..
Что-то разом толкнуло его, даже не слишком сильно... но он уже лежал на спине и старался понять: что с ним и как он сейчас видел Татьяну?.. Он даже хотел позвать ее, сказать: "Ах, не надо!" - но вот уже он весь , онемел, и над лицом его, в глазах, на лбу, в мозгу завертелся мутно-зеленый вихрь - и что-то страшно тяжелое и плоское придавило его навсегда к земле.
Татьяна недаром померещилась Нежданову; в ту самую минуту, как он спустил курок револьвера, она подошла к одному из окон флигелька и свидела его под яблонью. Не успела она подумать: "Что это он в такую погоду торчит под яблонью, простоволосый?" - как он повалился навзничь, точно сноп. Выстрела она не слыхала - звук его был очень слаб, - но тотчас почуяла что-то недоброе и опрометью бросилась вниз, в палисадник...
Она добежала до Нежданова... "Алексей Дмитрич, что с вами?" Но уже им овладела темнота. Татьяна нагнулась к нему, увидала кровь...
- Павел! - закричала она не своим голосом. - Павел!
Несколько мгновений спустя Марианна, Соломин, Павел и еще двое фабричных уже были в палисаднике. Нежданова тотчас подняли; понесли во флигель и положили на тот самый диван, на котором он провел свою последнюю ночь.
Он лежал на спине, с полузакрытыми недвижными глазами, с посинелым лицом, хрипел протяжно и туго, изредка всхлипывая и как бы давясь. Жизнь еще не покинула его. Марианна и Соломин стояли по обеим сторонам дивана, оба почти такие же бледные, как и сам Нежданов. Поражены, потрясены, уничтожены были оба - особенно Марианна, - но не изумлены. "Как мы этого не предвидели?" думалось им; и в тоже время им казалось, что они... да, они это предвидели. Когда он сказал Марианне: "Что бы я ни сделал, говорю тебе наперед: ничему ты не удивишься", - и еще когда он говорил о тех двух человеках, которые в нем ужиться не могут, - разве не шевельнулось в ней нечто вроде смутного предчувствия?
Почему же она не остановилась тотчас и не вдумалась и в эти слова, и в это предчувствие? Отчего она теперь не смеет взглянуть на Соломина, как будто он ее сообщник... как будто и он ощущает угрызения совести? Отчего ей не только бесконечно, до отчаяния жаль Нежданова, но как-то страшно и жутко - и совестно? Может быть, от нее зависело его спасти? Отчего они оба не смеют произнести слова? Почти не смеют дышать - и ждут... Чего? Боже мой!
Соломин послал за доктором, хотя, конечно, надежды не было никакой. На маленькую, уже почерневшую, бескровную рану Нежданова Татьяна положила большую губку с холодною водой, намочила его волосы тоже холодной водою с уксусом. Вдруг Нежданов перестал хрипеть и пошевельнулся.
- Приходит в память, - прошептал Соломин.
Марианна стала на колени возле дивана... Нежданов взглянул на нее... до того времени его глаза были недвижны, как у всех умирающих.
- А я еще... жив, - проговорил он чуть слышно. - И тут не сумел... задерживаю вас.
- Алеша, - простонала Марианна.
- Да вот... сейчас... Помнишь, Марианна, в моем... стихотворении... "Окружи меня цветами"... Где же цветы?.. Но зато ты тут... Там, в моем письме...
Он вдруг затрепетал весь.
- Ох, вот она... Дайте оба... друг другу... руки - при мне... Поскорее... дайте...
Соломин схватил руку Марианны. Голова ее лежала на диване, лицом вниз, возле самой раны.
Сам Соломин стоял прямо и строго, сумрачный как ночь.
- Так... хорошо... так...
Нежданов опять начал всхлипывать, но как-то уж очень необычно... Грудь выставилась, бока втянулись...
Он явно пытался положить свою руку на их соединенные руки, но его руки уже были мертвы.
- Отходит, - шепнула Татьяна, стоявшая у двери, и стала креститься.
Всхлипыванья стали реже, короче... Он еще искал взором Марианну... но какая-то грозная белесоватость уже заволакивала изнутри его глаза...
