Мир еще гаже, чем я о нем думал. А я ведь и так все вижу в черном свете.
Роза (у двери, продолжает). Послушай, Грацциано. Я тоже была совсем маленькая. И если не считать разговорчиков с подружками ну и еще кое-чего, я была и совсем чистой. А ведь это я его спровоцировала… А, брось! Ничего ты в этом не понимаешь! Чувственность меня не мучила. Совсем меня это и не интересовало. В день, когда это произошло, мне было больно. Мне это показалось, скорее, противно. Вот когда он на лыжах шел, я от него балдела. Но только на лыжах. А как мужчина он мне казался старым и противным. Мне просто нужно было как-то найти себя.
Шеф (зло кричит). Ну и как? Нашла?
Роза (ласково, у двери). Ты, Грацциано, не знаешь, что такое девочки. При моей блистательной мамаше-невидимке и моем рассеянном папаше-бабнике мне было так одиноко в доме. У брата и у сестры была. своя жизнь. Конечно, с раннего детства в доме жили няни, но они, скорее, занимались папой. Нужно было распорядиться собой самостоятельно. Вот я и распорядилась.
Шеф (почти робко). Уж не хочешь ли ты сказать, что это ты из-за…
Роза (жестко). Да.
Пауза.
(Продолжает у двери, просто.) Девочки так одиноки. Вот ты Грацциано, разговариваешь когда-нибудь со своей дочерью?… (Слушает, потом улыбается.) Ну, конечно. Ты был так занят. У тебя свое дело. Политическая борьба. А у твоей дочери своя. И у нее ни базы, ни платформы, ни теории. Знаешь, ведь настоящие пролетарии – это дети. Никто никогда не дал себе труда создать теорию, рассматривающую проблему детей. Ни те, кто отделываются от них оплеухами, ни те, кто откупаются карманными деньгами.
Шеф (тянет ее за руку, неожиданно). Кто тебя всему этому научил?
Роза (оборачивается, спокойно, без раздражения). Ты.
Шеф (кричит, будто желая успокоить самого себя). Ну-ну, что ты там чирикаешь? Несчастная! Ни о чем, кроме себя самой и собственного удовольствия, ты же не думаешь.
Роза (смотрит на него, спокойно). Это самое и чирикаю! Просто ты никогда не давал себе труда вслушаться. Ты, папа, такой рассеянный.
Мгновение смотрят друг на друга.
(В запальчивости неожиданно кричит.) Да, я думаю только о себе! Да, я сплю с кем попало! То, что я делаю, сплошное свинство! Сердце у меня величиной с высохший орех и плевать мне на все и на всех вас! Да и на себя тоже! (Отходит, закуривает сигарету и падает в кресло.) Пауза.
Арчибальд (скромно напоминает). А Грацциано? Нельзя оставлять его в одиночестве. Он может рассердиться.
Шеф (неожиданно кричит, всех этим пугая). Плевал я на вашего Грацциано! (Потом неожиданно добавляет.) Если он слушал так же внимательно, как я, он должен был бы уже отложить свою бомбу и начать подбивать бабки.
Артур, слушавший до этого с невозмутимым видом, снимает ноги со стола и тихонько встает, нехорошо улыбаясь.
Артур. Так давай и мы тоже подобьем, дорогой папочка. Случай уникальный.
Шеф (с опаской смотрит на него). А ты что хочешь разыграть? По-твоему, еще мало? Какие разоблачения ты намереваешься сделать?
Артур (продолжая улыбаться). Незначительные, но небезынтересные. Вчера утром я заходил к тебе на чердак. Думал, может быть, там, у тебя на диване зажму наконец эту гретхен. Я прочел твой роман.
Шеф (надменно) . Ну и что он, нехорош?
Артур. Один из лучших. Ты явно был в ударе. Но некрасиво это.
Шеф (замкнуто). Такое у меня ремесло. Секс и насилие. Я всегда торгую одним и тем же товаром. И вы этим живете.
Артур (зло). И тебе не стыдно было диктовать все это молодой наивной девушке? Какие мысли ты ей мог внушить? Или именно это и входило в твои намерения, старый сатир?
Шеф (неожиданно мягко). Можно друг друга не понимать. У нас для этого много причин. Но за что ты меня, малыш, ненавидишь?
