И вот мы столкнулись с ним во время перемены у школьной калитки.
— Дайте мне совет... — заговорил Алеша. — Я больше не могу... Хочу пойти обратно в первое отделение... Как бы это устроить?
— Почему в первое отделение?
— Там ведь не бьют... — Он показал красные полосы возле уха.
— Гм... — протянул Андрюша Добролюбов. — Тогда уж лучше сидеть дома. Заниматься... самостоятельно.
— Дома заниматься? А кто же позволит и кто мне поможет? Я, чай, не паныч. Уж лучше в первое отделение, .. Только не знаю, кому из учителей сказать. Что, если Митрофан Елисеевич совсем оторвет мне ухо?
Решение Алеши взволновало меня. Как можно вернуться в первое отделение? Всю жизнь, что ли, учиться в нем? И я сердито крикнул:
— Трус ты, и больше ничего!
— Я трус? — У Алеши загорелись глаза. — Это мы сейчас увидим! Выходи!
Оба мы были малы, как карлики, и со стороны, должно быть, выглядели очень смешно, но нас обуревала ярость.
— Трус, конечно... — повторил я. — Конечно, трус! Мы засучили рукава, поплевали на ладони. Во мне бушевало возмущение: ведь Алеша потратил так много сил, и вдруг на тебе — обратно в первое отделение! Мы уже были готовы броситься друг на друга... Вдруг Алеша приостановился:
— Только не хватайся за рубашку... За рубашку не хватайся. Если порвешь, где взять новую?
— У меня тоже всего одна, — ответил я, взглянув на свою коричневую рубашку.
— Со мной неопасно драться, — отозвался Алеша: — Я никогда не рву другим рубахи.
К счастью, мы так и не успели вцепиться друг В друга. К нам, громко крича, подбежал Яша Ходас:
— Новость, новость! Нас будут готовить в солдаты! Это известие оказалось правильным. На последнем уроке Митрофан Елисеевич был особенно вежлив: получен циркуляр, сказал он, о том, что нас будут обучать военному искусству. Военные знания нам очень пригодятся в дальнейшей жизни. Вообще в царских школах не-учат плохому — только хорошему Учить будет герой русско-японской войны Иван Иванович Чвортек.
Иван Иванович начистил углем свои медали, и они блестели, как у генерала. Он вообще приосанился: явился к нам в сапогах, с закрученными усами и выпятив грудь. Я-то знал, что своих сапог у него нет; перед уроком он бегал за ними к лавочнику Мухобою.
Несколько занятий действительно прошли весело: нас учили равняться, поворачиваться направо и налево, маршировать. Но скоро занятия стали надоедать: мерзли ноги, одолевала усталость. Правда, Иван Иванович все время кричал: «Смирно!» — но успокоить нас было не легче, чем цыплят в дождливую погоду.
И вот в один недобрый час, когда Иван Иванович, чуть не плача, доказывал, что с такими людьми, которые больше шумят, чем слушают команду, царь ни в коем случае не сможет разбить своих врагов, мимо проезжал батюшка Онуфрий. Понаблюдав за нами, он после окончания занятий подозвал к себе Ивана Ивановича. Батюшка долго что-то объяснял нашему командиру. Я подмел школу, запер ее и пошел домой, а Иван Иванович все еще мерз у саней священника.
На следующем занятии мы не узнали нашего старого солдата — так был он суров. Когда скомандовал «Смирно!»— никто пикнуть не посмел. Двум ученикам закатил по оплеухе, третьего толкнул, четвертому наступил сапогом на обутую в лапоть ногу: чего раскорячился, как теленок!
Марина Ефремовна не раз бранила мужа. Люди очень недовольны: куда это годится, когда каждый пьяница толкает да тузит детей? Если это делает учитель, так ведь он ученый и понимает, что к чему. А то какой-то Иван навесил на грудь пару бляшек и воображает себя невесть каким умником!
