)
Тургенев. Что с ним такое?
Герцен. Ему нужно выпить.
Тургенев. Сомневаюсь.
Герцен. Какие новости из дома?
Тургенев. Собираюсь отдать свой новый роман Каткову.
Герцен. В «Русский вестник»? Все подумают, что ты присоединился к лагерю реакционеров.
Тургенев. Что поделаешь. Ты же видел, что эти бандиты, Чернышевский с Добролюбовым, сделали с «Современником». Они меня презирают. У меня еще осталось чувство достоинства… Ну, не говоря уже о художественных принципах. А ведь я защищал Чернышевского, помнишь, когда в своей первой статье он вдруг открыл, что нарисованное яблоко нельзя съесть, а значит, искусство – бедный родственник реальной жизни. Я тогда его поддержал. «Да, – говорил я, – да, пусть это бред недоразвитого фанатика, вонючая отрыжка стервятника, ничего не понимающего в искусстве, но, – говорил я, – тут есть нечто, что нельзя оставить без внимания; этот человек почувствовал связь с чем-то насущным в наш век». Я пригласил его на обед. Это его не остановило, и он использовал мой последний рассказ как дубину, которой он меня же и поколотил за то, что герой моего рассказа – нерешительный любовник! Очевидно, это означает, что он либерал. Ах да, вот еще что. Слово «либерал» теперь стало ругательным, как «недоумок» или «лицемер»… Оно означает любого, кто предпочитает мирные реформы насильственной революции – то есть таких, как ты и твой «Колокол». Наше поколение кающихся дворян выглядит очень некрасиво, Добролюбову, знаете ли, всего лет двенадцать – не больше. В любом случае он ребенок, пусть ему будет хоть двадцать два. Меня познакомили с ним, когда я заглянул в редакцию. Угрюмый тип, совершенно без чувства юмора, фанатик, мне от него не по себе стало. Я пригласил его на обед. Вы знаете, что он ответил? Он сказал: «Иван Сергеевич, давайте оставим наш разговор. Мне от него делается скучно». И отошел в дальний угол комнаты. Я – их ведущий автор! То есть я им был. (Пауза.) В них есть что-то любопытное.
Герцен. «Very dangerous!». Эти люди, кажется, читают только ту часть «Колокола», которая приводит их в ярость. Чернышевский нас осуждает за то, что мы поддерживаем царя в его борьбе с рабовладельцами. Но, будь то реформа сверху или революция снизу, мы сходимся на том, что освобождение крестьян есть абсолютная цель.
Тургенев. А потом что? «Колокол» скромничает, как старая дева, но время от времени вы с Огаревым не можете удержаться, чтобы не задрать ваши юбки и не показать, что под ними прячется; а там – глядь! – русский мужик! Он совсем другой, чем эти западные крестьяне, такой простой и неиспорченный; вот только подождите, и он покажет всем этим французским интеллектуалам, как русский социализм искупит их обанкротившуюся революцию и раздавит капитализм в колыбели, в то время как буржуазный Запад идет своей дорогой к голоду, войне, чуме и бесполезной мишуре сомнительного вкуса.
Вы просто сентиментальные фантазеры. Перед вами человек, который сделал себе имя на русских крестьянах, и они ничем не отличаются от итальянских, французских или немецких крестьян. Консерваторы par excellence. Дайте им время, и они перегонят любого француза в своей тяге к буржуазным ценностям и в серости среднего класса. Мы европейцы, мы просто опаздываем, вот и все. Вы не возражаете, если я опорожню свой моче вой пузырь на ваши лавры? (Отходит.)
Герцен. А разве вы этого еще не сделали? Ну и что, если мы кузены в европейской семье? Это не означает, что мы обязаны развиваться точно так же, зная, куда это приведет. (Сердито.) Я не могу продолжать этот разговор, пока ты…
Его перебивает испуганное восклицание Тургенева из-за сцены. Ольга выбегает из-за лавровых зарослей, пробегает мимо и скрывается. Тургенев возвращается в замешательстве.
Тургенев. Подслушивала. Убежала, словно лань. Вот такого роста. Должно быть, пропавшая Ольга.
Входят Татаи Саша. Огарев и Натали выходят из дома.
