"
"Правда, Варюша, правда!"
И они очень долго едят и пьют чай и вино, которое так любит Слава. Она давно знала об этом - еще с тех пор, под Юхновом, в рабочем поселке.
За окном сверкают огни витрин и фонарей, окон и трамваев. По крыше соседнего дома бегут могучие неоновые буквы: "Храните деньги в сберегательной кассе". И гремят, как и днем, колокола Елоховского собора.
Стол убран. Посуда вымыта. До чего же она устала за сегодняшний день! Но что нужно сказать сейчас, она не знает и молча смотрит на Славу.
Он помогает ей:
"Спать, спать! Немедленно спать! А то впереди..."
Вдруг он хохочет:
"Что это я? Впереди ничего, кроме счастья! Ведь не война сейчас!"
Она разбирает постель.
"Ложись", - говорит он.
Она раздевается, чего никогда не было там, на войне.
"Спи", - говорит он.
"А ты?"
"Что я?"
"Ты меня боишься?" - неловко спрашивает она.
"Я? - Он молчит. Долго-долго молчит. Потом говорит: - Я обидеть тебя боюсь, Варюша. Как тогда..."
И ей хорошо теперь. Очень хорошо. Она знает, ох как знает сейчас, что любит его. Любит!..
И так могло быть...
11
Утром небо прояснилось. Птицы, невесть откуда появившиеся, обрадовались. Галки и воробьи заходили-запрыгали по улице в поисках пищи, в ожидании весны.
Весна наступала медленно, а пищи не было. Галки дрались с воробьями, воробьи отчаянно бросались на галок. После того как три "мессершмитта", пользуясь погодой, прочесали деревню, птицы чуть поуспокоились, но через час вновь появились на улице. Немцы ударили из минометов, и птицам пришлось убираться подобру-поздорову...
Во время налета авиации и минометного обстрела в батальоне никто, слава богу, не пострадал. И все же налет и обстрел мешали подготовке к очередному, и сейчас очень важному, наступлению.
Была нарушена связь.
К полудню погода стала портиться. Небо затянуло. Пошел снег. Начала мести поземка. Немцы успокоились. Не любят они настоящей зимы!
Варя умудрилась проспать все самое шумное, а очнулась от сравнительно тихого - в штабной блиндаж собирались на оперативное совещание командиры взводов и рот. Появился и старший политрук - комиссар полка, увидел ее заспанное, растерянное лицо, бросил:
- Привыкаешь?
- Привыкаю, товарищ комиссар! - вскочила она, поправляя полушубок и съехавшую набок шапку. Она так и уснула. В блиндаже было холодно.
- А напарник как? Полковой?
- Он же погиб...
- Да...
Командиры столпились у наспех сколоченного столика - обрубок соснового бревна и три доски на нем. Они наклонились над картой. На столе чадила коптилка - консервная банка и фитилек к ней - голубовато-желтый огонь и струйка дыма. Основание стола - сосновое бревно - блестело. Капельки смолы набухали, полнились и медленно стекали вниз на земляной пол и на сапоги командиров.
- Артподготовка... Удар по городу должен быть стремительным... Взятие Юхнова - решение Ставки... Соединение с частями тридцать третьей армии обязательно... Четвертая рота... С юга пойдут танки... Вторая и третья роты... Немцы не ждут... Перехват Варшавского шоссе обескуражил их... У третьей роты задача, я бы сказал, особая... Смотрите... Если же говорить об общей обстановке, то надо учесть следующее. Юхнов противник укреплял еще со времени боев за Калугу... Калуга пала. За ней Медынь, Мятлево... Южнее - Мещовск, Мосальск, Сухиничи... Потом вот - Дорогобуж... Мы располагаем сведениями, что юхновский гарнизон - один из сильнейших. Долговременные огневые точки, минные поля, рвы, заграждения... Бой, видимо, пойдет за каждую улицу, за каждый дом... Многое зависит от состояния наших войск... Надо немедленно провести беседы в ротах, взводах... Подчеркнуть важность задачи... Знаю, люди устали... Поговорите - душевнее, проще... Это очень...