Иван Иванович молча, не поморщившись, выслушивал пространные назидания жены. Потом с чувством превосходства бросал взгляд на Марину Ефремовну:
«Должна быть дисциплина — что тут поделаешь? За обучение мне платят два рубля в месяц. Батюшка Онуфрий ясно сказал: если у тебя не будет дисциплины, придется поискать другого солдата. Что мы тогда будем кушать?»
Против этого нечего было возразить. Как бы успокаивая жену и свою совесть, Чвортек добавлял:
«Я легко наказываю —не так, как поп».
Иван Иванович был неплохой человек, но чем дальше, тем увесистее становились его оплеухи, тем сильнее он толкал виновных, видно все больше входя во вкус. При этом Чвортек еще поучал: нечего морщиться, надо с малолетства привыкать к армейским законам, зато потом будет легче.
Особенно невыносимой была команда «На месте бегом». Мы скакали до полного изнеможения, прыгали, как маленькие обезьянки. Нас жалели даже проходившие мимо женшины.
Однажды прыгали так долго, что наши лапти начали разваливаться, а Добролюбов упал на землю без сознания. Мы целых полчаса хлопотали, пока удалось привести его в чувство. Должно быть, этот случай напугал нашего «генерала», и он стал помягче. Ребята быстро смекнули, как избавиться от солдатских приемов Чвор-тека: бывало, попрыгаем минуты две-три, и сейчас же кто-нибудь растянется на земле. Иван Иванович не обладал таким умом, как поп, и в этом было наше един-. ственное спасение.
Глава XXX
Пустота и бедность. — Юрий Иванович. — Не забывай, кем ты был.
После уроков ко мне пришел Алеша Зайцев. Он все-таки перевелся в первое отделение. Оказалось, что по арифметике он там один из последних. В первом отделении его никто не преследовал, и было приятно учиться.
Я раздобыл кусочек мела, и мы пошли в класс. Ми-трофан Елисеевич каждый день давал дежурному небольшой кусочек мела, а уходя, отнимал его и запирал В шкаф. Но ученикам хотелось пописать на доске. Поэтому, с трудом достав где-нибудь кусочек мела, каждый спешил припрятать «го к приходу учителя, чтобы он не обвинил в краже.
Наши игры были незамысловаты. Мы с Алешей чертили окошечки и вперегонки заполняли их крестиками или рисовали на доске точки и тоже вперегонки проводили извилистую линию, обводя их. Мне еще нравилось угады-вать на географической карте разные города и реки.
Например, найдя такое трудное название города, как Аячьо, я писал на доске только первую и последнюю букву, а Алеша должен был угадать остальные. Я же вписывал каждую угаданную букву.
Вдруг в дверях показалась Зинаида Ивановна. Страх перед учителями был так велик, что Алеша, не зная куда спрятать наш собственный кусочек мела, кинул его себе в рот и, медленно пятясь, пропал за дверью.
Никогда еще не видел я Зинаиду Ивановну такой грустной. Она и раньше иногда казалась усталой, погруженной в глубокое раздумье, но, встречаясь с людь-. ми, сейчас же начинала улыбаться.
— Играете?
— Играем, Зинаида Ивановна. Она осмотрелась вокруг.
— Какая пустота, какая бедность! — сказала она вполголоса и чуть слышно вздохнула. — А была другая школа, и учитель проработал там совсем недолго — года три. За свои деньги купил он детям игрушки, приобрел библиотеку. Выращивал на своем клочке земли огурцы и клубнику, продавал их, на эти деньги арендовал дом и устроил общежитие для таких, как ты, живущих далеко... В той школе на окнах стояли цветы; во время перемен дети не ругались и не дрались, а пели, играли и водили хоровод. В праздники устраивали спектакли... Ах, ты ведь совсем не знаешь, что такое спектакль!
Я слушал ее рассказ, как чудесную сказку, и недоверчиво спросил:
- Где же такая школа — далеко от нас?
— В Костромской губернии.
— И кто этот учитель?
