Основная проблема здесь - взаимоотношения Леса и Степи. Много тысячелетий шла здесь борьба между оседлым земледельческим и кочевым населением. Огромный труд вкладывали славяне или их ближайшие предшественники, создавая па сотни верст валы - так называемые Змиевы или Трояновы валы.
Сейчас часто говорят, что на события надо смотреть не только со стороны Леса, но и со стороны Степи. Это, конечно, правильно. И писатель это учитывает. И в публикуемом романе, и особенно в книге "Русь Великая", он много говорит о хозяйстве, быте, психологии жителя степей. Никто непосредственно и не виноват в трагических столкновениях, уносивших многие тысячи жизней с той и другой стороны. "Прав обороняющий свое поле". Этой формулой определяется, так сказать, этический аспект. С точки же зрения исторической перспективы, культура земледельцев практически всегда была выше, эффективней кочевничьей. Разрушение высокоорганизованных земледельческих культур кочевыми племенами - одна из главных причин резких перепадов в уровне развития населения лесостепной полосы.
Могучие Змиевы валы - труд десятков тысяч людей ряда поколений бесспорное свидетельство высочайшей организации общества, вынужденной внешними обстоятельствами. Не удивительно поэтому, что именно во внешнем факторе ищет писатель объяснения выделению "внешней" власти у славян Поднепровья и VI веке. Он как бы "уплотняет процесс обособления власти, относя к жизни одного поколения то, что продолжалось столетиями. И это, конечно, сделано для наглядности. Да и речь в романе идет не столько об обособлении власти, сколько о выделении дружины, как особого слоя, в итоге приходящего в столкновение с собственно племенными органами управления.
Некоторое противоречие у автора ощущается я в описании характера управления отдельных племен. Дело в том, что автор признает территориальный принцип деления. Россичи у него состоят на одну треть из потомков скифов (что, кстати, признают и многие историки). Территориальный принцип положен в названия и других племен (каничи, илвичи и пр.). Первичной же ячейкой племени оказывается не соседская община, а род. В итоге устаревшими у россичей предстают такие формы, которых и не должно быть при территориальной организации общества. Но конфликт между местными, каждодневными интересами и общими, значимость которых осознается лишь периодически, автором подмечен достоверно.
С большой силой и проникновением в суть поставлена писателем проблема соотношения Власти и Народа. "Внешняя" власть всегда содержит в себе негативные потенции, которые распускаются нездоровым цветом, едва ослабляются сдерживающие факторы. У славян власть только начала отделяться, в Византии - давно противостоит обществу.
В романе Византии отведено больше страниц, чем Руси. Сдерживало принятое представление о маленьком пятачке у реки Рось, где масштабных внутренних проблем не найти. Но многое шло и от замысла. Куда бы ни заносило героев романа бурное шестое столетие, сколь бы глубоко ни уходил автор в хитросплетения византийских политиканов, за ними всегда оставалась Русь, причем не только VI века, но и более поздних эпох.
Русь издавна была связана с Византией, и извечно отношение к ней было неоднозначное. В XIX веке были приверженцы Византии, считавшие, что от нее идет все лучшее на Руси. Отстаивались и противоположные мнения. В споре со славянофилами Герцен назвал славян "варварами по своей молодости", а греков - "варварами по своей дряхлости". Византия в его представлении это "Рим времен упадка, Рим без славных воспоминаний, без угрызений совести". И причину этого он видел в том, что общественный строй империи "основывался на неограниченной власти, на безропотном послушании, на полном поглощении личности государством, а государства - императором". В свою очередь, Г. В. Плеханов именно в "византинизме" усматривал худшие черты русского самодержавия. У Энгельса же мы найдем общую оценку столкновения варварского мира со старой цивилизацией: "...Только варвары способны были омолодить дряхлый мир гибнущей цивилизации" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 21, с. 155). "Омоложение" несла с собой община. Местами она напрочь разрушала издавна существовавшие здесь крепостнические отношения. Именно заселение славянами Балканского полуострова, так путавшее византийских авторов VI-VII столетий, на несколько столетий отсрочило падение Восточного Рима.
