Но посмотрите, посмотрите, какая великолепная ночная сцена: император среди своих верных советников… Разве вам не нравится?
Ландольфо (тихо Ариальдо, точно не желая нарушить очарования). Удивительно! Подумать только, что это было притворством…
Генрих Четвертый. Что такое?
Ландольфо (запинаясь, виноватым тоном). Нет… видите ли… Я вот ему (показывает на Бертольдо) – ведь он только что поступил на службу – как раз сегодня утром говорил: «Как жаль, что в таких одеждах… когда у нас столько красивых костюмов там, в гардеробе… и такой зал, как этот…» (Указывает на тронный зал.)
Генрих Четвертый. Ну? Что жаль?
Ландольфо. Что мы не знали…
Генрих Четвертый. Что разыгрываете в шутку эту комедию?
Ландольфо. Потому что думали…
Ариальдо (выручая его). Ну да… что это серьезно!
Генрих Четвертый. А разве нет? Вам кажется, что это было несерьезно?
Ландольфо. Понятно, если вы говорите, что…
Генрих Четвертый. Говорю вам, что вы глупцы! Вы должны были создать иллюзию для самих себя; не для того, чтобы играть передо мной, посещая меня время от времени, а так, как будто вы здесь живете целые дни, ни перед кем (к Бертольдо, беря его за руку), а для тебя самого, чтобы, живя в мире вымысла, ты мог есть, спать, почесывать плечо, если чувствуешь зуд (ко всем), чувствовать себя живым в истории одиннадцатого века, здесь, при дворе вашего императора Генриха Четвертого, и видеть отсюда из глубины далекой эпохи, красочной и торжественной, как склеп, видеть, как восемь веков спустя люди двадцатого столетия хлопочут и мечутся в страстном стремлении узнать, как обернутся их дела, как разрешатся волнующие и мучающие их вопросы. А в это время жить – там, в истории, со мной! Пусть печальна моя судьба, ужасны мои деяния, жестока моя борьба со скорбным уделом – но все это уже отошло в историю, не изменится, не может измениться, все закреплено навсегда, понимаете? Вы можете приспособиться к нему, любуясь тем, как каждое следствие логически вытекает из своей причины и как каждое событие развертывается ясно и естественно во всех своих подробностях. Словом, испытать все то великое наслаждение, которое дает нам история!
Ландольфо. Как это прекрасно! Как прекрасно!
Генрих Четвертый. Прекрасно – да, но теперь все кончено! Теперь, когда вы это знаете, я не смогу больше продолжать. (Берет лампу, чтобы идти спать.) Да и вы не сможете, если не поняли до сих пор истинной причины. Теперь мне все это стало противно! (Почти про себя, с сильным, хотя и сдержанным гневом.) Черт возьми, я заставлю ее раскаяться в том, что она приехала сюда! Нарядилась тещей… А он отцом аббатом… И еще приводят доктора исследовать меня. И кто знает, быть может, надеются меня вылечить… Шуты! Я бы с удовольствием дал пощечину хотя бы одному из них. Он отличный фехтовальщик. Пожалуй, заколет меня?… Посмотрим, посмотрим…
Слышен стук в заднюю дверь.
Кто там?
Голос Джованни. Deogratias!
Ариальдо (радуясь возможности подшутить над ним.) А, это Джованни. Джованни пришел, как всегда, вечером, чтобы изображать монашка!
Ордульфо (так же, потирая руки). Да, да, пусть себе изображает!
Генрих Четвертый (быстро, строго). Глупец! Зачем? Смеяться над бедным стариком, который делает это из любви ко мне?
Ландольфо (к Ордульфо). Все должно быть так, как в жизни! Понимаешь?