Артур (замкнуто). Я тебя не ненавижу. И если бы ты не был моим отцом, я считал бы тебя просто потрясающим типом. Но у меня о тебе другое мнение.
Шеф (мягко). У меня тоже. О нас обоих. Жизнь – вещь трудная. Ты это уже понимаешь, а вот доживешь до моих лет…
Артур. Ну, это еще нескоро.
Шеф. Ошибаешься, совсем близко.
Артур (усмехнувшись) . А что значит «Птички гадят повсюду»? То есть всю дорогу, до конца?
Шеф (с едва уловимым цинизмом) . А что, плохое название?
Артур (неожиданно, с болью) . Нет, отличное. Отличное. Но ты и в самом деле нас так видишь? Конечно, мы не ангелы, но все же, что мы тебе сделали?
Шеф (твердо). Ничего. В этом-то я вас и упрекаю.
Артур (зло). Какое – совпадение! И мы тебя в том же самом упрекаем.
Шеф (не без юмора). В итоге получается, что мы друг друга ни в чем не упрекаем, и все к лучшему в этом лучшем из миров. (Неожиданно кричит.) Ты думаешь, легко жить и при этом оставаться чистеньким? Думаешь, паршивец, легко жить и при этом не убивать?
В этот момент на галерее появляется Труда в длинной, до пят, в высшей степени «непарижской» рубашке. Волосы заплетены на ночь в косички. Одновременно трогательная и смешная. В руках держит огромный револьвер.
Труда (кричит). Руки вверх! Все вы убийцы!
Ошеломленные, все поднимают руки.
Кривой (кричит окаменевшему Дюплесси-Морле). Руки, вам говорят!
Дюплесси-Морле (наконец поднимает руки и визжит). Сумасшедший дом! Что здесь все-таки происходит?
Девочки (в восторге прыскают от смеха). Вы не нервничайте! Это так каждую ночь. Гретхен же сомнамбула. У нас в комнате такое кино каждую ночь!
Труда молча, целясь в присутствующих из револьвера, начинает медленно спускаться по лестнице. Все потихоньку пятятся назад.
Артур (подтрунивая, вполголоса Шефу, отступающему с ним рядом). «Птички гадят повсюду». Глава тридцатая. Молодая норвежка, живущая в доме «за стол», спускается вниз, чтобы всех их вывести на чистую воду. Видишь теперь, к чему приводит плохая литература?
Шеф (бормочет, продолжая отступать). Но где она нашла мою петарду?
Медленно гаснет свет. Все жалким стадом сбились в угол под ужасным невидящим взглядом Труды. Раздается записанный на пленку голос Шефа, который диктует. Полное затемнение.
Голос Шефа. «И вот однажды ночью Ингрид решила убедиться сама. Она знала, что у Мак-Грегора в одном из ящиков стола еще со времен национально-освободительной войны лежал всегда заряженный пистолет. Ингрид завладела им и тихо спустилась в холл замка, как только пробило полночь…».
В кромешной тьме вдалеке бьет двенадцать ударов колокол. Раздается выстрел. Женский крик. Звон разбитого стекла. Крик обезумевшего в ночи павлина. Сцена внезапно освещается. Все стоят на прежних местах с поднятыми вверх руками. Кричит, глядя то на них, то на револьвер у себя в руках, ошеломленная, ничего не понимающая Труда.
Труда. Что я наделала? Что это? Что я наделала?
Шеф (бросается к ней и ловко разоружает). Ничего, моя маленькая! Давайте-ка мне сюда эту штуку. Вы просто разбили вазу.
Дюплесси-Морле (все еще с поднятыми руками, визжит взбешенный). В двух сантиметрах от моей головы! Я в последний раз требую прекратить это безобразие! Хватит!
Мелюзина (раздражена, кричит). Да замолчите вы, Дюплесси-Морле. Только вас и слышно. Разбилась ваза. И вы можете опустить руки.
Труда. Но что я делаю в гостиной в ночной рубашке? (Обезумевшая, прижимает к себе рубашку.) О! Мне стыдно! О! Это совсем непарижская рубашка…
Шеф. Девочка моя! Просто вы сомнамбула. Вы не знали?
Труда (кричит в тоске). Я говорила во сне? Что я сказала?
Шеф (улыбается). Что мы все убийцы.
