Это, по выражению Френкеля, "суеверное" восприятие времени как циклического или ритмического возвращения подобного, когда, например, шестой день одного месяца понимается как тот же самый день, что и шестой день другого месяца.
Среди лириков могущество "дня" провозглашается у Феогнида. Человек Феогнида эфемерен. "Время теперь окружает человека, как внезапно изменяющийся ландшафт с переменчивой погодой и непогодой, и неумолимо предписывает ему закон его действия и страдания, его мышления и чувства" [там же, с. 7]. Здесь нет героической твердости Гомера. Появляется пластика художественного изображения, но гибнет архаическая гармония мира, и с распадением его возникает нравственный мир. Уже Архилох Паросский резко отходит от истории, идеологии и эпической романтики к лирическому "теперь", "здесь" и "я". "Я" у него образует особый мир.
Солон как крестьянин по своему основному мировоззрению строит порядок в мире - порядок, например, сменяющихся времен года и т.д. Время Солона очищает, исправляет человеческие действия и наказывает преступников.
У Пиндара chronos принимает значения гомеровского "дня". "Пустого" времени у Пиндара, в отличие от Гомера, нет совсем. Вечность, которую Гомер обозначает как "все дни", у Пиндара - "все время". Всего типичнее для Пиндара указание, что те или иные вещи "придут со временем". Другими словами, время у Пиндара всегда "приходит"; по мнению Френкеля, его нельзя здесь отсчитывать вперед и назад, но только вперед. О времени говорится только в смысле будущего. Для прошлого употребляются выражения palai (прежде), pote (когда-то) и др. Нет мертвого и окаменевшего времени, оно всегда деятельно. Оно - "отец всех вещей". Время - свершитель и завершитель. О "всесовершающем" времени говорит и Эсхил. У Пиндара "время" укрепит истину, избавит праведных, свергнет насильников [там же, с 10 - 11].
Эсхил, который в ранних драмах говорит о "времени" тоже только в связи с будущим или с ожиданием, в "Орестее", созданной в 458 г. до н.э., выступает в этом отношении уже классиком. "Время" начинает означать уже и прошлое [там же, с. 12].
Делая основной вывод, Френкель пишет: "Для архаического восприятия время действовало в окружающих нас вещах: оно было силой, которая все приближает, подобно ветру, навевающему события. Поэтому оно всегда, как охотно называет его Пиндар, было "приходящим", оно было "позднейшим временем" и "будущим". Но теперь, в классическом понимании, время также и рядом с нами, переживающими его; оно также в нашем движении, когда мы идем навстречу событиям и они проходят через нас... Действующие в событиях силы уже не воспринимаются в вещах, но введены в переживающего их человека" [там же, с. 13]. Отсюда, по Френкелю, и внимание к прошедшему: ведь в нашей жизни нам известно более, "откуда" мы, а не "куда" мы идем.
По поводу этих рассуждений Френкеля о понятии времени в период конца архаики и в период классики мы позволим себе "делать одно дополнение, которое, впрочем, может явиться и прямым возражением. Дело в том, что Френкель в данном случае весьма далек от нового понятия индивидуума, которое ознаменовало собою переход к периоду классики. Это, как мы видели, уже не просто эпический индивидуум, неразрывный с родовой общиной, но тот индивидуум, который пытается порвать с родовой общиной, стать самостоятельным гражданином и войти в состав рабовладельческого полиса.
Мы уже показали, что этот индивидуум, возникший на основе противоположения умственного и физического труда, начинает весьма ценить именно свои мыслительные категории, свою умственную потребность разобраться в окружающем и превратить мифолого-эпические образы в некоторого рода отвлеченные понятия. Отсюда, как мы увидим дальше, философы периода классики будут говорить не столько о богах и героях, сколько о материальных элементах уже не антропоморфных, которые вступают между собою и в связь тоже не антропоморфных, поэтому квалификация полисного времени не анализируется у Френкеля в достаточно ясном соотношении с временем мифолого-эпическим и с таким же пониманием исторического процесса.
Рассмотрим еще одно исследование гомеровского времени. Бригитта Хельвиг [45] указывает на то, что в "Илиаде" Гомера "действия не имеют покоящейся отправной точки" [там же, с. 3]. Они начинаются на девятый день чумы в лагере ахейцев собранием всего войска после того, как уже много лет продолжалась осада Трои, был осажден и покорен город Фивы и произошли многие другие важные события. Поэт лишь как бы только приближает цепь этих событий к нам. "При этом отдельные звенья этой цепи приобретают все более ясный облик" [там же]. Действие совершается очень замедленно, часто вопреки ожиданию. Инициатором всего действия является Ахилл, а история его гнева составляет ту линию, которая пронизывает весь эпос. "Ахилл не только определяет ход битвы, он вызывает также ссору между богами, из которой развивается дальнейшая нить действия" [там же, с. 12].
В "Одиссее" мы видим ту же замедленность действия. Ко она имеет здесь несколько другой характер, чем в "Илиаде". История. странствий Одиссея "достигает отчетливого заключительного пункта, точно так же, как она имела заметный исходный пункт" [там же, с. 18]. "События в "Илиаде" постепенно вырисовываются из темноты и вновь затем погружаются в темноту. Они происходят в некоем зигзагообразном движении, которое всегда перед самым достижением цели непосредственно переходит в противоположное направление. Обратное движение вызывается событиями, которые до вторжения троянцев в лагерь для всех лиц, включая слушателя, а после этого только для героев наступают неожиданно, поскольку их предсказал Зевс. Задеты даже боги; они столь сильно вовлечены в действие, что имеют собственную линию поведения. Картина зигзагообразного движения выдает такое восприятие действия, согласно которому нельзя или почти нельзя установить в этом действии что-либо заранее (даже Зевс не всезнающ, так как он, например, но замечает, как его обманывают Посейдон и Гера. Он весь поглощен действием, совершающимся в человеческой сфере, ход которого он, как ему кажется, знает). Люди и боги должны довольствоваться "приблизительным" знанием, без чего они не могут добиться успеха. Это обусловливает атмосферу, которая часто обозначается как "трагическая". События "Одиссеи" имеют определенную начальную и конечную точку, они совершаются по плану и при постоянном управлении Афины. Это, однако, не исключает известной замедленности, задержек действия. Движение становится ступенчатым. Но все же с самого начала ясно, что Одиссей и его близкие в конце концов останутся невредимыми... Погибают по собственной вине лишь негодяи и нечестивцы. Поэтому на все события, даже на бурю на море и бой с женихами, распространяется совершенно нетрагическая, умиротворенная атмосфера" [там же, с. 21 - 22].
Вместе с тем есть и черты, объединяющие, по мнению Хельвиг, обе эпические поэмы. "1. Действие развивается по направлению к своей цели лишь преодолевая препятствия. Всякая прямолинейность избегается. 2. Действие расчленено на различные нити. Как "Битва за Трою", так и "Возвращение Одиссея" могли быть рассказаны в одной нити повествования. Вместо этого из мотивов гнева и возвращения поэт сплетает сложную ткань, где основополагающими силами являются противоположные направления воли и знания" [там же, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57