– Человек, который ничего не боится, должен идти на скандал и открытую драку. Если я в чем-то засветился и Гиацинтов возьмет меня, я стану утверждать, что он расправляется со мной из-за скандального разоблачения в нашей газете дельцов, связанных с полицией. Интеллигенция станет на мою защиту. Можно будет тогда обратиться к Ванюшину и ребятам из Ассошиэйтед Пресс. Это на крайний случай, конечно. Сейчас я должен идти на драку – это лучшее алиби».
– Хорошо, – сказал Исаев, – только, Сашенька, давайте договоримся: вы снимаете свою подпись, во-первых; клянетесь никому не говорить, что это написали вы, если не хотите мне зла, во-вторых; и, в-третьих, после того, как я сам поправлю ваш материал и наберу его, эта тетрадка будет сожжена.
– Хотите, дам честное благородное слово?
– Хочу.
– Честное благородное слово, Максим Максимыч! Не обижусь: дописывайте, переделывайте и жгите – пожалуйста. Но обязательно напечатайте про этот наш позор. Только неужели вы слову верите?
– Вашему – да. Ну-с, теперь быстренько уходите. И надуйтесь на меня для вида, а я пойду работать.
Исаев взял тетрадь и побежал – через две ступеньки – вниз, в наборный цех.
ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
В кабинете у Гиацинтова шторы были приспущены. Настольная лампа выхватывала из полутьмы зеленоватый овал стола. Гиацинтов чертил на листке бумаги женские профили. Напротив него сидел Чен.
– Послушайте меня, приятель, – сказал Гиацинтов, – кто ко мне попал, тот сам не выходит. Если, конечно, я не столкнулся с умным и дальновидным человеком. Вся ваша липа с американским телеграфным агентством и с листовками для Лобба мною проверена. Вы им материалы подсовывали политического характера, чтобы поссорить атамана Семенова с нашим правительством. Кто вам передавал эти материалы?
– Мне смешно вас слушать, Кирилл Николаевич, – удивился Чен. – Мое дело – сенсация. И на бирже и в политике. За свежий товар платят больше. В воздухе тогда носились слухи про Семенова, а что там и как – не это ведь важно, Кирилл Николаевич, важно, чтоб первым.
– Вполне рационально, вполне... А зачем водичку с солянкой наливали в бензин для танков?
– Нет, это явная клевета и гнусный домысел!
– Какой смысл моим людям клеветать на вас?
– Я и сам голову ломаю. Может быть, меня с кем-нибудь спутали?
– Да нет, – вздохнул Гиацинтов, – я сам был бы рад, если б спутали... У вас столько влиятельных защитников! Вон Максим Максимыч уже пятый раз звонит, справляется о вас.
– Кто, кто?
– Да Исаев. Макс...
– Не изволю знать.
– Полноте, полноте.
– Как вы сказали? Макс?
– Ну да, Максим Максимыч Исаев.
– Право, не помню.
– Значит, не знакомы?
– Совершенно определенно – не знаком.
Гиацинтов достал из стола конверт, бросил его Чену:
– Посмотрите, это занятно.
Чен улыбнулся своей ослепительной, чуть подобострастной улыбкой, придвинул к себе конверт, достал из него несколько фотографий. На всех фотографиях были изображены Чен с Исаевым: у касс ипподрома, на улице, возле редакции.
– Ну как? – поинтересовался Гиацинтов, разглядывая свои квадратные, лопатообразные ногти. – Признали?
– Нет, не признал. Я ведь имею богатую клиентуру в городе: большинство уважаемых людей играет на бирже, даже ваши сотрудники.
– Я знаю, – спокойно сказал Гиацинтов. – Вы кого имеете в виду персонально?
– Многих.
– Уж и многих...
– Честное благородное.
– И всех помните?
– Не всех, но большинство.
– А Исаева забыли?
– Кого?
– Исаева.
– Забыл.
– Вы, между прочим, этим своим упорством ему же хуже делаете. Я уж забеспокоился – что вы так его выгораживаете, не боитесь ли вы его? Надо будет мне им заняться как следует.