— Мой брат Юрий — Юрий Иванович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Дайте мне совет... — заговорил Алеша. — Я больше не могу... Хочу пойти обратно в первое отделение... Как бы это устроить?
— Почему в первое отделение?
— Там ведь не бьют... — Он показал красные полосы возле уха.
— Гм... — протянул Андрюша Добролюбов. — Тогда уж лучше сидеть дома. Заниматься... самостоятельно.
— Дома заниматься? А кто же позволит и кто мне поможет? Я, чай, не паныч. Уж лучше в первое отделение, .. Только не знаю, кому из учителей сказать. Что, если Митрофан Елисеевич совсем оторвет мне ухо?
Решение Алеши взволновало меня. Как можно вернуться в первое отделение? Всю жизнь, что ли, учиться в нем? И я сердито крикнул:
— Трус ты, и больше ничего!
— Я трус? — У Алеши загорелись глаза. — Это мы сейчас увидим! Выходи!
Оба мы были малы, как карлики, и со стороны, должно быть, выглядели очень смешно, но нас обуревала ярость.
— Трус, конечно... — повторил я. — Конечно, трус! Мы засучили рукава, поплевали на ладони. Во мне бушевало возмущение: ведь Алеша потратил так много сил, и вдруг на тебе — обратно в первое отделение! Мы уже были готовы броситься друг на друга... Вдруг Алеша приостановился:
— Только не хватайся за рубашку... За рубашку не хватайся. Если порвешь, где взять новую?
— У меня тоже всего одна, — ответил я, взглянув на свою коричневую рубашку.
— Со мной неопасно драться, — отозвался Алеша: — Я никогда не рву другим рубахи.
К счастью, мы так и не успели вцепиться друг В друга. К нам, громко крича, подбежал Яша Ходас:
— Новость, новость! Нас будут готовить в солдаты! Это известие оказалось правильным. На последнем уроке Митрофан Елисеевич был особенно вежлив: получен циркуляр, сказал он, о том, что нас будут обучать военному искусству. Военные знания нам очень пригодятся в дальнейшей жизни. Вообще в царских школах не-учат плохому — только хорошему Учить будет герой русско-японской войны Иван Иванович Чвортек.
Иван Иванович начистил углем свои медали, и они блестели, как у генерала. Он вообще приосанился: явился к нам в сапогах, с закрученными усами и выпятив грудь. Я-то знал, что своих сапог у него нет; перед уроком он бегал за ними к лавочнику Мухобою.
Несколько занятий действительно прошли весело: нас учили равняться, поворачиваться направо и налево, маршировать. Но скоро занятия стали надоедать: мерзли ноги, одолевала усталость. Правда, Иван Иванович все время кричал: «Смирно!» — но успокоить нас было не легче, чем цыплят в дождливую погоду.
И вот в один недобрый час, когда Иван Иванович, чуть не плача, доказывал, что с такими людьми, которые больше шумят, чем слушают команду, царь ни в коем случае не сможет разбить своих врагов, мимо проезжал батюшка Онуфрий. Понаблюдав за нами, он после окончания занятий подозвал к себе Ивана Ивановича. Батюшка долго что-то объяснял нашему командиру. Я подмел школу, запер ее и пошел домой, а Иван Иванович все еще мерз у саней священника.
На следующем занятии мы не узнали нашего старого солдата — так был он суров. Когда скомандовал «Смирно!»— никто пикнуть не посмел. Двум ученикам закатил по оплеухе, третьего толкнул, четвертому наступил сапогом на обутую в лапоть ногу: чего раскорячился, как теленок!
Марина Ефремовна не раз бранила мужа. Люди очень недовольны: куда это годится, когда каждый пьяница толкает да тузит детей? Если это делает учитель, так ведь он ученый и понимает, что к чему. А то какой-то Иван навесил на грудь пару бляшек и воображает себя невесть каким умником!
