Что такое небо без облаков? Что такое сознание без мыслей? Что такое я без ролей и без стереотипов? Получается, что это какая-то рамка без картины. Возникает мысль, что это пустая рамка, что это пустота, ничем не заполненная. Наполнение – это те роли, которые я играю, те стереотипы, из которых я состою. И опять-таки традиция утверждает, что на самом деле пустотой являются мои роли, пустотой являются мои стереотипы. Полнотой является вот эта рама, в которой помещены я и не-я. Полнотой является реальность. И все традиционные учения связаны с переходом от иллюзии к реальности, от майи к реальности. Об этой реальности очень трудно говорить. Как только мы начинаем говорить, мы становимся сектантами. Все вокруг говорят: стол – это стол, а мы говорим: нет, это не стол, это тень стола. Или: это и стол, и не стол. Здесь начинается противоречие с миром, и для того чтобы не раздражать окружающий мир, мы просто перестаем разговаривать.
Мы верим, что реальность – это нечто иное нежели то, что нас окружает в нашей повседневности. Об этом говорит Веданта, об этом говорит христианство, об этом говорит Иммануил Кант. Они говорят, что реальность качественно отличается от нереальности. Христианство, например, утверждает, что этот мир некачественный, павший, и что есть иной, вышний мир. Вы видите, что и буддисты, и христиане, и евреи, и мусульмане в принципе утверждают одно и то же. Все они говорят о разрыве между тем, что привычно, обычно, и тем, что нормально. Все они говорят о Великой Норме. Самая большая трудность, которая стоит перед нами, – это не успокоиться на догмате, что есть Бог, что есть Норма, что есть та реальность, которая так или иначе обозначена и у Гомера, и у Данте, и у Раджниша, и у Кастанеды, и во всей мировой культуре, кроме культуры секулярной и прагматической, которая утверждает, что нет ничего выше социума или – выше моих интересов. Наша задача – не догматическая, а практическая и опытная, задача перехода от оперативного ума к созерцательному. В греческих религиях, в христианстве, в индуизме предполагается вера в Зевса, Диониса, Аполлона, Христа, Шиву. Для решения нашей задачи нам не нужна такого рода вера. Наша "вера" – это доверие опыту величайших мировых традиций. Все эти традиции так или иначе говорят об оном: нужно расширить свое сознание и от оперативного ума сделать шаг к уму созерцательному, к своему истинному "я". Это "я" в индуизме называется Атманом. Слово Атман имеет два значения. Первое значение – индивидуальное "я", а другое значение – универсальное "Я". Переход от одного к другому очень простой и очень сложный. Они соприкасаются. Они на самом деле одно и то же. И отсюда выражения, которые вы все знаете: "ты есть То" и "сансара есть нирвана". Внутри каждого из нас очень близко, пугающе близко, находится подлинная реальность, она заслонена нашими стереотипами, нашими ролями, потоком нашего сознания, с которым мы отождествлены. Попробуйте задержать мысли. Прямо сейчас, в течение одной минуты…
Знаете на что это похоже? Это похоже на канал или реку: вы поставили плотину, и плотина не очень крепкая, вода просачивается в щели, мысли по-партизански проникают в тебя. Второй способ намного лучше. Вот течет вода в реке. Пусть она течет. Но не теряйте из виду берегов. Не теряйте из виду вашу свободу от мыслей. Пусть они идут своим путем. Сейчас ты подумал о кошке, потом о приятеле, о дереве – пусть они идут, отпустите мысли, отпустите образы. Попробуйте отпустить мысли. Прямо сейчас, в течение одной минуты, здесь и сейчас…
Вот вам, на выбор, две задачи, которые я предлагаю взять себе на вооружение для начала. То же самое мы можем сделать с нашими ролями. Очень интимная вещь – роли, которые мы играем. Мы срастаемся с этими ролями. Роль друга, роль родственника, роль духовного искателя, роль мудрого человека. Фактически, сколько у нас друзей – столько у нас ролей. Человек похож на многогранник, каждая грань – это друг или сфера деятельности. Если вы перепутаете эти грани – вам будет неловко. Представьте себе, если бы вы относились ко мне, как к вашему начальнику. Мы точно знаем, какую грань, какую роль когда включать. Эту роль мы последовательно играем. Кроме того, есть несколько ролей, которые мы играем, когда никого нет. Все-таки возникает вопрос: кто же я, когда нет ролей? И здесь тоже существуют два подхода. Первый подход: перекрыть канал плотиной, отказаться от всех ролей, сесть в позу медитации и задавать себе вопрос: "Кто есть я?" Всё забыть. Все роли. И стучаться в эту ржавеющую дверь, на которой висит заржавевший замок, стучаться и спрашивать: "Кто есть я?" Ничего не услышишь очень долго, кроме эха. Второй способ – это, напротив, спокойно играть роли, которые мы играем. И при этом жестко отстраняться от этих ролей.