Она слушала и не слушала. Вернее, слышала обрывки фраз. Она смотрела на Славу - сосредоточенного, подтянутого, почти не знакомого сейчас ей, далекого, чужого и очень своего. Он стоял вместе со всеми командирами, смотрел на карту и лишь изредка потирал глаза. Видно, он тоже не спал толком и свет коптилки резал ему глаза.
До заступления на дежурство оставалось еще более получаса, и она вышла из блиндажа.
К деревне подтягивались новые части. Дивизион "сорокапяток". Заградотряд, сформированный из совсем молодых красноармейцев. В поле размещались гаубичные батареи. Торопились топографы: с теодолитами и вешками бегали от деревни туда, в поле. На окраине деревни остановился медсанбат. Помещений не было, и санитарный транспорт двинулся в лесок.
Погода дурила, но, может быть, сейчас это и хорошо. Немецкая авиация скована. Артиллерия тоже молчит. Лишь далеко, очень далеко слышна глухая ружейная перестрелка.
Сейчас Варя, пожалуй, радовалась плохой погоде. Конечно, она не специалист - не генерал, не полковник, не полковой комиссар и даже не младший лейтенант, как Слава, - но почему-то она чувствовала, что это хорошо. И снегопад - хорошо! И мутное, невидимое с земли небо - хорошо! И метель - хорошо!
Деревни нет. Домов нет и жителей. Но деревня живет. Слышны команды на улицах. Движутся люди в шинелях - медленно одни, другие почти бегом. Шумят моторы машин. Всхрапывают лошади. Коптит кухня. В земле, в отменных окопах, подготовленных немцами, наши люди спят, едят, совещаются, пишут письма, читают, перебинтовывают раны или, как ее новый напарник сейчас (молодой совсем!), или, как она ночью, кричат в трубку:
- "Небо"! "Небо"! Я - "Береза"!..
Забавно, что напарник - "Береза". Она "Береза" - это понятно. А он? И как жаль прежнего...
Она почти не узнала его. Только несколько часов в работе. И вот его нет... И на его место пришел новый...
Удивительная штука жизнь! Она вечна, неистребима. Она пришла сюда, в эту деревню, в которой уже не было жизни, и опять тут - жизнь. Она сильнее павших, сильнее умерших, сильнее войны. Люди идут в бой не только с мыслью победить, а и с другой, подспудной, - как бы остаться живым, и они продолжают жизнь. Они совещаются тут, на войне, как быстрее и посильнее ударить по противнику, смять его, уничтожить, и они продолжают жизнь.
Растает снег, и придет весна в эти края, в эту несчастную, забытую русскую деревеньку. И на пепелищах пробьются зеленые ростки из земли. И на деревьях, покореженных немецкой и нашей артиллерией, распустятся почки. И побегут ручьи, смывая воронки от бомб и снарядов, унося в небытие признаки бывших тут боев.
И вскроется речка Воря, которая покрыта сейчас, наверное, льдом. И птицы построят свои гнезда, и рыбы будут метать, как извечно, икринки, и люди - вернувшиеся, а частью новые - придут, повздыхают над развалинами, вспомнят не вернувшихся, упьются до чертиков горьким самогоном - за их благополучие, что ли, на том свете! - а наутро начнут разбирать разбитое и ставить новое...
"Ты здесь? Выспалась?"
Ей почудилось другое.
"Ты здесь? Ты любишь меня?" - будто спросил он.
Она обрадовалась, но сказала:
"Не знаю, Слава. Наверно..."
"А ты любила когда-нибудь?" - спросил он.
Она покраснела.
"Не знаю, Слава. Мне всегда казалось, что я любила Вову Соловьева и Женю Спирина, но это было давно".
"Как, сразу двоих?!"
"Да, Слава, сразу двоих..."
"Кто же они?"
"Кто? Это ведь давно, Слава, было, когда мы в клубе Наркомтяжпрома занимались. А с Женей Спириным я целовалась. Это плохо, да?"
"А со мной нет", - обиженно сказал Слава.
"Нет, нет, нет! С тобой я тоже целовалась! - возмутилась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
"Правда, Варюша, правда!"
