрачно и так нереально, что выходит за границы того, что может представить себе человеческое воображение. Невозможно описать словами буйство тропического леса.
— Проклятое золото! — оборачиваясь ко мне, неожиданно бросает Пазио и тут же поясняет свою мысль:
— Рио де Оро! Как привлекательно это звучит, но сколько горького смысла в этом слове. Проклятая Рио де Оро совершенно испортила нам пребывание на Марекуинье. Но речь не о нас. Подумайте, сколько еще она испортит людям крови в будущем. То, что постигло покойника Дегера, завтра может постичь каждого из этой шайки и прежде всего Ферейро, но, главное, послезавтра принесет неизбежную гибель индейцам. Люди, которых привлечет это золото, нянчиться не будут ни с ними, ни друг с другом. К тому же еще неизвестно, есть ли на самом деле золото под этим водопадом…
Пазио смолкает, так как тропинка круто идет вверх по каменистой горке и это затрудняет беседу. Потом, когда тропинка вновь выравнивается, я возвращаюсь к прерванному разговору:
— С чего это вы, Томаш, ударились в такие рассуждения?
Мой спутник на мгновение останавливается, широким жестом указывает на окружающие нас заросли и говорит:
— Смотрите на этот лес! Он красив, правда? Сколько в нем силы, тяги к жизни, размаха, сколько попросту говоря страсти! Или поглядите на землю: какая в ней способность к плодородию — просто бурлит!.. А тут приходит жалкий человек, одержимый, одурманенный, черт его дери, каким-то глупым миражем и все свое вожделение направляет на золото. Кроме него, он света не видит — убивает людей, сам готов надрываться… отравляет этот лес — живой, здоровый, отравляет страхом, насилием, предательством, преступлением… А, чтоб такого подлеца черти взяли!.. И все это вместе звучит так красиво и золотисто: Рио де Оро!.. Тьфу!
Пазио парень хоть куда! Люблю его за такие откровенные излияния чувств. Охотно пожал бы ему руку, если бы это не выглядело слишком претенциозно.
Во время нашей беседы мы замечаем в лесу тревожный признак — становится все больше муравьев, длинными вереницами пересекающих тропинку. Собственно говоря, ничего плохого в этом нет, но мы знаем, что такое скопление муравьев предвещает скорый дождь. И действительно, солнце светит все тусклее, едва пробиваясь сквозь сгущающие тучи.
Перейдя вброд какую-то речушку, мы спугиваем гревшуюся на тропинке неядовитую змею канинану, которая при виде нас стремглав исчезает в кустах.
— А, холера! Удрала налево! — Пазио бросается в кусты, и, преграждая путь змее, поднимает невероятный шум. В результате перепуганная канинана возвращается на тропинку и удирает вправо.
Пазио удовлетворенно смеется и разъясняет:
— Кабокле верят, что если змея переползает дорогу с правой стороны на левую, то это предвещает несчастье.
— Кабокле верят, а польский колонист боится! — подсмеиваюсь я.
— Вот еще, боюсь!.. Просто не желаю, чтобы эта змея-бродяга вмешивалась в наши личные дела.
Муравьи предсказали дождь, и он начался. Лес пропитывается водой, как губка. От ливня тело защищает прорезиненный плащ, зато ноги совсем промокли.
После полудня снова выходим к Иваи. На самом берегу тропинка кончается; на той стороне реки находится Росиньо, лагерь индейцев. Его еще не видно, так как он скрыт за высоким, поднимающимся метров на пятнадцать берегом.
Вдали купаются двое индейцев. Кричим им во все горло. Они услышали, и вскоре к нам подплывает каноэ. На веслах сидит старый индеец, который при виде Пазио выражает удивление, но здоровается с ним спокойно, как будто они расстались только вчера. Во время переправы через реку Пазио говорит мне, что хорошо знает индейца; его зовут Жолико, он старый друг и они не виделись три года.
От выпавшего дождя похолодало. Ноги промокли, и это вызывает легкий озноб. Чувствую, что заболею, если немедленно не сниму брюк и сапог и не высушу их.
ИНДЕЙСКАЯ «САВУАР-ВИВР»
Под дождем мы карабкаемся на скользкий берег, лихо преодолеваем гору, минуем какую-то приземистую хижину и, пройдя сотню шагов, добираемся до цели. Ранчо капитона Зинио (сокращенное от Еугенио) — это большой дом длиной свыше десяти метров. Он производит на нас впечатление дворца — тем более, что построен он из глины, а не из бамбука. По сравнению с шалашами на Марекуинье бросается в глаза его зажиточный вид.
В доме мы застаем множество людей — с десяток мужчин разного возраста, сидящих вокруг очага, а в углу несколько женщин и детей. Мужчины беседуют и курят сигареты из кукурузной паи, женщины старательно плетут шляпы.
Все, так же как и Жолико, приветствуют нас спокойно, почти небрежно, без многословия. Пазио здоровается только с мужчинами, на женщин не обращает внимания, я же говорю «бао диа» всем. Потом садимся среди индейцев.
Меня поражает одна деталь. Индейцы эти одеты гораздо чище, а выражение их лиц — осмысленнее.
— То ли мне так кажется, — тихо обращаюсь к Пазио, — но эти индейцы как будто из другого племени, чем те, с Марекуиньи?
— Они не похожи на тех, это правда, хотя из того же племени… Не похожи потому, что перестали быть лесными кочевниками, как те… А знаете, зачем они собрались сюда? Они советуются, как и что сделать, чтобы у них лучше росла кукуруза…
— Выдумываете, Томаш!
— Пусть мне обезьяна морду искусает, если вру!
По нелепой лесной традиции оживленный разговор не может начинаться сразу. Пазио время от времени говорит с индейцами о каких-то пустяках, те скупо отвечают ему. Так проходит с добрых четверть часа. Наконец меня охватывает беспокойство и я спрашиваю Пазио:
— Кто из них капитон Зинио?
— Его здесь нет. Но он придет с минуты на минуту.
— Томаш! — торопливо говорю я. — Мне холодно, я промок, разболеюсь, как бог свят. Почему они не угощают нас шимароном?
— Потому, что нет хозяина. Они тоже гости, как и мы.
Меня охватывает отчаяние. Мне грозит лихорадка и трехдневная головная боль. Тибурцио не без оснований боялся дождя. Окидываю взглядом сонную компанию и заявляю Пазио:
— Я немедленно снимаю брюки и кальсоны и буду сушить их над очагом!
Пазио удерживает меня:
— Ради бога не надо, нельзя!
— Как так нельзя?
— Неудобно. Индейцы восприняли бы это как оскорбление.
Слушаю совет Пазио и брюк не снимаю. У Пазио есть опыт, он знает, как вести себя с короадами, а несколько недель назад я дал ему и себе слово, что буду поступать лишь по его указаниям.
— Садитесь хотя бы поближе к огню и старайтесь высушить одежду на теле… — предлагает он.
Легко ему давать столь мудрые советы, когда они невыполнимы! Индейцы тесным кругом сели у очага. Втиснуться между ними невозможно, каждый из них хорошо сторожит теплое место.
— Где же тут сесть? — ворчу я, уже основательно разозлившись.
Пазио в мгновение ока оценивает положение и, ничего не говоря, встает, подходит к дверям, снимает там пояс, торжественно вынимает из кобуры браунинг, возится с ним, делая вид, что протирает его, затем кладет оружие на пенек, за несколько шагов от очага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35