"Хорошо"... - было его последним словом.
Его не стало... а соединенные руки Соломина и Марианны все еще лежали на его груди.
Вот что писал он в двух оставленных им коротких записках. Одна была адресована Силину и содержала всего несколько строк:
"Прощай, брат, друг, прощай! Когда ты получишь этот клочок - меня уже не будет. Не спрашивай, как, почему - и не сожалей; знай, что мне теперь лучше. Возьми ты нашего бессмертного Пушкина и прочти в "Евгении Онегине" описание смерти Ленского. Помнишь: "Окна мелом забелены; хозяйки нет" и т.д. Вот и все. Сказать мне тебе нечего... оттого, что слишком много пришлось бы говорить, а времени нет. Но я не хотел уйти, не уведомив тебя; а то ты бы думал обо мне, как о живом, и я согрешил бы перед нашей дружбой. Прощай; живи. Твой друг А. Н."
Другое письмо было несколько длиннее. Оно было адресовано на имя Соломина и Марианны. Вот что стояло в нем:
"Дети мои!
(Тотчас после этих слов был перерыв; что-то было зачеркнуто или скорее замарано; как будто слезы брызнули тут.)
Вам, быть может, странно, что я вас так величаю, я сам почти ребенок - и ты, Соломин, конечно, старше меня. Но я умираю - и, стоя на конце жизни, гляжу на себя как на старика. Я очень виноват пред вами обоими, особенно пред тобой, Марианна, - в том, что причиняю вам такое горе (я знаю, Марианна, ты будешь горевать) - и доставил вам столько беспокойства. Но что было делать?
Я другого выхода не нашел. Я не умел опроститься; оставалось вычеркнуть себя совсем. Марианна, я был бы бременем и для себя, и для тебя. Ты великодушная - ты бы обрадовалась этому бремени, как новой жертве... но я не имел права налагать на тебя эту жертву: у тебя есть лучшее и большее дело. Дети мои, позвольте мне соединить вас как бы загробной рукою. Вам будет хорошо вдвоем. Марианна, ты окончательно полюбишь Соломина - а он... он тебя полюбил, как только увидел тебя у Сипягиных. Это не осталось для меня тайной, хотя мы несколько дней спустя бежали с тобою. Ах, то утро! Какое оно было славное, свежее, молодое! Оно представляется мне теперь как знамение, как символ вашей двойной жизни - твоей и его; и я только случайно находился тогда на его месте. Но пора кончить; я не желаю тебя разжалобить... я желаю только оправдаться. Завтра будут несколько очень тяжелых минут... Но что же делать? Другого выхода ведь нет? Прощай, Марианна, моя хорошая, честная девушка! Прощай, Соломин! Поручаю тебе ее. Живите счастливо - живите с пользой для других; а ты, Марианна, вспоминай обо мне только, когда будешь счастлива.
Вспоминай обо мне, как о человеке тоже честном и хорошем, но которому было как-то приличнее умереть, нежели жить. Любил ли я тебя любовью - не знаю, милый друг, но знаю, что сильнее чувства я никогда не испытал и что мне было бы еще страшнее умереть, если б я не уносил такого чувства с собой в могилу. Марианна! Если ты встретишь когда-нибудь девушку, Машурину по имени, - Соломин ее знает, впрочем и ты, кажется, ее видела, - скажи ей, что я с благодарностью вспомнил о ней незадолго перед кончиной... Она уж поймет.
Надо ж, однако, оторваться. Я сейчас выглянул из окна: среди быстро мчавшихся туч стояла одна прекрасная звезда. Как быстро они ни мчались - они не могли ее закрыть. Эта звезда напомнила мне тебя, Марианна! В это мгновенье ты спишь в соседней комнате - и ничего не подозреваешь... Я подошел к твоей двери, приложил ухо и, казалось, уловил твое чистое, спокойное дыхание... Прощай! прощай! прощайте, мои дети, мои друзья !
Ваш А.
