– Какой крокодил? – оторопел Б. Б.
Но голос хозяина слышался уже где-то в глубине дома:
– Клементьич! – звал. – Кле-мен-тьич! Опять рыбкам корму не задал… Ах, бестия! Ах, лежебока!
Два бронзовых гения, несущие светочи, венчали белые каменные башенки садовых ворот. Длинная лестница четырьмя уступами спускалась вниз, к зеленому лугу. Под полуденным солнцем река сверкала многочисленными старицами и заливами. Шустрые лодочки чернели. Медленным, добродушным чудищем плыл плот; тонкой синей струйкой костерок на нем дымился; мужик-кашевар кого-то невидимого крыл сиплым матерком. Гуси у воды топтались, щелкая клювами, шарили в илистом берегу, бормотали вполголоса, как бы осуждающе: ах, мужик! Ах, матерщинник!
Тут был дощатый мосток, в конце которого, кокетливая, белела вышка с площадкой для обозренья, приглашала взойти на нее, посидеть на деревянном диванчике, предаться мечтам и размышленьям. Или того лучше: прыгнуть в искрящуюся серебряными пятачками синюю воду, ахнуть от восторга, шумно заплыть на середину, озоруя, вскарабкаться на склизкие бревна плота…
Нет, что вы! Б. Б. не отважился бы на подобное. Первое – что он и плавать-то не умел, а второе: коренной петербуржец, всю жизнь ужасно боялся простуды. И наконец, что за шутка с крокодилом? Да и шутка ли? В этом фантастическом уголке все возможно. Карла в феске, чертов пеликан, зубастая пасть Гаргантюа… (Вспомнил! Вот именно, старая книжка с картинками Гюстава Доре…) «Замашки литературного критика»! А ведь больно тяпнула уродина… Почему бы и крокодилу не обитать в воронежских владениях господина Дурова?! Вон мумию фараонову показывал, тоже ведь египетская, с берегов Нила…
Нагнувшись, опасливо заглянул под доски мостка: стайка мальков промелькнула в бутылочно-зеленой глубине, окурок медленно проплыл, мохнатые кустики водорослей слабо, сонно шевелились у черной сваи…
Крокодил отсутствовал.
– Уронили что-нибудь? – участливый голос послышался откуда-то сверху, как бы с лазоревых небес.
Б. Б. вздрогнул. На верхней площадке вышки, облокотясь на решетчатые перильца, стоял вполне приличный господин в белом полотняном картузике, в легком чесучовом кительке, с любезной, но строгой физиономией, каким-то странным, непонятным образом выдававшей в нем человека военного, военную косточку.
Что ни говорите, Б. Б. все-таки был литератором.
– Нет, ничего, благодарствуйте, – сказал он.
– Конечно, впервые в нашем городе, – не вопрошая, а утверждая, произнес военный.
– Вы угадали, – поклонился Б. Б.
– Несомненно приехали осмотреть чудеса нашего бесподобного Анатолия Леонидыча?
– Какой вы, однако, провидец! – улыбнулся Б. Б.
– Ничего особенного, помилуйте… Не вы первый, не вы последний.
Военный спустился с вышки, представился: подполковник в отставке Иван Дмитрич Грецков, домовладелец.
– Со своей стороны позвольте узнать, с кем имею честь?
И когда узнал, восхитился, молодцевато пристукнул каблуками мягких шевровых сапог, на кои с просторным напуском ниспадали синие шаровары с кантом.
Кант был малиновый.
– Читывали, наслаждались, – сказал с приятным оттенком в прокуренном голосе. – Увлекательно пишете, бойкое перо.
Б. Б. расцвел.
– Лестно слышать. В глуши, в медвежьем, так сказать, углу… Впрочем, пардон! Красота здешней природы возмещает, так сказать…
– Ничего-с, – успокоил Иван Дмитрич. – Глуховато действительно. Зато вода у нас, знаете ли, прелестная, по мягкости, говорят, даже невскую превосходит… Искупаться не желаете ли?