И они очень долго едят и пьют чай и вино, которое так любит Слава. Она давно знала об этом - еще с тех пор, под Юхновом, в рабочем поселке.
За окном сверкают огни витрин и фонарей, окон и трамваев. По крыше соседнего дома бегут могучие неоновые буквы: "Храните деньги в сберегательной кассе". И гремят, как и днем, колокола Елоховского собора.
Стол убран. Посуда вымыта. До чего же она устала за сегодняшний день! Но что нужно сказать сейчас, она не знает и молча смотрит на Славу.
Он помогает ей:
"Спать, спать! Немедленно спать! А то впереди..."
Вдруг он хохочет:
"Что это я? Впереди ничего, кроме счастья! Ведь не война сейчас!"
Она разбирает постель.
"Ложись", - говорит он.
Она раздевается, чего никогда не было там, на войне.
"Спи", - говорит он.
"А ты?"
"Что я?"
"Ты меня боишься?" - неловко спрашивает она.
"Я? - Он молчит. Долго-долго молчит. Потом говорит: - Я обидеть тебя боюсь, Варюша. Как тогда..."
И ей хорошо теперь. Очень хорошо. Она знает, ох как знает сейчас, что любит его. Любит!..
И так могло быть...
11
Утром небо прояснилось. Птицы, невесть откуда появившиеся, обрадовались. Галки и воробьи заходили-запрыгали по улице в поисках пищи, в ожидании весны.
Весна наступала медленно, а пищи не было. Галки дрались с воробьями, воробьи отчаянно бросались на галок. После того как три "мессершмитта", пользуясь погодой, прочесали деревню, птицы чуть поуспокоились, но через час вновь появились на улице. Немцы ударили из минометов, и птицам пришлось убираться подобру-поздорову...
Во время налета авиации и минометного обстрела в батальоне никто, слава богу, не пострадал. И все же налет и обстрел мешали подготовке к очередному, и сейчас очень важному, наступлению.
Была нарушена связь.
К полудню погода стала портиться. Небо затянуло. Пошел снег. Начала мести поземка. Немцы успокоились. Не любят они настоящей зимы!
Варя умудрилась проспать все самое шумное, а очнулась от сравнительно тихого - в штабной блиндаж собирались на оперативное совещание командиры взводов и рот. Появился и старший политрук - комиссар полка, увидел ее заспанное, растерянное лицо, бросил:
- Привыкаешь?
- Привыкаю, товарищ комиссар! - вскочила она, поправляя полушубок и съехавшую набок шапку. Она так и уснула. В блиндаже было холодно.
- А напарник как? Полковой?
- Он же погиб...
- Да...
Командиры столпились у наспех сколоченного столика - обрубок соснового бревна и три доски на нем. Они наклонились над картой. На столе чадила коптилка - консервная банка и фитилек к ней - голубовато-желтый огонь и струйка дыма. Основание стола - сосновое бревно - блестело. Капельки смолы набухали, полнились и медленно стекали вниз на земляной пол и на сапоги командиров.
- Артподготовка... Удар по городу должен быть стремительным... Взятие Юхнова - решение Ставки... Соединение с частями тридцать третьей армии обязательно... Четвертая рота... С юга пойдут танки... Вторая и третья роты... Немцы не ждут... Перехват Варшавского шоссе обескуражил их... У третьей роты задача, я бы сказал, особая... Смотрите... Если же говорить об общей обстановке, то надо учесть следующее. Юхнов противник укреплял еще со времени боев за Калугу... Калуга пала. За ней Медынь, Мятлево... Южнее - Мещовск, Мосальск, Сухиничи... Потом вот - Дорогобуж... Мы располагаем сведениями, что юхновский гарнизон - один из сильнейших. Долговременные огневые точки, минные поля, рвы, заграждения... Бой, видимо, пойдет за каждую улицу, за каждый дом... Многое зависит от состояния наших войск... Надо немедленно провести беседы в ротах, взводах... Подчеркнуть важность задачи... Знаю, люди устали... Поговорите - душевнее, проще... Это очень...