Ба, ба, ба! как же это я в предсмертном письме ничего не сказал о нашем великом деле? Знать, потому, что перед смертью лгать уже не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Что-то разом толкнуло его, даже не слишком сильно... но он уже лежал на спине и старался понять: что с ним и как он сейчас видел Татьяну?.. Он даже хотел позвать ее, сказать: "Ах, не надо!" - но вот уже он весь , онемел, и над лицом его, в глазах, на лбу, в мозгу завертелся мутно-зеленый вихрь - и что-то страшно тяжелое и плоское придавило его навсегда к земле.
Татьяна недаром померещилась Нежданову; в ту самую минуту, как он спустил курок револьвера, она подошла к одному из окон флигелька и свидела его под яблонью. Не успела она подумать: "Что это он в такую погоду торчит под яблонью, простоволосый?" - как он повалился навзничь, точно сноп. Выстрела она не слыхала - звук его был очень слаб, - но тотчас почуяла что-то недоброе и опрометью бросилась вниз, в палисадник...
Она добежала до Нежданова... "Алексей Дмитрич, что с вами?" Но уже им овладела темнота. Татьяна нагнулась к нему, увидала кровь...
- Павел! - закричала она не своим голосом. - Павел!
Несколько мгновений спустя Марианна, Соломин, Павел и еще двое фабричных уже были в палисаднике. Нежданова тотчас подняли; понесли во флигель и положили на тот самый диван, на котором он провел свою последнюю ночь.
Он лежал на спине, с полузакрытыми недвижными глазами, с посинелым лицом, хрипел протяжно и туго, изредка всхлипывая и как бы давясь. Жизнь еще не покинула его. Марианна и Соломин стояли по обеим сторонам дивана, оба почти такие же бледные, как и сам Нежданов. Поражены, потрясены, уничтожены были оба - особенно Марианна, - но не изумлены. "Как мы этого не предвидели?" думалось им; и в тоже время им казалось, что они... да, они это предвидели. Когда он сказал Марианне: "Что бы я ни сделал, говорю тебе наперед: ничему ты не удивишься", - и еще когда он говорил о тех двух человеках, которые в нем ужиться не могут, - разве не шевельнулось в ней нечто вроде смутного предчувствия?
Почему же она не остановилась тотчас и не вдумалась и в эти слова, и в это предчувствие? Отчего она теперь не смеет взглянуть на Соломина, как будто он ее сообщник... как будто и он ощущает угрызения совести? Отчего ей не только бесконечно, до отчаяния жаль Нежданова, но как-то страшно и жутко - и совестно? Может быть, от нее зависело его спасти? Отчего они оба не смеют произнести слова? Почти не смеют дышать - и ждут... Чего? Боже мой!
Соломин послал за доктором, хотя, конечно, надежды не было никакой. На маленькую, уже почерневшую, бескровную рану Нежданова Татьяна положила большую губку с холодною водой, намочила его волосы тоже холодной водою с уксусом. Вдруг Нежданов перестал хрипеть и пошевельнулся.
- Приходит в память, - прошептал Соломин.
Марианна стала на колени возле дивана... Нежданов взглянул на нее... до того времени его глаза были недвижны, как у всех умирающих.
- А я еще... жив, - проговорил он чуть слышно. - И тут не сумел... задерживаю вас.
- Алеша, - простонала Марианна.
- Да вот... сейчас... Помнишь, Марианна, в моем... стихотворении... "Окружи меня цветами"... Где же цветы?.. Но зато ты тут... Там, в моем письме...
Он вдруг затрепетал весь.
- Ох, вот она... Дайте оба... друг другу... руки - при мне... Поскорее... дайте...
Соломин схватил руку Марианны. Голова ее лежала на диване, лицом вниз, возле самой раны.
Сам Соломин стоял прямо и строго, сумрачный как ночь.
- Так... хорошо... так...
Нежданов опять начал всхлипывать, но как-то уж очень необычно... Грудь выставилась, бока втянулись...
Он явно пытался положить свою руку на их соединенные руки, но его руки уже были мертвы.
- Отходит, - шепнула Татьяна, стоявшая у двери, и стала креститься.
Всхлипыванья стали реже, короче... Он еще искал взором Марианну... но какая-то грозная белесоватость уже заволакивала изнутри его глаза...