– Конечно. Проверка – великая вещь.
– Приятель, вы что, меня в дураках хотите оставить?
– Господи, да что вы, Кирилл Николаевич! Я ведь не против того, что меня посадили, только зачем мне лишнее клеить? На черном рынке играл? Да, играл! Бизнес имел с иностранцами? Да, имел! За это готов нести наказание.
– А деньги ваши где от бизнеса?
– Кутежи и проститутки жизнь отнимут, не то что деньги.
– Опять-таки верно. Значит, поручителя за вас не найдется?
– Кого угодно про меня спросите – все скажут только доброе.
– Ну что ж, сейчас пригласим того, кто помнит вас.
Гиацинтов позвонил в звоночек. Дверь отворилась, и вошел Стрелков, агент по кличке Столяр.
– Здравствуйте, гражданин чекист Марейкис, – заговорил он шипучим голосом. – Не думали, верно, что встретимся? А я – вот он, весь перед вами! Или забыли Лубянку? Забыли кабинет на третьем этаже?!
Стрелков набрал в рот слюны и, приблизившись, плюнул Чену в лицо.
Чен достал платок, вытер лицо, ни один мускул в нем не дрогнул.
– Я протестую, – сказал он тихо. – Что это такое, Кирилл Николаевич?
Стрелков ударил его наотмашь – ребром ладони по лицу. Хлынула кровь из носа.
– Я те попротестую, – прохрипел он. – Я те, суке, попротестую!
– Успокойтесь, – сказал Гиацинтов, – поменьше эмоций. Спасибо вам, Сергей Дмитриевич. До свиданья.
Стрелков вышел из кабинета.
– Послушайте, милый товарищ Марейкис, – заговорил Гиацинтов, – не считайте нас олухами. Вы свою партию проиграли. Хотите жить – давайте говорить откровенно. Ну как?
– Тут какая-то чудовищная ошибка, Кирилл Николаевич, право слово!
– Пеняйте на себя. Сейчас вас станут пытать. А как же иначе прикажете поступать? Не гуманно? Согласен! Так помогите мне не быть жестоким. Вы делаете нас зверьми, вы, а не кто-либо другой.
Вошло пятеро. Они зажали руки и ноги Чена в деревянные колодки и разложили на столе набор тупых игл.
– Они сейчас будут вгонять вам иглы под ногти. Это больно очень больно, – медленно говорил Гиацинтов, продолжая заниматься своим маникюром. – Начинайте, ребята.
В кабинете стало тихо. Гиацинтов отложил пилки, и, когда иголка стала входить под ноготь большого пальца, оставляя багровый след, он весь подался вперед, впившись глазами в лицо Чена. А Чен сидел недвижно, лицо его словно окаменело, только зрачки глаз стали расширяться.
– В мизинчик, – тихо попросил Гиацинтов, – это нежней, когда в мизинчик, там мясцо молоденькое.
И снова он весь подался вперед, а Чен продолжал сидеть замерев и смотрел широко открытыми глазами сквозь полковника, который кусал губы и часто дышал, наблюдая за иглой, входившей в мизинец.
– Ну! Ну же! – говорил Гиацинтов. – Ну, зачем ты нас всех мучаешь? Ну, скажи нам что-нибудь...
Чен ответил утиным, крякающим голосом:
– Это ошибка, я ни в чем не виноват.
Сказал он это очень быстро, потому что боялся сорваться на крик.
– Ага, – обрадовался Гиацинтов, – дрогнул! Теперь в безымянный ему воткните, и чтоб кровь клопчиками, клопчиками капала!
ПОЗИЦИИ БЕЛЫХ
Дивизия выстроена в каре. Лица солдат утомлены, глаза воспаленные, чуть блестят – перед построением выдали по стакану водки. Вдали слышно, как ворочается гром: это продолжается артобстрел красных.
Посредине каре, на трибуне, стоит главком – генерал Молчанов, а рядом на красно-зеленом половичке – брат вождя, Николай Меркулов, министр иностранных дел. Внизу, возле трибуны, замер генералитет, офицеры штаба, Ванюшин.