Она слушала и не слушала. Вернее, слышала обрывки фраз. Она смотрела на Славу - сосредоточенного, подтянутого, почти не знакомого сейчас ей, далекого, чужого и очень своего. Он стоял вместе со всеми командирами, смотрел на карту и лишь изредка потирал глаза. Видно, он тоже не спал толком и свет коптилки резал ему глаза.
До заступления на дежурство оставалось еще более получаса, и она вышла из блиндажа.
К деревне подтягивались новые части. Дивизион "сорокапяток". Заградотряд, сформированный из совсем молодых красноармейцев. В поле размещались гаубичные батареи. Торопились топографы: с теодолитами и вешками бегали от деревни туда, в поле. На окраине деревни остановился медсанбат. Помещений не было, и санитарный транспорт двинулся в лесок.
Погода дурила, но, может быть, сейчас это и хорошо. Немецкая авиация скована. Артиллерия тоже молчит. Лишь далеко, очень далеко слышна глухая ружейная перестрелка.
Сейчас Варя, пожалуй, радовалась плохой погоде. Конечно, она не специалист - не генерал, не полковник, не полковой комиссар и даже не младший лейтенант, как Слава, - но почему-то она чувствовала, что это хорошо. И снегопад - хорошо! И мутное, невидимое с земли небо - хорошо! И метель - хорошо!
Деревни нет. Домов нет и жителей. Но деревня живет. Слышны команды на улицах. Движутся люди в шинелях - медленно одни, другие почти бегом. Шумят моторы машин. Всхрапывают лошади. Коптит кухня. В земле, в отменных окопах, подготовленных немцами, наши люди спят, едят, совещаются, пишут письма, читают, перебинтовывают раны или, как ее новый напарник сейчас (молодой совсем!), или, как она ночью, кричат в трубку:
- "Небо"! "Небо"! Я - "Береза"!..
Забавно, что напарник - "Береза". Она "Береза" - это понятно. А он? И как жаль прежнего...
Она почти не узнала его. Только несколько часов в работе. И вот его нет... И на его место пришел новый...
Удивительная штука жизнь! Она вечна, неистребима. Она пришла сюда, в эту деревню, в которой уже не было жизни, и опять тут - жизнь. Она сильнее павших, сильнее умерших, сильнее войны. Люди идут в бой не только с мыслью победить, а и с другой, подспудной, - как бы остаться живым, и они продолжают жизнь. Они совещаются тут, на войне, как быстрее и посильнее ударить по противнику, смять его, уничтожить, и они продолжают жизнь.
Растает снег, и придет весна в эти края, в эту несчастную, забытую русскую деревеньку. И на пепелищах пробьются зеленые ростки из земли. И на деревьях, покореженных немецкой и нашей артиллерией, распустятся почки. И побегут ручьи, смывая воронки от бомб и снарядов, унося в небытие признаки бывших тут боев.
И вскроется речка Воря, которая покрыта сейчас, наверное, льдом. И птицы построят свои гнезда, и рыбы будут метать, как извечно, икринки, и люди - вернувшиеся, а частью новые - придут, повздыхают над развалинами, вспомнят не вернувшихся, упьются до чертиков горьким самогоном - за их благополучие, что ли, на том свете! - а наутро начнут разбирать разбитое и ставить новое...
"Ты здесь? Выспалась?"
Ей почудилось другое.
"Ты здесь? Ты любишь меня?" - будто спросил он.
Она обрадовалась, но сказала:
"Не знаю, Слава. Наверно..."
"А ты любила когда-нибудь?" - спросил он.
Она покраснела.
"Не знаю, Слава. Мне всегда казалось, что я любила Вову Соловьева и Женю Спирина, но это было давно".
"Как, сразу двоих?!"
"Да, Слава, сразу двоих..."
"Кто же они?"
"Кто? Это ведь давно, Слава, было, когда мы в клубе Наркомтяжпрома занимались. А с Женей Спириным я целовалась. Это плохо, да?"
"А со мной нет", - обиженно сказал Слава.
"Нет, нет, нет! С тобой я тоже целовалась! - возмутилась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46