Иван Иванович молча, не поморщившись, выслушивал пространные назидания жены. Потом с чувством превосходства бросал взгляд на Марину Ефремовну:
«Должна быть дисциплина — что тут поделаешь? За обучение мне платят два рубля в месяц. Батюшка Онуфрий ясно сказал: если у тебя не будет дисциплины, придется поискать другого солдата. Что мы тогда будем кушать?»
Против этого нечего было возразить. Как бы успокаивая жену и свою совесть, Чвортек добавлял:
«Я легко наказываю —не так, как поп».
Иван Иванович был неплохой человек, но чем дальше, тем увесистее становились его оплеухи, тем сильнее он толкал виновных, видно все больше входя во вкус. При этом Чвортек еще поучал: нечего морщиться, надо с малолетства привыкать к армейским законам, зато потом будет легче.
Особенно невыносимой была команда «На месте бегом». Мы скакали до полного изнеможения, прыгали, как маленькие обезьянки. Нас жалели даже проходившие мимо женшины.
Однажды прыгали так долго, что наши лапти начали разваливаться, а Добролюбов упал на землю без сознания. Мы целых полчаса хлопотали, пока удалось привести его в чувство. Должно быть, этот случай напугал нашего «генерала», и он стал помягче. Ребята быстро смекнули, как избавиться от солдатских приемов Чвор-тека: бывало, попрыгаем минуты две-три, и сейчас же кто-нибудь растянется на земле. Иван Иванович не обладал таким умом, как поп, и в этом было наше един-. ственное спасение.
Глава XXX
Пустота и бедность. — Юрий Иванович. — Не забывай, кем ты был.
После уроков ко мне пришел Алеша Зайцев. Он все-таки перевелся в первое отделение. Оказалось, что по арифметике он там один из последних. В первом отделении его никто не преследовал, и было приятно учиться.
Я раздобыл кусочек мела, и мы пошли в класс. Ми-трофан Елисеевич каждый день давал дежурному небольшой кусочек мела, а уходя, отнимал его и запирал В шкаф. Но ученикам хотелось пописать на доске. Поэтому, с трудом достав где-нибудь кусочек мела, каждый спешил припрятать «го к приходу учителя, чтобы он не обвинил в краже.
Наши игры были незамысловаты. Мы с Алешей чертили окошечки и вперегонки заполняли их крестиками или рисовали на доске точки и тоже вперегонки проводили извилистую линию, обводя их. Мне еще нравилось угады-вать на географической карте разные города и реки.
Например, найдя такое трудное название города, как Аячьо, я писал на доске только первую и последнюю букву, а Алеша должен был угадать остальные. Я же вписывал каждую угаданную букву.
Вдруг в дверях показалась Зинаида Ивановна. Страх перед учителями был так велик, что Алеша, не зная куда спрятать наш собственный кусочек мела, кинул его себе в рот и, медленно пятясь, пропал за дверью.
Никогда еще не видел я Зинаиду Ивановну такой грустной. Она и раньше иногда казалась усталой, погруженной в глубокое раздумье, но, встречаясь с людь-. ми, сейчас же начинала улыбаться.
— Играете?
— Играем, Зинаида Ивановна. Она осмотрелась вокруг.
— Какая пустота, какая бедность! — сказала она вполголоса и чуть слышно вздохнула. — А была другая школа, и учитель проработал там совсем недолго — года три. За свои деньги купил он детям игрушки, приобрел библиотеку. Выращивал на своем клочке земли огурцы и клубнику, продавал их, на эти деньги арендовал дом и устроил общежитие для таких, как ты, живущих далеко... В той школе на окнах стояли цветы; во время перемен дети не ругались и не дрались, а пели, играли и водили хоровод. В праздники устраивали спектакли... Ах, ты ведь совсем не знаешь, что такое спектакль!
Я слушал ее рассказ, как чудесную сказку, и недоверчиво спросил:
- Где же такая школа — далеко от нас?
— В Костромской губернии.
— И кто этот учитель?
— Мой брат Юрий — Юрий Иванович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107