Кто желает слышать выступление генерального конструктора этой установки, ученого-физика Анри Бертона, может остаться в зале.
Никто не вышел. Тысячи пар глаз впились в фигуру немолодого человека с худощавым энергичным лицом, ступившего на ту же площадку.
— Господа и дамы, товарищи, друзья! — начал он негромко. — Прискорбно, что так случилось, но что же делать? Переполняется чаша терпения человеческого. Хотелось бы, чтобы слезы, пролитые сегодня здесь, чтобы родившиеся здесь гнев и негодование претворились в дела. Я оставил за собой право выбора — в чьи руки отдать свое открытие. И этот выбор сделан. Наука не может быть слугой двух господ, и если она действительно хочет служить человеку, она должна найти себе настоящего хозяина. Мы живем в тревожное время. Чем дальше, тем резче выступают два полярных аспекта в науке — благодетельный и разрушительный. Фредерик Великий — я имею в виду Жолио-Кюри — подчеркивал, что этот двойственный характер науки рождает как надежды, так и тревогу.
Но значит ли это, что мы должны закрыть лаборатории и ограничиться использованием уже имеющихся познаний? Нет, было бы безумием снова заковать Прометея. Наоборот, мы, ученые, должны напрячь все усилия для того, чтобы разрешить труднейшие проблемы нашего времени. Но необходимо положить конец бесчестному обращению с наукой. Ученые не хотят быть союзниками тех, кто использует достижения науки для своих эгоистических и злых целей.
Я причисляю себя к тем ученым, о которых говорил Жолио-Кюри. Я хочу, чтобы «Аргус» в какой-то степени улучшил зрение людей и чтобы они умело воспользовались этим улучшенным зрением.
Реплика из зала:
— "Аргус" — это оружие! (Курт Шмербах).
— Да, это оружие. Оружие борьбы за мир и за прогресс науки. Оно дает в наши руки ключ ко многим тайнам природы. Мы, например, можем заглянуть в самое сердце нашей планеты и узнать, наконец, из чего состоит ядро земли. Могу сообщить вам, что такой эксперимент будет поставлен в ближайшее время.
Чем дальше говорил Бертон, тем выразительнее становились его жесты. Сжатый кулак, движением которого подчеркивал он теперь свои фразы, символизировал волю и страсть.
— Когда некоторые, весьма специфические круги в капиталистических государствах прознали о рождении «Аргуса», они воспылали вожделением к этому открытию. «Аргус», по их мнению, призван служить идее сверхшпионажа, которую заокеанские гестапообразные учреждения унаследовали от нацистов.
Нет, те, кому вверена теперь судьба «Аргуса», не применяли и не собираются применять его в столь низких целях. Но он будет средством контроля над тайными вооружениями…
Голос Дика Баттона:
— Тот же шпионаж!
— Нет, работа будет вестись под девизом: «Контроль без шпионажа». И пусть отныне агрессоры знают, что любое их преступление будет обнародовано зримо, «в подлиннике», и пусть они страшатся возмездия. Проклятие свастики никогда не ляжет на «Аргус», он достаточно надежно защищен от прикосновения чужих рук. Я отлично знаю, что такое фашизм, ибо сам побывал в утробе этого чудовища. «Нет — фашизму! Нет — войне! Да — прогрессу и дружбе народов!» — под этими боевыми лозунгами будет служить людям «Аргус»…
Я никогда не слыхивал такой овации, какой аудитория наградила Бертона.
Август, 17 .
На другой день я встретился с Мэри — она явно смущалась за вчерашнюю свою истерику и была чем-то озабочена. Я спросил о причине.
— Не кажется ли вам, дорогой Виктор, что с изобретением нейтриновидения профессия журналиста потеряет свое былое значение? — неожиданно спросила она.
— Конечно, нет.
— А вы уверены?
— Абсолютно уверен. Журналистика — это неумирающая профессия. Нейтриновидение станет хорошим подспорьем для журналиста, таким же, какими в свое время стали для него фотография, радио и телевидение. Нам с вами решительно не о чем беспокоиться. Наоборот. Ложь, клевета, преднамеренное извращение фактов, которые еще так живучи в нашей прессе, не смогут выдержать критический взгляд всевидящего ока. Кому как, а мне это нравится…
А два дня спустя мне удалось добиться встречи с Бертоном. Он принял меня дружелюбно.
— Как вы, с вашим талантом и знаниями, не эмигрировали во время войны? — спросил я его. — Вы могли бы спокойно продолжать свои труды в любой из нейтральных стран.
— Была такая возможность, — улыбнулся Бертон. — Но когда сам Фредерик Великий занимался ночами изготовлением взрывчатки как простой лаборант, могли ли мы, его младшие коллеги, оставаться в стороне? Вот здесь теперь я действительно получил возможность спокойно, как вы выражаетесь, работать. Но "я", как говорится, последняя буква в алфавите. Главное то, что «Аргус» обрел настоящего хозяина…
В конце интервью я решился задать Бертону щекотливый вопрос:
— Правда ли, что вы приняли польское гражданство и намерены остаться в Варшаве?
Бертон удивленно поднял брови:
— Неужели так говорят?
Он рассмеялся. Потом сказал:
— Поймите, молодой человек, что у меня есть родина. Это самая прекрасная страна в мире. И я намерен вернуться туда.