Генрих Четвертый. Именно! Как в жизни. Потому что только тогда правда перестает быть шуткой! (Идет, открывает дверь и вводит Джованни, одетого скромным монахом, со свитком пергамента под мышкой.) Войдите, войдите, отец мой! (Потом трагически серьезно и с глубокой горечью.) Все документы моей жизни и моего царствования, которые говорили в мою пользу, были умышленно уничтожены моими врагами; единственно, что избегло уничтожения, – это моя жизнь в описании скромного, преданного мне монаха, – а вы хотите посмеяться над ним? (Ласково оборачивается к Джованни и приглашает его сесть к столу.) Садитесь, отец мой, садитесь. А рядом поставим лампу. (Ставит рядом лампу, которую до этого держал в руках.) Пишите, пишите.
Джованни (развертывает свиток и приготавливается писать под диктовку). Я готов, государь!
Генрих Четвертый (диктуя). Декрет о мире, подписанный в Майнце, был столь же благодетелен для бедных и добрых, как тягостен для сильных и злых.
Занавес понемногу опускается.
Он принес достаток первым, голод и Нужду вторым…
Занавес
Действие третье
Тронный зал. Темнота. Во мраке едва можно различить стену в глубине. Портреты убраны, а их место между карнизами, обрамляющими углубления ниш, занимают, воспроизводя в точности позу портретов, Фрида, одетая маркизой Тосканской, какой она появилась во втором действии, и Карло ди Нолли, одетый Генрихом Четвертым. После поднятия занавеса сцена одно мгновение остается пустой. Затем открывается дверь слева, и выходит, держа лампу за кольцо, Генрих Четвертый; обернувшись, он говорит с четырьмя юношами, которые находятся в соседнем зале вместе с Джованни, как в конце второго действия.
Генрих Четвертый. Нет, оставайтесь, оставайтесь! Я все сделаю сам! Спокойной ночи. (Закрывает дверь и направляется, печальный и усталый, через зал ко второй двери направо, ведущей в его комнату.)
Фрида (едва увидев его из-за трона, лепечет из ниши, теряя сознание от страха). Генрих…
Генрих Четвертый (останавливаясь при звуке этого голоса, словно предательски пораженный в спину ножом, испуганно оборачивается к стене в глубине, пытаясь инстинктивно, точно для защиты, поднять руки). Кто меня зовет! (Это не вопрос, а восклицание, полное ужаса и не требующее ответа от мрака и от ужасного молчания зала, сразу возбуждающих в нем подозрение, что он действительно сумасшедший.)
Фрида (одинаково испуганная как этим проявлением ужаса, так и тем, что она решилась, повторяет немного громче). Генрих… (При этом она слегка высовывает голову, чтобы посмотреть на другую нишу, но все же продолжает играть назначенную ей роль.)
Генрих Четвертый испускает вопль, роняет лампу, охватывает руками голову и хочет бежать.
Фрида (выпрыгнув из ниши на цоколь, кричит как безумная). Генрих… Генрих… Мне страшно… Мне страшно…
Ди Нолли тоже спрыгивает на цоколь, а оттуда на землю и подбегает к Фриде, которая продолжает судорожно кричать, почти теряя сознание; в то же мгновение из двери слева выбегают: доктор, синьора Матильда, одетая маркизой Тосканской, Тито Белькреди, Ландольфо, Ариальдо, Ордульфо, Джованни. Один из них немедленно зажигает свет в зале: странный свет от скрытых на потолке лампочек, отчего хорошо освещена лишь верхняя часть залы. Генрих Четвертый, пережив мгновение ужаса, от которого еще дрожит всем телом, стоит молча, пораженный неожиданным нашествием. Остальные, не обращая на него внимания, торопливо устремляются к Фриде, чтобы поддержать и успокоить ее. Она дрожит, стонет и мечется в руках жениха. Все говорят сразу.
Ди Нолли. Успокойся, Фрида… Я здесь… с тобой…
Доктор (подбегая с другими). Довольно! Довольно! Больше ничего не нужно…
Синьора Матильда. Он выздоровел, Фрида! Он выздоровел! Видишь?
Ди Нолли (изумленно). Выздоровел?
Белькреди. Это была шутка! Успокойся!
Фрида (как раньше). Нет! Я боюсь! Боюсь!
Синьора Матильда. Но чего же? Посмотри на него! Это все обман, обман!