Б. Б. решительно отказался. Однако, как бы с легкой усмешкой, осторожно спросил про крокодила.
– Ах, и это уже вам известно! – рассмеялся Иван Дмитрич. – Тут, видите ли, такая история…
Но в это время к мосткам просеменил давешний карла и со всевозможной вежливостью напомнил столичному гостю о времени обеда.
– Да вы сами расспросите Анатолия Леонидыча об этой мистификации, – прощаясь, сказал Иван Дмитрич. – Очень рад был с вами познакомиться, не смею задерживать…
Впоследствии он любил разглагольствовать о встрече со знаменитым литератором.
Кое-что привирая, конечно.
Пока приезжий обедает, позвольте представить вам Ивана Дмитрича, с которым нам не раз еще придется встретиться в дальнейшем. Собственно, отчасти вы уже успели узнать о нем: отставной подполковник, домовладелец, военная косточка. Но главное, однако, не в этом, главное в том, во-первых, что собственный, в шесть окошек дом его находился на той же Мало-Садовой, по соседству с дуровским, не более как в двух минутах неспешной ходьбы; и, во-вторых, что автору этой книги он доводился крестным отцом.
Впрочем, еще и третье надо упомянуть. Оно, это третье-то, и послужило когда-то Ивану Дмитричу поводом для знакомства с популярным артистом: крестный увлекался живописью, вернее сказать, любительствовал д л я д у ш и. Как-то, бродя с этюдником, он встретил господина, сидящего за складным мольбертом у самой воды. Господин был красив, осанист, одет в перепачканную красками блузу; легкая панама сидела небрежно, набекрень, по-художницки.
Крестный отлично знал, кто это, и даже искал с ним знакомства, да все случая не представлялось.
Подойдя поближе, интересуясь как любитель – что там такое получается на холсте, он едва не вскрикнул от изумления: в натуре перед глазами струилась река, плавали утки, баба в красной, высоко подоткнутой юбке колотила вальком бельишко… а на картине знакомого незнакомца высились горы со снежными шапками, в черно-синей туче змеилась голубая молния и на гнедой лошади скакал черкес.
Не оборачиваясь, но чувствуя чье-то присутствие за спиной, господин в блузе резко сказал, что терпеть не может, когда глазеют на его работу. Иван Дмитрич извинился и возразил с приличным достоинством, что, «будучи в некотором роде также художником, не мог не поинтересоваться»… и так далее. Дуров (это был он, конечно) засмеялся: «А, значит, собрат по искусству!» Вот так они и познакомились.
С возможной, разумеется, деликатностью крестный спросил, почему у достоуважаемого Анатолия Леонидыча вместо реки и прачки получились горы и черкес. На что Дуров самым серьезным образом ответил, что такова природа искусства, что, хотя в данную минуту телом он здесь, а душой, представьте себе, – на Кавказе. И даже местечко какое-то назвал, географическое наименованье, что-то вроде Матлас или Матрас, – какое-то реально существующее в кавказских горах селенье.
Много позднее, рассказывая мне о Дурове, он не раз упоминал историю своего знакомства с ним, и всякий раз (хотя по малолетству я кое-что не совсем понимал) в голосе, в интонации крестного явственно слышались недоумение и снисходительная усмешка над чудаком.
Дом же Ивана Дмитрича, разделенный на две обособленные квартиры, имел шесть комнат; в трех он жил сам, а три сдавал внаем. В те годы он еще ходил в холостяках, считался завидным женихом; очень любил меня и даже как бы в шутку уговаривал моих родителей отдать меня ему на воспитание.
Будет случай, я расскажу о нем подробнее. По тем серым, полусонным временам он все же являлся фигурой довольно занятной. Но это – в дальнейшем, а сейчас вернемся в столовую дуровского дома, где Елена Робертовна (Еленочка, как называл ее Дуров, или Бель Элен, как именовалась она в цирковых афишах) разливала по тарелкам приправленный жареными донскими бирючками и свежим укропом, ароматичнейший суп, который Анатолий Леонидович рекомендовал гостям как в о р о н е ж с к и й.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46