"Хорошо"... - было его последним словом.
Его не стало... а соединенные руки Соломина и Марианны все еще лежали на его груди.
Вот что писал он в двух оставленных им коротких записках. Одна была адресована Силину и содержала всего несколько строк:
"Прощай, брат, друг, прощай! Когда ты получишь этот клочок - меня уже не будет. Не спрашивай, как, почему - и не сожалей; знай, что мне теперь лучше. Возьми ты нашего бессмертного Пушкина и прочти в "Евгении Онегине" описание смерти Ленского. Помнишь: "Окна мелом забелены; хозяйки нет" и т.д. Вот и все. Сказать мне тебе нечего... оттого, что слишком много пришлось бы говорить, а времени нет. Но я не хотел уйти, не уведомив тебя; а то ты бы думал обо мне, как о живом, и я согрешил бы перед нашей дружбой. Прощай; живи. Твой друг А. Н."
Другое письмо было несколько длиннее. Оно было адресовано на имя Соломина и Марианны. Вот что стояло в нем:
"Дети мои!
(Тотчас после этих слов был перерыв; что-то было зачеркнуто или скорее замарано; как будто слезы брызнули тут.)
Вам, быть может, странно, что я вас так величаю, я сам почти ребенок - и ты, Соломин, конечно, старше меня. Но я умираю - и, стоя на конце жизни, гляжу на себя как на старика. Я очень виноват пред вами обоими, особенно пред тобой, Марианна, - в том, что причиняю вам такое горе (я знаю, Марианна, ты будешь горевать) - и доставил вам столько беспокойства. Но что было делать?
Я другого выхода не нашел. Я не умел опроститься; оставалось вычеркнуть себя совсем. Марианна, я был бы бременем и для себя, и для тебя. Ты великодушная - ты бы обрадовалась этому бремени, как новой жертве... но я не имел права налагать на тебя эту жертву: у тебя есть лучшее и большее дело. Дети мои, позвольте мне соединить вас как бы загробной рукою. Вам будет хорошо вдвоем. Марианна, ты окончательно полюбишь Соломина - а он... он тебя полюбил, как только увидел тебя у Сипягиных. Это не осталось для меня тайной, хотя мы несколько дней спустя бежали с тобою. Ах, то утро! Какое оно было славное, свежее, молодое! Оно представляется мне теперь как знамение, как символ вашей двойной жизни - твоей и его; и я только случайно находился тогда на его месте. Но пора кончить; я не желаю тебя разжалобить... я желаю только оправдаться. Завтра будут несколько очень тяжелых минут... Но что же делать? Другого выхода ведь нет? Прощай, Марианна, моя хорошая, честная девушка! Прощай, Соломин! Поручаю тебе ее. Живите счастливо - живите с пользой для других; а ты, Марианна, вспоминай обо мне только, когда будешь счастлива.
Вспоминай обо мне, как о человеке тоже честном и хорошем, но которому было как-то приличнее умереть, нежели жить. Любил ли я тебя любовью - не знаю, милый друг, но знаю, что сильнее чувства я никогда не испытал и что мне было бы еще страшнее умереть, если б я не уносил такого чувства с собой в могилу. Марианна! Если ты встретишь когда-нибудь девушку, Машурину по имени, - Соломин ее знает, впрочем и ты, кажется, ее видела, - скажи ей, что я с благодарностью вспомнил о ней незадолго перед кончиной... Она уж поймет.
Надо ж, однако, оторваться. Я сейчас выглянул из окна: среди быстро мчавшихся туч стояла одна прекрасная звезда. Как быстро они ни мчались - они не могли ее закрыть. Эта звезда напомнила мне тебя, Марианна! В это мгновенье ты спишь в соседней комнате - и ничего не подозреваешь... Я подошел к твоей двери, приложил ухо и, казалось, уловил твое чистое, спокойное дыхание... Прощай! прощай! прощайте, мои дети, мои друзья !
Ваш А.
Ба, ба, ба! как же это я в предсмертном письме ничего не сказал о нашем великом деле? Знать, потому, что перед смертью лгать уже не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69