Ди Нолли (как раньше). Обман? Что вы говорите? Выздоровел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Ландольфо (тихо Ариальдо, точно не желая нарушить очарования). Удивительно! Подумать только, что это было притворством…
Генрих Четвертый. Что такое?
Ландольфо (запинаясь, виноватым тоном). Нет… видите ли… Я вот ему (показывает на Бертольдо) – ведь он только что поступил на службу – как раз сегодня утром говорил: «Как жаль, что в таких одеждах… когда у нас столько красивых костюмов там, в гардеробе… и такой зал, как этот…» (Указывает на тронный зал.)
Генрих Четвертый. Ну? Что жаль?
Ландольфо. Что мы не знали…
Генрих Четвертый. Что разыгрываете в шутку эту комедию?
Ландольфо. Потому что думали…
Ариальдо (выручая его). Ну да… что это серьезно!
Генрих Четвертый. А разве нет? Вам кажется, что это было несерьезно?
Ландольфо. Понятно, если вы говорите, что…
Генрих Четвертый. Говорю вам, что вы глупцы! Вы должны были создать иллюзию для самих себя; не для того, чтобы играть передо мной, посещая меня время от времени, а так, как будто вы здесь живете целые дни, ни перед кем (к Бертольдо, беря его за руку), а для тебя самого, чтобы, живя в мире вымысла, ты мог есть, спать, почесывать плечо, если чувствуешь зуд (ко всем), чувствовать себя живым в истории одиннадцатого века, здесь, при дворе вашего императора Генриха Четвертого, и видеть отсюда из глубины далекой эпохи, красочной и торжественной, как склеп, видеть, как восемь веков спустя люди двадцатого столетия хлопочут и мечутся в страстном стремлении узнать, как обернутся их дела, как разрешатся волнующие и мучающие их вопросы. А в это время жить – там, в истории, со мной! Пусть печальна моя судьба, ужасны мои деяния, жестока моя борьба со скорбным уделом – но все это уже отошло в историю, не изменится, не может измениться, все закреплено навсегда, понимаете? Вы можете приспособиться к нему, любуясь тем, как каждое следствие логически вытекает из своей причины и как каждое событие развертывается ясно и естественно во всех своих подробностях. Словом, испытать все то великое наслаждение, которое дает нам история!
Ландольфо. Как это прекрасно! Как прекрасно!
Генрих Четвертый. Прекрасно – да, но теперь все кончено! Теперь, когда вы это знаете, я не смогу больше продолжать. (Берет лампу, чтобы идти спать.) Да и вы не сможете, если не поняли до сих пор истинной причины. Теперь мне все это стало противно! (Почти про себя, с сильным, хотя и сдержанным гневом.) Черт возьми, я заставлю ее раскаяться в том, что она приехала сюда! Нарядилась тещей… А он отцом аббатом… И еще приводят доктора исследовать меня. И кто знает, быть может, надеются меня вылечить… Шуты! Я бы с удовольствием дал пощечину хотя бы одному из них. Он отличный фехтовальщик. Пожалуй, заколет меня?… Посмотрим, посмотрим…
Слышен стук в заднюю дверь.
Кто там?
Голос Джованни. Deogratias!
Ариальдо (радуясь возможности подшутить над ним.) А, это Джованни. Джованни пришел, как всегда, вечером, чтобы изображать монашка!
Ордульфо (так же, потирая руки). Да, да, пусть себе изображает!
Генрих Четвертый (быстро, строго). Глупец! Зачем? Смеяться над бедным стариком, который делает это из любви ко мне?
Ландольфо (к Ордульфо). Все должно быть так, как в жизни! Понимаешь?
Генрих Четвертый. Именно! Как в жизни. Потому что только тогда правда перестает быть шуткой! (Идет, открывает дверь и вводит Джованни, одетого скромным монахом, со свитком пергамента под мышкой.) Войдите, войдите, отец мой! (Потом трагически серьезно и с глубокой горечью.) Все документы моей жизни и моего царствования, которые говорили в мою пользу, были умышленно уничтожены моими врагами; единственно, что избегло уничтожения, – это моя жизнь в описании скромного, преданного мне монаха, – а вы хотите посмеяться над ним? (Ласково оборачивается к Джованни и приглашает его сесть к столу.) Садитесь, отец мой, садитесь. А рядом поставим лампу. (Ставит рядом лампу, которую до этого держал в руках.) Пишите, пишите.