– И мы торжественно заявляем, – подняв руку над головой, зычно выкрикивает Меркулов текст, написанный для него Ванюшиным, – что никакая иная правда нас не тревожит, кроме правды народной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Хорошо, – сказал Исаев, – только, Сашенька, давайте договоримся: вы снимаете свою подпись, во-первых; клянетесь никому не говорить, что это написали вы, если не хотите мне зла, во-вторых; и, в-третьих, после того, как я сам поправлю ваш материал и наберу его, эта тетрадка будет сожжена.
– Хотите, дам честное благородное слово?
– Хочу.
– Честное благородное слово, Максим Максимыч! Не обижусь: дописывайте, переделывайте и жгите – пожалуйста. Но обязательно напечатайте про этот наш позор. Только неужели вы слову верите?
– Вашему – да. Ну-с, теперь быстренько уходите. И надуйтесь на меня для вида, а я пойду работать.
Исаев взял тетрадь и побежал – через две ступеньки – вниз, в наборный цех.
ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
В кабинете у Гиацинтова шторы были приспущены. Настольная лампа выхватывала из полутьмы зеленоватый овал стола. Гиацинтов чертил на листке бумаги женские профили. Напротив него сидел Чен.
– Послушайте меня, приятель, – сказал Гиацинтов, – кто ко мне попал, тот сам не выходит. Если, конечно, я не столкнулся с умным и дальновидным человеком. Вся ваша липа с американским телеграфным агентством и с листовками для Лобба мною проверена. Вы им материалы подсовывали политического характера, чтобы поссорить атамана Семенова с нашим правительством. Кто вам передавал эти материалы?
– Мне смешно вас слушать, Кирилл Николаевич, – удивился Чен. – Мое дело – сенсация. И на бирже и в политике. За свежий товар платят больше. В воздухе тогда носились слухи про Семенова, а что там и как – не это ведь важно, Кирилл Николаевич, важно, чтоб первым.
– Вполне рационально, вполне... А зачем водичку с солянкой наливали в бензин для танков?
– Нет, это явная клевета и гнусный домысел!
– Какой смысл моим людям клеветать на вас?
– Я и сам голову ломаю. Может быть, меня с кем-нибудь спутали?
– Да нет, – вздохнул Гиацинтов, – я сам был бы рад, если б спутали... У вас столько влиятельных защитников! Вон Максим Максимыч уже пятый раз звонит, справляется о вас.
– Кто, кто?
– Да Исаев. Макс...
– Не изволю знать.
– Полноте, полноте.
– Как вы сказали? Макс?
– Ну да, Максим Максимыч Исаев.
– Право, не помню.
– Значит, не знакомы?
– Совершенно определенно – не знаком.
Гиацинтов достал из стола конверт, бросил его Чену:
– Посмотрите, это занятно.
Чен улыбнулся своей ослепительной, чуть подобострастной улыбкой, придвинул к себе конверт, достал из него несколько фотографий. На всех фотографиях были изображены Чен с Исаевым: у касс ипподрома, на улице, возле редакции.
– Ну как? – поинтересовался Гиацинтов, разглядывая свои квадратные, лопатообразные ногти. – Признали?
– Нет, не признал. Я ведь имею богатую клиентуру в городе: большинство уважаемых людей играет на бирже, даже ваши сотрудники.
– Я знаю, – спокойно сказал Гиацинтов. – Вы кого имеете в виду персонально?
– Многих.
– Уж и многих...
– Честное благородное.
– И всех помните?
– Не всех, но большинство.
– А Исаева забыли?
– Кого?
– Исаева.
– Забыл.
– Вы, между прочим, этим своим упорством ему же хуже делаете. Я уж забеспокоился – что вы так его выгораживаете, не боитесь ли вы его? Надо будет мне им заняться как следует.
– Конечно. Проверка – великая вещь.
– Приятель, вы что, меня в дураках хотите оставить?
