Так, мол, сказала врачиха.
Кто-то заметил, что я похудел, кто-то - что побледнел, кто-то ничего не говорил, и мне было все равно.
- А что, Куприкова еще тоже болеет? - спросил я между прочим.
- Куприкова? Она просто дежурная по классу. Сейчас уберет - выйдет...
Я долго еще болтался по пустому школьному двору, когда наконец услышал:
- Ширяев? Ты что тут?..
- Я тебя жду, - не постеснялся сказать я. - Понимаешь, вот выпустили, и я пришел.
- Ширяев!
Тут я, кажется, совсем осмелел и сказал:
- Валялся пока, много думал. О тебе и... Скажи, а зачем ты тогда эти ветки тополиные собирала? Все хотел спросить тебя.
- А на них уже побеги: листочки и корни, - сказала Лиза. - Я их в парке посажу, у "Питера". Пусть растут деревья! Вырастут, вспомню - мои! Хочешь вместе посадим?
- Хочу, - согласился я. - А когда?
- Хоть завтра. Завтра же выходной!
Мы еще о чем-то говорили, и я сам удивлялся своей смелости и еще больше осмелел, когда Лиза сказала, что хотела прийти ко мне домой, но просто постеснялась.
- Завтра, хочешь, заходи, - предложил я. - Посадим твои ветки, а потом ко мне. Я тебя с мамой и папой познакомлю...
Почему я сказал так?..
- Я буду очень рада, - призналась Лиза. - Так, значит, в двенадцать у того тополя, да?
- У того...
* * *
Я не заметил, как проводил Лизу до ее дома, и, пока мы шли, я ничего почти не видел. Я пошел назад - увидел всю нашу улицу и тополя, на которых росли свежие побеги - сверху на срезанных ветках, и прямо на стволах внизу, и совсем рядом с ними - пробившие асфальт тротуара.
Улица как улица. Ничего особенного. Дома слева, дома справа. Дома из серого кирпича. Это куда лучше, чем из блоков. Деревья вдоль тротуаров по-молодому свежие тополя. Это лучше, чем липы. Ведь липы еще только распускаются, а эти, даже подрезанные, уже зеленеют. И все тут на улице рядом...
- А у нас событие, - сообщил вечером отец. - Помнишь моего друга американца из Филадельфии? Так вот, он книгу нам свою прислал: "Уан энд э хав майлз бай фут алонг а рашин стрит. Мембаз оф эн Америкэн трэвелер"*. Я перелистал. Молодец Гарри! Очень объективную и умную книжку написал. В ней что-то есть и о нас с мамой, как о людях, влюбленных в нашу улицу. И даже о тебе - в том плане, что ты, как все дети, безразлично относишься к месту, где живешь...
_______________
* "Полторы мили пешком по одной русской улице. Записки американского путешественника" (англ.).
- А я тоже люблю нашу улицу, - сказал я. - Откуда он знает? Я не безразлично, а очень...
- И еще Гарри пишет, что улица наша вроде бы и не примечательная исторически, на самом деле - сама наша история. Выросла там, где не было ничего. Поселила людей новых, рожденных нашей властью. И на примере нашей улицы...
- Пап! Если я тебя попрошу, - перебил я отца, - ты мне рубль дашь?
- Конечно, дам, а зачем?
- Я в парикмахерскую сбегаю сейчас, пока не поздно, а то совсем зарос.
- Что, мама? - сказал отец. - Отпустим сына в парикмахерскую?
- Отпустим, - согласилась мать. - Он же взрослый у нас. Пусть сам следит за собой!
РОЖДЕНИЕ КАРАВАЕВА
Когда его усаживали в машину, то люди, совершенно незнакомые, чужие, почему-то очень хотели понравиться ему, хлопотали вокруг шофера и женщины, которая поедет с ним, и он слышал отрывочно: "Вот, документы на Олега Караваева, возьмите"; "Товарищ водитель, если мальчику будет необходимо по нужде, так вы уж, пожалуйста..."; "И смотрите, чтоб не укачало его, в случае чего пусть он задремлет и дайте ему подышать свежим воздухом, это помогает". Это были одни незнакомые голоса, а другие - их было два отвечали: "Сделаем"; "Нет, не забуду"; "Документы, да"; "Да вы не беспокойтесь"; "В целости-сохранности довезем!"