Герцен. Там у нее дрозд живет. В гнезде.
Натали (зовет Ольгу). Оля! Домой!..
Ольга бежит к дому.
Тата (Тургеневу). Там у нашего дрозда гнездо.
Саша (о Тате). Живая.
Натали. Тата, вот ты где… У меня что-то есть для тебя.
Тата. Что?
Натали. Ну, я не стану говорить, раз у тебя такое лицо… На, держи. (Дает Тате маленькую баночку с румянами.)
Тата. Румяна?… О, спасибо, Натали… Извини меня.
Натали и Тата заключают друг друга в объятия со слезами, благодарностями, извинениями, прощениями и т. д.
Герцен (Тургеневу). Ты все успел?
Тургенев отрицательно качает головой.
Тата. Можно, я пойду попробую?
Натали. Дай-ка я.
Герцен. Что тут у вас?
Натали слегка румянит щеки Таты.
Натали. Женские дела. Смотри, не выходи так на улицу.
Герцен (Саше). Покажи Тургеневу, где у нас…
Саша (указывая на лавровые заросли). Там.
Тургенев. Как все выросли. (Саше.) Натали сказала, что ты собираешься учиться в Швейцарии.
Саша. Да, на медицинском факультете. Я буду приезжать домой на каникулы.
Герцен (Тургеневу). Оставайся обедать.
Натали. Он не может, он идет в оперу.
Тата. Я хочу посмотреть на себя в зеркало. (Уходит к дому.)
Тургенев. Да, да, мне и в самом деле пора.
Огарев. А-а. Отлично.
Тургенев уходит вместе с Сашей.
Герцен, Натали и Огарев рассаживаются.
Герцен (пауза). Ну, как ты сегодня? Все еще сердишься? Нет, скажи. Сердишься или нет? Ох, вижу, что сердишься.
Натали. Почему, с чего ты взял?
Герцен. Ты сердишься, не отрицай. Это оттого, что я сказал вчера про вывеску в зоопарке.
Натали. Что ты сказал?
Герцен. Послушай, нельзя принимать каждое случайное слово на свой счет.
Натали. Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Герцен. Только теперь не сердись.
Огарев, выведенный из себя, резко уходит к дому. Натали начинает плакать.
И он тоже – одни нервы. Не плачь, пожалуйста.
Hатали. Ему больно. Мы разбили ему сердце. Злейший враг не мог ранить его сильнее.
Герцен. Он пошел выпить.
Натали. А почему, ты думаешь, он пьет?
Герцен. Ах, перестань, перестань. В университете Огарев пил спирт из пробирок.
Натали. Ты все время так прав. Даже когда ты не прав. Ник, который в самом деле прав, один не поднимает шума из-за… из-за этой нелепой мечты о прекрасной жизни втроем, которая возвышается над ежедневной мелочностью, над обыкновенными человеческими недостатками, в основном моими, я знаю…
Герцен. Вовсе нет, только – ты не должна так…
Натали. Если бы только Николай мог любить меня с твоим безразличием.
Герцен. Натали, Натали…
Натали. Нет, я больше так не могу. Я думала об этом. Я уезжаю домой, в Россию. Я сказала Нику.
Герцен. Что?…
Натали. Он говорит, что я не должна приносить себя в жертву, – что я должна позволить себе наслаждаться твоей любовью, но…
Герцен. Как ты можешь уехать в Россию, как ты можешь оставить детей?
Натали. Я могу взять Лизу.
Герцен. Забрать нашу дочь в Россию? На сколько?
Натали. Не знаю. Я хочу увидеться с сестрой.
Герцен. А Ольга? Кто за ней будет смотреть?
Натали. Мальвида будет.
Герцен. Мальвида?… Откуда ты знаешь? О Господи, почему я все узнаю последним?…
Натали. Я еду в Россию! Я принесла здесь столько вреда. Ник убивается из-за меня!
Звук выстрела. Натали вскакивает и бежит к дому, навстречу Огареву, который держит открытое письмо. Натали, рыдая, падает к нему на грудь.
Огарев. Ну, полно, полно… полно, полно… что такое? Посмотри, что я получил – письмо от Бакунина! – из Сибири!