Труда (обводит всех взглядом, смущенно).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Роза (у двери, продолжает). Послушай, Грацциано. Я тоже была совсем маленькая. И если не считать разговорчиков с подружками ну и еще кое-чего, я была и совсем чистой. А ведь это я его спровоцировала… А, брось! Ничего ты в этом не понимаешь! Чувственность меня не мучила. Совсем меня это и не интересовало. В день, когда это произошло, мне было больно. Мне это показалось, скорее, противно. Вот когда он на лыжах шел, я от него балдела. Но только на лыжах. А как мужчина он мне казался старым и противным. Мне просто нужно было как-то найти себя.
Шеф (зло кричит). Ну и как? Нашла?
Роза (ласково, у двери). Ты, Грацциано, не знаешь, что такое девочки. При моей блистательной мамаше-невидимке и моем рассеянном папаше-бабнике мне было так одиноко в доме. У брата и у сестры была. своя жизнь. Конечно, с раннего детства в доме жили няни, но они, скорее, занимались папой. Нужно было распорядиться собой самостоятельно. Вот я и распорядилась.
Шеф (почти робко). Уж не хочешь ли ты сказать, что это ты из-за…
Роза (жестко). Да.
Пауза.
(Продолжает у двери, просто.) Девочки так одиноки. Вот ты Грацциано, разговариваешь когда-нибудь со своей дочерью?… (Слушает, потом улыбается.) Ну, конечно. Ты был так занят. У тебя свое дело. Политическая борьба. А у твоей дочери своя. И у нее ни базы, ни платформы, ни теории. Знаешь, ведь настоящие пролетарии – это дети. Никто никогда не дал себе труда создать теорию, рассматривающую проблему детей. Ни те, кто отделываются от них оплеухами, ни те, кто откупаются карманными деньгами.
Шеф (тянет ее за руку, неожиданно). Кто тебя всему этому научил?
Роза (оборачивается, спокойно, без раздражения). Ты.
Шеф (кричит, будто желая успокоить самого себя). Ну-ну, что ты там чирикаешь? Несчастная! Ни о чем, кроме себя самой и собственного удовольствия, ты же не думаешь.
Роза (смотрит на него, спокойно). Это самое и чирикаю! Просто ты никогда не давал себе труда вслушаться. Ты, папа, такой рассеянный.
Мгновение смотрят друг на друга.
(В запальчивости неожиданно кричит.) Да, я думаю только о себе! Да, я сплю с кем попало! То, что я делаю, сплошное свинство! Сердце у меня величиной с высохший орех и плевать мне на все и на всех вас! Да и на себя тоже! (Отходит, закуривает сигарету и падает в кресло.) Пауза.
Арчибальд (скромно напоминает). А Грацциано? Нельзя оставлять его в одиночестве. Он может рассердиться.
Шеф (неожиданно кричит, всех этим пугая). Плевал я на вашего Грацциано! (Потом неожиданно добавляет.) Если он слушал так же внимательно, как я, он должен был бы уже отложить свою бомбу и начать подбивать бабки.
Артур, слушавший до этого с невозмутимым видом, снимает ноги со стола и тихонько встает, нехорошо улыбаясь.
Артур. Так давай и мы тоже подобьем, дорогой папочка. Случай уникальный.
Шеф (с опаской смотрит на него). А ты что хочешь разыграть? По-твоему, еще мало? Какие разоблачения ты намереваешься сделать?
Артур (продолжая улыбаться). Незначительные, но небезынтересные. Вчера утром я заходил к тебе на чердак. Думал, может быть, там, у тебя на диване зажму наконец эту гретхен. Я прочел твой роман.
Шеф (надменно) . Ну и что он, нехорош?
Артур. Один из лучших. Ты явно был в ударе. Но некрасиво это.
Шеф (замкнуто). Такое у меня ремесло. Секс и насилие. Я всегда торгую одним и тем же товаром. И вы этим живете.
Артур (зло). И тебе не стыдно было диктовать все это молодой наивной девушке? Какие мысли ты ей мог внушить? Или именно это и входило в твои намерения, старый сатир?
Шеф (неожиданно мягко). Можно друг друга не понимать. У нас для этого много причин. Но за что ты меня, малыш, ненавидишь?