Я его понял. Так мог сказать только настоящий француз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Никто не вышел. Тысячи пар глаз впились в фигуру немолодого человека с худощавым энергичным лицом, ступившего на ту же площадку.
— Господа и дамы, товарищи, друзья! — начал он негромко. — Прискорбно, что так случилось, но что же делать? Переполняется чаша терпения человеческого. Хотелось бы, чтобы слезы, пролитые сегодня здесь, чтобы родившиеся здесь гнев и негодование претворились в дела. Я оставил за собой право выбора — в чьи руки отдать свое открытие. И этот выбор сделан. Наука не может быть слугой двух господ, и если она действительно хочет служить человеку, она должна найти себе настоящего хозяина. Мы живем в тревожное время. Чем дальше, тем резче выступают два полярных аспекта в науке — благодетельный и разрушительный. Фредерик Великий — я имею в виду Жолио-Кюри — подчеркивал, что этот двойственный характер науки рождает как надежды, так и тревогу.
Но значит ли это, что мы должны закрыть лаборатории и ограничиться использованием уже имеющихся познаний? Нет, было бы безумием снова заковать Прометея. Наоборот, мы, ученые, должны напрячь все усилия для того, чтобы разрешить труднейшие проблемы нашего времени. Но необходимо положить конец бесчестному обращению с наукой. Ученые не хотят быть союзниками тех, кто использует достижения науки для своих эгоистических и злых целей.
Я причисляю себя к тем ученым, о которых говорил Жолио-Кюри. Я хочу, чтобы «Аргус» в какой-то степени улучшил зрение людей и чтобы они умело воспользовались этим улучшенным зрением.
Реплика из зала:
— "Аргус" — это оружие! (Курт Шмербах).
— Да, это оружие. Оружие борьбы за мир и за прогресс науки. Оно дает в наши руки ключ ко многим тайнам природы. Мы, например, можем заглянуть в самое сердце нашей планеты и узнать, наконец, из чего состоит ядро земли. Могу сообщить вам, что такой эксперимент будет поставлен в ближайшее время.
Чем дальше говорил Бертон, тем выразительнее становились его жесты. Сжатый кулак, движением которого подчеркивал он теперь свои фразы, символизировал волю и страсть.
— Когда некоторые, весьма специфические круги в капиталистических государствах прознали о рождении «Аргуса», они воспылали вожделением к этому открытию. «Аргус», по их мнению, призван служить идее сверхшпионажа, которую заокеанские гестапообразные учреждения унаследовали от нацистов.
Нет, те, кому вверена теперь судьба «Аргуса», не применяли и не собираются применять его в столь низких целях. Но он будет средством контроля над тайными вооружениями…
Голос Дика Баттона:
— Тот же шпионаж!
— Нет, работа будет вестись под девизом: «Контроль без шпионажа». И пусть отныне агрессоры знают, что любое их преступление будет обнародовано зримо, «в подлиннике», и пусть они страшатся возмездия. Проклятие свастики никогда не ляжет на «Аргус», он достаточно надежно защищен от прикосновения чужих рук. Я отлично знаю, что такое фашизм, ибо сам побывал в утробе этого чудовища. «Нет — фашизму! Нет — войне! Да — прогрессу и дружбе народов!» — под этими боевыми лозунгами будет служить людям «Аргус»…
Я никогда не слыхивал такой овации, какой аудитория наградила Бертона.
Август, 17 .
На другой день я встретился с Мэри — она явно смущалась за вчерашнюю свою истерику и была чем-то озабочена. Я спросил о причине.
— Не кажется ли вам, дорогой Виктор, что с изобретением нейтриновидения профессия журналиста потеряет свое былое значение? — неожиданно спросила она.
— Конечно, нет.
— А вы уверены?
— Абсолютно уверен. Журналистика — это неумирающая профессия. Нейтриновидение станет хорошим подспорьем для журналиста, таким же, какими в свое время стали для него фотография, радио и телевидение. Нам с вами решительно не о чем беспокоиться. Наоборот. Ложь, клевета, преднамеренное извращение фактов, которые еще так живучи в нашей прессе, не смогут выдержать критический взгляд всевидящего ока. Кому как, а мне это нравится…
А два дня спустя мне удалось добиться встречи с Бертоном. Он принял меня дружелюбно.
— Как вы, с вашим талантом и знаниями, не эмигрировали во время войны? — спросил я его. — Вы могли бы спокойно продолжать свои труды в любой из нейтральных стран.
— Была такая возможность, — улыбнулся Бертон. — Но когда сам Фредерик Великий занимался ночами изготовлением взрывчатки как простой лаборант, могли ли мы, его младшие коллеги, оставаться в стороне? Вот здесь теперь я действительно получил возможность спокойно, как вы выражаетесь, работать. Но "я", как говорится, последняя буква в алфавите. Главное то, что «Аргус» обрел настоящего хозяина…
В конце интервью я решился задать Бертону щекотливый вопрос:
— Правда ли, что вы приняли польское гражданство и намерены остаться в Варшаве?
Бертон удивленно поднял брови:
— Неужели так говорят?
Он рассмеялся. Потом сказал:
— Поймите, молодой человек, что у меня есть родина. Это самая прекрасная страна в мире. И я намерен вернуться туда.
Я его понял. Так мог сказать только настоящий француз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19