Валентин Иванов приходит к сходным выводам, следуя свойственным художнику путем. Его внимание сосредоточивается, в частности, на структуре власти у варваров и в Византии. Стремление понять власть изнутри, психологически, существенно обогащает и понимание ее социальной природы. У варваров власти обычно выбирались для решения каких-то общественных дел. На востоке же власть столетиями, а то и тысячелетиями отождествлялась с господством. Как господство предстает она в Ветхом завете, и христианство принимает формулу "всякая власть от бога", стремясь примирить подданных с заведомо негодным управлением. Не только государства, народы гибли от дурного правления, как это случилось, по мнению Валентина Иванова, с персами. Вообще "люди связаны совестью, империи - насилием", - обобщит наблюдения автор в последней книге трилогии.
С большой художественной силой изображен писателем византийский деспотизм. И, читая эти страницы, невольно сопоставляешь их с другими, написанными более чем за столетие до этого. Речь идет о той же работе "К критике гегелевской философии права", где вскрывается суть монархическо-бюрократического государства, в котором господствующий класс выдает свой частный интерес за всеобщий, а бюрократия - корпоративные интересы за государственные. "Бюрократы - иезуиты государства и его теологи", - концентрирует мысль Маркс. "Бюрократия, - раскрывает он ее далее, - считает самое себя конечной целью государства... Государственные задачи превращаются и канцелярские задачи, или канцелярские задачи в государственные. Бюрократия есть круг, из которого никто не может выскочить. Ее иерархия есть и е р а р х и я з н а н и я. Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей, низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение.
Бюрократия есть мнимое государство наряду с реальным государством... Всеобщий дух бюрократии есть т а й н а, таинство. Соблюдение этого таинства обеспечивается в ее собственной среде ее иерархической организацией, а по отношению к внешнему миру - ее замкнутым, корпоративным характером. Открытый дух государства, а также и государственное мышление представляется поэтому п р е д а т е л ь с т в о м по отношению к ее тайне. А в т о р и т е т есть поэтому принцип ее знания, и боготворение авторитета есть ее о б р а з м ы с л е й" (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 271-272).
В романе "Русь изначальная" противопоставлены две государственности: молодая, еще не изъеденная бюрократией, вырастающая из потребностей общества, и старая, впитавшая всю изуверскую мудрость восточных деспотий, в рамках которых властвование и подавление было целью и смыслом существования всей государственной машины.
На примере Византии Валентин Иванов показывает, как создается "голубой интернационал".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Сейчас часто говорят, что на события надо смотреть не только со стороны Леса, но и со стороны Степи. Это, конечно, правильно. И писатель это учитывает. И в публикуемом романе, и особенно в книге "Русь Великая", он много говорит о хозяйстве, быте, психологии жителя степей. Никто непосредственно и не виноват в трагических столкновениях, уносивших многие тысячи жизней с той и другой стороны. "Прав обороняющий свое поле". Этой формулой определяется, так сказать, этический аспект. С точки же зрения исторической перспективы, культура земледельцев практически всегда была выше, эффективней кочевничьей. Разрушение высокоорганизованных земледельческих культур кочевыми племенами - одна из главных причин резких перепадов в уровне развития населения лесостепной полосы.
Могучие Змиевы валы - труд десятков тысяч людей ряда поколений бесспорное свидетельство высочайшей организации общества, вынужденной внешними обстоятельствами. Не удивительно поэтому, что именно во внешнем факторе ищет писатель объяснения выделению "внешней" власти у славян Поднепровья и VI веке. Он как бы "уплотняет процесс обособления власти, относя к жизни одного поколения то, что продолжалось столетиями. И это, конечно, сделано для наглядности. Да и речь в романе идет не столько об обособлении власти, сколько о выделении дружины, как особого слоя, в итоге приходящего в столкновение с собственно племенными органами управления.
Некоторое противоречие у автора ощущается я в описании характера управления отдельных племен. Дело в том, что автор признает территориальный принцип деления. Россичи у него состоят на одну треть из потомков скифов (что, кстати, признают и многие историки). Территориальный принцип положен в названия и других племен (каничи, илвичи и пр.). Первичной же ячейкой племени оказывается не соседская община, а род. В итоге устаревшими у россичей предстают такие формы, которых и не должно быть при территориальной организации общества. Но конфликт между местными, каждодневными интересами и общими, значимость которых осознается лишь периодически, автором подмечен достоверно.