Уже потом он понял, что эти вторые - голоса шофера и женщины, которые провожали его всю дорогу.
Он уже сел в машину - в настоящую "скорую помощь", только без крестов и надписей по бортам, - когда остающиеся мужчины и женщины опять бросились к нему:
- Ну, счастливо тебе!
- Устраивайся поудобнее, сынок! Целый час ехать...
- Смотри шапку не расстегивай, а то продует, холодно...
- Тебе там, мальчик, будет хорошо...
- Это ведь не надолго...
- Тебе, несомненно, понравится, сынок...
Его смущало все это, и он многого не понимал, не понимал этих хлопот, не понимал, почему его так зовут - "мальчик", "сынок", ведь бабушка всегда звала его иначе - "Олег", "внучек", - но больше всего он не понимал главного: почему ему будет там хорошо, когда ему уже хорошо?
- Я не сомневаюсь, что мне там понравится.
Он с опозданием ответил на последний вопрос - так он привык говорить и отвечать, потому что всегда повторял слова бабушки.
- Ну вот, как хорошо, - произнес кто-то из провожающих и удивился: Какой мальчик, а?
А он опять не понял. Он никогда не ездил на настоящей машине, а сейчас едет. Разве это плохо? И сидит не как-нибудь, а рядом с шофером, и шофер все время разговаривает с ним, как с товарищем, и вот уже показал на скорость, объяснил, сколько в машине бензина, и даже показал новые дома на улицах и панораму какой-то Бородинской битвы. Разве это плохо?..
- Тебе удобно? - спросила его женщина с заднего сиденья машины, и он ответил:
- А почему неудобно? Конечно! Спасибо большое!
Он подумал, что не знает, как зовут эту женщину и как зовут шофера, но никто ему не сказал об этом, а сам он спросить не решился.
- Знаешь, а там и правда тебе будет очень хорошо, - сказала женщина. - И потом... Ведь это все ненадолго. Поживешь, вернешься...
Он, смотревший в ветровое стекло - это было для него сейчас самым важным, самым значительным, почти историческим, - плохо расслышал ее слова и переспросил:
- Вы мне?
- Я просто говорю, что ты не пожалеешь, что поехал...
- Спасибо, но я вовсе не жалею, - сказал он. - Спасибо большое!
Все это была ложь, святая ложь, идущая от сопровождавшей его женщины, но ни она, ни провожавшие их ничего не могли сказать иного, и что тут сказать, когда шестилетнего отправляют в детский дом в силу особо сложившихся обстоятельств. Вот и в документах все отражено: "Фамилия Караваев; имя, отчество - Олег Константинович, год рождения...", и так далее, и тому подобное. Все вплоть до графы "Примечания", записи в которой и послужили поводом для этой такой скоропалительной и необычной даже для них акции: отправки одного мальчика, да еще на санитарной машине, вместе с педиатром, далеко от Москвы, в один из лучших лесных детских домов.
Но откуда он мог знать это?
Женщина-педиатр, сопровождающая его, думала об одном, шофер крутил баранку, а сам Олег внимательно, чуть растерянно, но с любопытством смотрел по сторонам и вперед, и лоб его под новой неудобной шапкой потел и хмурился, потом распрямлял несуществующие морщинки, а пока - легкие складочки, как на руках с детства, и лицо все больше расплывалось в восторженном удивлении.
Шофер все еще занимал его разговорами, и женщина со спины что-то поддакивала, и все это было бы интересно, но только не сейчас, когда они вырвались из города на прямую дорогу, и рядом еще мелькали дома и дома, люди и люди, пересекающие дорогу другие дороги, одни внизу, под мостами, другие сверху, над мостами, а потом все кончилось - и дома, и люди, и светофоры с милиционерами - и пошел лес, один лес.
Лес стоял слева и справа, он был впереди, насколько можно видеть, и, конечно, позади, где они только что проехали, и весь он был в снегу. Каждое дерево, каждый куст, каждый ствол и ветка, ну прямо-таки все в снегу, и снег еще внизу под деревьями, и снег вдоль дороги, и снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46