Герцен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Тургенев. Что с ним такое?
Герцен. Ему нужно выпить.
Тургенев. Сомневаюсь.
Герцен. Какие новости из дома?
Тургенев. Собираюсь отдать свой новый роман Каткову.
Герцен. В «Русский вестник»? Все подумают, что ты присоединился к лагерю реакционеров.
Тургенев. Что поделаешь. Ты же видел, что эти бандиты, Чернышевский с Добролюбовым, сделали с «Современником». Они меня презирают. У меня еще осталось чувство достоинства… Ну, не говоря уже о художественных принципах. А ведь я защищал Чернышевского, помнишь, когда в своей первой статье он вдруг открыл, что нарисованное яблоко нельзя съесть, а значит, искусство – бедный родственник реальной жизни. Я тогда его поддержал. «Да, – говорил я, – да, пусть это бред недоразвитого фанатика, вонючая отрыжка стервятника, ничего не понимающего в искусстве, но, – говорил я, – тут есть нечто, что нельзя оставить без внимания; этот человек почувствовал связь с чем-то насущным в наш век». Я пригласил его на обед. Это его не остановило, и он использовал мой последний рассказ как дубину, которой он меня же и поколотил за то, что герой моего рассказа – нерешительный любовник! Очевидно, это означает, что он либерал. Ах да, вот еще что. Слово «либерал» теперь стало ругательным, как «недоумок» или «лицемер»… Оно означает любого, кто предпочитает мирные реформы насильственной революции – то есть таких, как ты и твой «Колокол». Наше поколение кающихся дворян выглядит очень некрасиво, Добролюбову, знаете ли, всего лет двенадцать – не больше. В любом случае он ребенок, пусть ему будет хоть двадцать два. Меня познакомили с ним, когда я заглянул в редакцию. Угрюмый тип, совершенно без чувства юмора, фанатик, мне от него не по себе стало. Я пригласил его на обед. Вы знаете, что он ответил? Он сказал: «Иван Сергеевич, давайте оставим наш разговор. Мне от него делается скучно». И отошел в дальний угол комнаты. Я – их ведущий автор! То есть я им был. (Пауза.) В них есть что-то любопытное.
Герцен. «Very dangerous!». Эти люди, кажется, читают только ту часть «Колокола», которая приводит их в ярость. Чернышевский нас осуждает за то, что мы поддерживаем царя в его борьбе с рабовладельцами. Но, будь то реформа сверху или революция снизу, мы сходимся на том, что освобождение крестьян есть абсолютная цель.
Тургенев. А потом что? «Колокол» скромничает, как старая дева, но время от времени вы с Огаревым не можете удержаться, чтобы не задрать ваши юбки и не показать, что под ними прячется; а там – глядь! – русский мужик! Он совсем другой, чем эти западные крестьяне, такой простой и неиспорченный; вот только подождите, и он покажет всем этим французским интеллектуалам, как русский социализм искупит их обанкротившуюся революцию и раздавит капитализм в колыбели, в то время как буржуазный Запад идет своей дорогой к голоду, войне, чуме и бесполезной мишуре сомнительного вкуса.
Вы просто сентиментальные фантазеры. Перед вами человек, который сделал себе имя на русских крестьянах, и они ничем не отличаются от итальянских, французских или немецких крестьян. Консерваторы par excellence. Дайте им время, и они перегонят любого француза в своей тяге к буржуазным ценностям и в серости среднего класса. Мы европейцы, мы просто опаздываем, вот и все. Вы не возражаете, если я опорожню свой моче вой пузырь на ваши лавры? (Отходит.)
Герцен. А разве вы этого еще не сделали? Ну и что, если мы кузены в европейской семье? Это не означает, что мы обязаны развиваться точно так же, зная, куда это приведет. (Сердито.) Я не могу продолжать этот разговор, пока ты…
Его перебивает испуганное восклицание Тургенева из-за сцены. Ольга выбегает из-за лавровых зарослей, пробегает мимо и скрывается. Тургенев возвращается в замешательстве.
Тургенев. Подслушивала. Убежала, словно лань. Вот такого роста. Должно быть, пропавшая Ольга.
Входят Татаи Саша. Огарев и Натали выходят из дома.