– Господи, да что вы, Кирилл Николаевич! Я ведь не против того, что меня посадили, только зачем мне лишнее клеить? На черном рынке играл? Да, играл! Бизнес имел с иностранцами? Да, имел! За это готов нести наказание.
– А деньги ваши где от бизнеса?
– Кутежи и проститутки жизнь отнимут, не то что деньги.
– Опять-таки верно. Значит, поручителя за вас не найдется?
– Кого угодно про меня спросите – все скажут только доброе.
– Ну что ж, сейчас пригласим того, кто помнит вас.
Гиацинтов позвонил в звоночек. Дверь отворилась, и вошел Стрелков, агент по кличке Столяр.
– Здравствуйте, гражданин чекист Марейкис, – заговорил он шипучим голосом. – Не думали, верно, что встретимся? А я – вот он, весь перед вами! Или забыли Лубянку? Забыли кабинет на третьем этаже?!
Стрелков набрал в рот слюны и, приблизившись, плюнул Чену в лицо.
Чен достал платок, вытер лицо, ни один мускул в нем не дрогнул.
– Я протестую, – сказал он тихо. – Что это такое, Кирилл Николаевич?
Стрелков ударил его наотмашь – ребром ладони по лицу. Хлынула кровь из носа.
– Я те попротестую, – прохрипел он. – Я те, суке, попротестую!
– Успокойтесь, – сказал Гиацинтов, – поменьше эмоций. Спасибо вам, Сергей Дмитриевич. До свиданья.
Стрелков вышел из кабинета.
– Послушайте, милый товарищ Марейкис, – заговорил Гиацинтов, – не считайте нас олухами. Вы свою партию проиграли. Хотите жить – давайте говорить откровенно. Ну как?
– Тут какая-то чудовищная ошибка, Кирилл Николаевич, право слово!
– Пеняйте на себя. Сейчас вас станут пытать. А как же иначе прикажете поступать? Не гуманно? Согласен! Так помогите мне не быть жестоким. Вы делаете нас зверьми, вы, а не кто-либо другой.
Вошло пятеро. Они зажали руки и ноги Чена в деревянные колодки и разложили на столе набор тупых игл.
– Они сейчас будут вгонять вам иглы под ногти. Это больно очень больно, – медленно говорил Гиацинтов, продолжая заниматься своим маникюром. – Начинайте, ребята.
В кабинете стало тихо. Гиацинтов отложил пилки, и, когда иголка стала входить под ноготь большого пальца, оставляя багровый след, он весь подался вперед, впившись глазами в лицо Чена. А Чен сидел недвижно, лицо его словно окаменело, только зрачки глаз стали расширяться.
– В мизинчик, – тихо попросил Гиацинтов, – это нежней, когда в мизинчик, там мясцо молоденькое.
И снова он весь подался вперед, а Чен продолжал сидеть замерев и смотрел широко открытыми глазами сквозь полковника, который кусал губы и часто дышал, наблюдая за иглой, входившей в мизинец.
– Ну! Ну же! – говорил Гиацинтов. – Ну, зачем ты нас всех мучаешь? Ну, скажи нам что-нибудь...
Чен ответил утиным, крякающим голосом:
– Это ошибка, я ни в чем не виноват.
Сказал он это очень быстро, потому что боялся сорваться на крик.
– Ага, – обрадовался Гиацинтов, – дрогнул! Теперь в безымянный ему воткните, и чтоб кровь клопчиками, клопчиками капала!
ПОЗИЦИИ БЕЛЫХ
Дивизия выстроена в каре. Лица солдат утомлены, глаза воспаленные, чуть блестят – перед построением выдали по стакану водки. Вдали слышно, как ворочается гром: это продолжается артобстрел красных.
Посредине каре, на трибуне, стоит главком – генерал Молчанов, а рядом на красно-зеленом половичке – брат вождя, Николай Меркулов, министр иностранных дел. Внизу, возле трибуны, замер генералитет, офицеры штаба, Ванюшин.
– И мы торжественно заявляем, – подняв руку над головой, зычно выкрикивает Меркулов текст, написанный для него Ванюшиным, – что никакая иная правда нас не тревожит, кроме правды народной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80