С большой силой и проникновением в суть поставлена писателем проблема соотношения Власти и Народа. "Внешняя" власть всегда содержит в себе негативные потенции, которые распускаются нездоровым цветом, едва ослабляются сдерживающие факторы. У славян власть только начала отделяться, в Византии - давно противостоит обществу.
В романе Византии отведено больше страниц, чем Руси. Сдерживало принятое представление о маленьком пятачке у реки Рось, где масштабных внутренних проблем не найти. Но многое шло и от замысла. Куда бы ни заносило героев романа бурное шестое столетие, сколь бы глубоко ни уходил автор в хитросплетения византийских политиканов, за ними всегда оставалась Русь, причем не только VI века, но и более поздних эпох.
Русь издавна была связана с Византией, и извечно отношение к ней было неоднозначное. В XIX веке были приверженцы Византии, считавшие, что от нее идет все лучшее на Руси. Отстаивались и противоположные мнения. В споре со славянофилами Герцен назвал славян "варварами по своей молодости", а греков - "варварами по своей дряхлости". Византия в его представлении это "Рим времен упадка, Рим без славных воспоминаний, без угрызений совести". И причину этого он видел в том, что общественный строй империи "основывался на неограниченной власти, на безропотном послушании, на полном поглощении личности государством, а государства - императором". В свою очередь, Г. В. Плеханов именно в "византинизме" усматривал худшие черты русского самодержавия. У Энгельса же мы найдем общую оценку столкновения варварского мира со старой цивилизацией: "...Только варвары способны были омолодить дряхлый мир гибнущей цивилизации" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 21, с. 155). "Омоложение" несла с собой община. Местами она напрочь разрушала издавна существовавшие здесь крепостнические отношения. Именно заселение славянами Балканского полуострова, так путавшее византийских авторов VI-VII столетий, на несколько столетий отсрочило падение Восточного Рима.
Валентин Иванов приходит к сходным выводам, следуя свойственным художнику путем. Его внимание сосредоточивается, в частности, на структуре власти у варваров и в Византии. Стремление понять власть изнутри, психологически, существенно обогащает и понимание ее социальной природы. У варваров власти обычно выбирались для решения каких-то общественных дел. На востоке же власть столетиями, а то и тысячелетиями отождествлялась с господством. Как господство предстает она в Ветхом завете, и христианство принимает формулу "всякая власть от бога", стремясь примирить подданных с заведомо негодным управлением. Не только государства, народы гибли от дурного правления, как это случилось, по мнению Валентина Иванова, с персами. Вообще "люди связаны совестью, империи - насилием", - обобщит наблюдения автор в последней книге трилогии.
С большой художественной силой изображен писателем византийский деспотизм. И, читая эти страницы, невольно сопоставляешь их с другими, написанными более чем за столетие до этого. Речь идет о той же работе "К критике гегелевской философии права", где вскрывается суть монархическо-бюрократического государства, в котором господствующий класс выдает свой частный интерес за всеобщий, а бюрократия - корпоративные интересы за государственные. "Бюрократы - иезуиты государства и его теологи", - концентрирует мысль Маркс. "Бюрократия, - раскрывает он ее далее, - считает самое себя конечной целью государства... Государственные задачи превращаются и канцелярские задачи, или канцелярские задачи в государственные. Бюрократия есть круг, из которого никто не может выскочить. Ее иерархия есть и е р а р х и я з н а н и я. Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей, низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение.
Бюрократия есть мнимое государство наряду с реальным государством... Всеобщий дух бюрократии есть т а й н а, таинство. Соблюдение этого таинства обеспечивается в ее собственной среде ее иерархической организацией, а по отношению к внешнему миру - ее замкнутым, корпоративным характером. Открытый дух государства, а также и государственное мышление представляется поэтому п р е д а т е л ь с т в о м по отношению к ее тайне. А в т о р и т е т есть поэтому принцип ее знания, и боготворение авторитета есть ее о б р а з м ы с л е й" (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 271-272).
В романе "Русь изначальная" противопоставлены две государственности: молодая, еще не изъеденная бюрократией, вырастающая из потребностей общества, и старая, впитавшая всю изуверскую мудрость восточных деспотий, в рамках которых властвование и подавление было целью и смыслом существования всей государственной машины.
На примере Византии Валентин Иванов показывает, как создается "голубой интернационал".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11