Герцен. Там у нее дрозд живет. В гнезде.
Натали (зовет Ольгу). Оля! Домой!..
Ольга бежит к дому.
Тата (Тургеневу). Там у нашего дрозда гнездо.
Саша (о Тате). Живая.
Натали. Тата, вот ты где… У меня что-то есть для тебя.
Тата. Что?
Натали. Ну, я не стану говорить, раз у тебя такое лицо… На, держи. (Дает Тате маленькую баночку с румянами.)
Тата. Румяна?… О, спасибо, Натали… Извини меня.
Натали и Тата заключают друг друга в объятия со слезами, благодарностями, извинениями, прощениями и т. д.
Герцен (Тургеневу). Ты все успел?
Тургенев отрицательно качает головой.
Тата. Можно, я пойду попробую?
Натали. Дай-ка я.
Герцен. Что тут у вас?
Натали слегка румянит щеки Таты.
Натали. Женские дела. Смотри, не выходи так на улицу.
Герцен (Саше). Покажи Тургеневу, где у нас…
Саша (указывая на лавровые заросли). Там.
Тургенев. Как все выросли. (Саше.) Натали сказала, что ты собираешься учиться в Швейцарии.
Саша. Да, на медицинском факультете. Я буду приезжать домой на каникулы.
Герцен (Тургеневу). Оставайся обедать.
Натали. Он не может, он идет в оперу.
Тата. Я хочу посмотреть на себя в зеркало. (Уходит к дому.)
Тургенев. Да, да, мне и в самом деле пора.
Огарев. А-а. Отлично.
Тургенев уходит вместе с Сашей.
Герцен, Натали и Огарев рассаживаются.
Герцен (пауза). Ну, как ты сегодня? Все еще сердишься? Нет, скажи. Сердишься или нет? Ох, вижу, что сердишься.
Натали. Почему, с чего ты взял?
Герцен. Ты сердишься, не отрицай. Это оттого, что я сказал вчера про вывеску в зоопарке.
Натали. Что ты сказал?
Герцен. Послушай, нельзя принимать каждое случайное слово на свой счет.
Натали. Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Герцен. Только теперь не сердись.
Огарев, выведенный из себя, резко уходит к дому. Натали начинает плакать.
И он тоже – одни нервы. Не плачь, пожалуйста.
Hатали. Ему больно. Мы разбили ему сердце. Злейший враг не мог ранить его сильнее.
Герцен. Он пошел выпить.
Натали. А почему, ты думаешь, он пьет?
Герцен. Ах, перестань, перестань. В университете Огарев пил спирт из пробирок.
Натали. Ты все время так прав. Даже когда ты не прав. Ник, который в самом деле прав, один не поднимает шума из-за… из-за этой нелепой мечты о прекрасной жизни втроем, которая возвышается над ежедневной мелочностью, над обыкновенными человеческими недостатками, в основном моими, я знаю…
Герцен. Вовсе нет, только – ты не должна так…
Натали. Если бы только Николай мог любить меня с твоим безразличием.
Герцен. Натали, Натали…
Натали. Нет, я больше так не могу. Я думала об этом. Я уезжаю домой, в Россию. Я сказала Нику.
Герцен. Что?…
Натали. Он говорит, что я не должна приносить себя в жертву, – что я должна позволить себе наслаждаться твоей любовью, но…
Герцен. Как ты можешь уехать в Россию, как ты можешь оставить детей?
Натали. Я могу взять Лизу.
Герцен. Забрать нашу дочь в Россию? На сколько?
Натали. Не знаю. Я хочу увидеться с сестрой.
Герцен. А Ольга? Кто за ней будет смотреть?
Натали. Мальвида будет.
Герцен. Мальвида?… Откуда ты знаешь? О Господи, почему я все узнаю последним?…
Натали. Я еду в Россию! Я принесла здесь столько вреда. Ник убивается из-за меня!
Звук выстрела. Натали вскакивает и бежит к дому, навстречу Огареву, который держит открытое письмо. Натали, рыдая, падает к нему на грудь.
Огарев. Ну, полно, полно… полно, полно… что такое? Посмотри, что я получил – письмо от Бакунина! – из Сибири!
Герцен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56