Джованни (развертывает свиток и приготавливается писать под диктовку). Я готов, государь!
Генрих Четвертый (диктуя). Декрет о мире, подписанный в Майнце, был столь же благодетелен для бедных и добрых, как тягостен для сильных и злых.
Занавес понемногу опускается.
Он принес достаток первым, голод и Нужду вторым…
Занавес
Действие третье
Тронный зал. Темнота. Во мраке едва можно различить стену в глубине. Портреты убраны, а их место между карнизами, обрамляющими углубления ниш, занимают, воспроизводя в точности позу портретов, Фрида, одетая маркизой Тосканской, какой она появилась во втором действии, и Карло ди Нолли, одетый Генрихом Четвертым. После поднятия занавеса сцена одно мгновение остается пустой. Затем открывается дверь слева, и выходит, держа лампу за кольцо, Генрих Четвертый; обернувшись, он говорит с четырьмя юношами, которые находятся в соседнем зале вместе с Джованни, как в конце второго действия.
Генрих Четвертый. Нет, оставайтесь, оставайтесь! Я все сделаю сам! Спокойной ночи. (Закрывает дверь и направляется, печальный и усталый, через зал ко второй двери направо, ведущей в его комнату.)
Фрида (едва увидев его из-за трона, лепечет из ниши, теряя сознание от страха). Генрих…
Генрих Четвертый (останавливаясь при звуке этого голоса, словно предательски пораженный в спину ножом, испуганно оборачивается к стене в глубине, пытаясь инстинктивно, точно для защиты, поднять руки). Кто меня зовет! (Это не вопрос, а восклицание, полное ужаса и не требующее ответа от мрака и от ужасного молчания зала, сразу возбуждающих в нем подозрение, что он действительно сумасшедший.)
Фрида (одинаково испуганная как этим проявлением ужаса, так и тем, что она решилась, повторяет немного громче). Генрих… (При этом она слегка высовывает голову, чтобы посмотреть на другую нишу, но все же продолжает играть назначенную ей роль.)
Генрих Четвертый испускает вопль, роняет лампу, охватывает руками голову и хочет бежать.
Фрида (выпрыгнув из ниши на цоколь, кричит как безумная). Генрих… Генрих… Мне страшно… Мне страшно…
Ди Нолли тоже спрыгивает на цоколь, а оттуда на землю и подбегает к Фриде, которая продолжает судорожно кричать, почти теряя сознание; в то же мгновение из двери слева выбегают: доктор, синьора Матильда, одетая маркизой Тосканской, Тито Белькреди, Ландольфо, Ариальдо, Ордульфо, Джованни. Один из них немедленно зажигает свет в зале: странный свет от скрытых на потолке лампочек, отчего хорошо освещена лишь верхняя часть залы. Генрих Четвертый, пережив мгновение ужаса, от которого еще дрожит всем телом, стоит молча, пораженный неожиданным нашествием. Остальные, не обращая на него внимания, торопливо устремляются к Фриде, чтобы поддержать и успокоить ее. Она дрожит, стонет и мечется в руках жениха. Все говорят сразу.
Ди Нолли. Успокойся, Фрида… Я здесь… с тобой…
Доктор (подбегая с другими). Довольно! Довольно! Больше ничего не нужно…
Синьора Матильда. Он выздоровел, Фрида! Он выздоровел! Видишь?
Ди Нолли (изумленно). Выздоровел?
Белькреди. Это была шутка! Успокойся!
Фрида (как раньше). Нет! Я боюсь! Боюсь!
Синьора Матильда. Но чего же? Посмотри на него! Это все обман, обман!
Ди Нолли (как раньше). Обман? Что вы говорите? Выздоровел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23