Артур (замкнуто). Я тебя не ненавижу. И если бы ты не был моим отцом, я считал бы тебя просто потрясающим типом. Но у меня о тебе другое мнение.
Шеф (мягко). У меня тоже. О нас обоих. Жизнь – вещь трудная. Ты это уже понимаешь, а вот доживешь до моих лет…
Артур. Ну, это еще нескоро.
Шеф. Ошибаешься, совсем близко.
Артур (усмехнувшись) . А что значит «Птички гадят повсюду»? То есть всю дорогу, до конца?
Шеф (с едва уловимым цинизмом) . А что, плохое название?
Артур (неожиданно, с болью) . Нет, отличное. Отличное. Но ты и в самом деле нас так видишь? Конечно, мы не ангелы, но все же, что мы тебе сделали?
Шеф (твердо). Ничего. В этом-то я вас и упрекаю.
Артур (зло). Какое – совпадение! И мы тебя в том же самом упрекаем.
Шеф (не без юмора). В итоге получается, что мы друг друга ни в чем не упрекаем, и все к лучшему в этом лучшем из миров. (Неожиданно кричит.) Ты думаешь, легко жить и при этом оставаться чистеньким? Думаешь, паршивец, легко жить и при этом не убивать?
В этот момент на галерее появляется Труда в длинной, до пят, в высшей степени «непарижской» рубашке. Волосы заплетены на ночь в косички. Одновременно трогательная и смешная. В руках держит огромный револьвер.
Труда (кричит). Руки вверх! Все вы убийцы!
Ошеломленные, все поднимают руки.
Кривой (кричит окаменевшему Дюплесси-Морле). Руки, вам говорят!
Дюплесси-Морле (наконец поднимает руки и визжит). Сумасшедший дом! Что здесь все-таки происходит?
Девочки (в восторге прыскают от смеха). Вы не нервничайте! Это так каждую ночь. Гретхен же сомнамбула. У нас в комнате такое кино каждую ночь!
Труда молча, целясь в присутствующих из револьвера, начинает медленно спускаться по лестнице. Все потихоньку пятятся назад.
Артур (подтрунивая, вполголоса Шефу, отступающему с ним рядом). «Птички гадят повсюду». Глава тридцатая. Молодая норвежка, живущая в доме «за стол», спускается вниз, чтобы всех их вывести на чистую воду. Видишь теперь, к чему приводит плохая литература?
Шеф (бормочет, продолжая отступать). Но где она нашла мою петарду?
Медленно гаснет свет. Все жалким стадом сбились в угол под ужасным невидящим взглядом Труды. Раздается записанный на пленку голос Шефа, который диктует. Полное затемнение.
Голос Шефа. «И вот однажды ночью Ингрид решила убедиться сама. Она знала, что у Мак-Грегора в одном из ящиков стола еще со времен национально-освободительной войны лежал всегда заряженный пистолет. Ингрид завладела им и тихо спустилась в холл замка, как только пробило полночь…».
В кромешной тьме вдалеке бьет двенадцать ударов колокол. Раздается выстрел. Женский крик. Звон разбитого стекла. Крик обезумевшего в ночи павлина. Сцена внезапно освещается. Все стоят на прежних местах с поднятыми вверх руками. Кричит, глядя то на них, то на револьвер у себя в руках, ошеломленная, ничего не понимающая Труда.
Труда. Что я наделала? Что это? Что я наделала?
Шеф (бросается к ней и ловко разоружает). Ничего, моя маленькая! Давайте-ка мне сюда эту штуку. Вы просто разбили вазу.
Дюплесси-Морле (все еще с поднятыми руками, визжит взбешенный). В двух сантиметрах от моей головы! Я в последний раз требую прекратить это безобразие! Хватит!
Мелюзина (раздражена, кричит). Да замолчите вы, Дюплесси-Морле. Только вас и слышно. Разбилась ваза. И вы можете опустить руки.
Труда. Но что я делаю в гостиной в ночной рубашке? (Обезумевшая, прижимает к себе рубашку.) О! Мне стыдно! О! Это совсем непарижская рубашка…
Шеф. Девочка моя! Просто вы сомнамбула. Вы не знали?
Труда (кричит в тоске). Я говорила во сне? Что я сказала?
Шеф (улыбается). Что мы все убийцы.
Труда (обводит всех взглядом, смущенно).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19