Третья область – после мыслей и ролей – это область состояний. Мы знаем: есть набор состояний, которые нам известны. И опять, мы либо прерываем, закрываем реку, выходим изо всех состояний и пробуем достичь высочайшего созерцания, неба без облаков, безоблачного неба – это сверхсостояние, – либо мы позволяем себе и уныние, и радость, и опьянение, и отчаяние, но при этом мы – хозяева своих состояний.
Гертруде Штейн в Париж привезли из Америки мальчика. Она не знала, что с ним делать, его родители были разведены, мальчик оказался бездомным. Американский ребенок, десятилетний мальчик. Гурджиев взял его в свое шато Приер в Фонтенбло. Мальчик был у него там "кофейным мальчиком". Он должен был по звонку Гурджиева приносить кофе. Больше ничего он не делал. Этот мальчик, Фриц Питере, до сих пор жив и проживает в Нью-Йорке, а его книга только что переведена и напечатана в России. Книга Фрица Питерса "Детство с Гурджиевым" – может быть, одна из самых замечательных книг, написанных о Гурджиеве. Год или два, что он прожил в Приере (потом родители его забрали), были самыми конструктивнымы в его жизни. Гурджиев учил его наблюдать, видеть. Он играл множество ролей, но он никогда не играл их перед этим мальчиком. Много раз люди видели его гневным, рассерженным, пьяным, ироничным, растерянным. Гурджиев любил изображать растерянность, слабость и усталость. Он, вообще, десять лет изображал больного. Смертельно больного после автомобильной катастрофы, которая, по видимости, была спектаклем. Мальчик этот время от времени ловил на себе смеющиеся глаза Гурджиева, которые говорили ему: "Мы-то знаем, что все это игра". Мальчик был для него зеркалом его подлинного "я". Мальчик помогал ему фиксировать непривязанность к эмоциям, состояниям.
Для чего я так пространно об этом рассуждаю? Потому что необычность и трудность того, что я предлагаю вам, состоит именно в том, чтобы не останавливаться, не прерывать жизнь, а продолжать играть роли, переживать различные состояния и позволять потоку мыслей, мыслеобразов идти туда, куда они хотят. Пускай по небу плывут облака. Но пускай вы будете связаны не с облаками, а с небом. Пускай вашей родиной будут не облака, а небо. Пускай вы будете кровно привязаны не к пробегающим образам, а к тому фону, по которому пробегают эти образы. Вот первая конкретизация того, что мы будем делать здесь три недели. Я надеюсь, что я не буду повторять так часто эти формулировки, потому что будут магнитофонные записи, и эти записи смогут послушать те, кто приедет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Мы верим, что реальность – это нечто иное нежели то, что нас окружает в нашей повседневности. Об этом говорит Веданта, об этом говорит христианство, об этом говорит Иммануил Кант. Они говорят, что реальность качественно отличается от нереальности. Христианство, например, утверждает, что этот мир некачественный, павший, и что есть иной, вышний мир. Вы видите, что и буддисты, и христиане, и евреи, и мусульмане в принципе утверждают одно и то же. Все они говорят о разрыве между тем, что привычно, обычно, и тем, что нормально. Все они говорят о Великой Норме. Самая большая трудность, которая стоит перед нами, – это не успокоиться на догмате, что есть Бог, что есть Норма, что есть та реальность, которая так или иначе обозначена и у Гомера, и у Данте, и у Раджниша, и у Кастанеды, и во всей мировой культуре, кроме культуры секулярной и прагматической, которая утверждает, что нет ничего выше социума или – выше моих интересов. Наша задача – не догматическая, а практическая и опытная, задача перехода от оперативного ума к созерцательному. В греческих религиях, в христианстве, в индуизме предполагается вера в Зевса, Диониса, Аполлона, Христа, Шиву. Для решения нашей задачи нам не нужна такого рода вера. Наша "вера" – это доверие опыту величайших мировых традиций. Все эти традиции так или иначе говорят об оном: нужно расширить свое сознание и от оперативного ума сделать шаг к уму созерцательному, к своему истинному "я". Это "я" в индуизме называется Атманом. Слово Атман имеет два значения. Первое значение – индивидуальное "я", а другое значение – универсальное "Я". Переход от одного к другому очень простой и очень сложный. Они соприкасаются. Они на самом деле одно и то же. И отсюда выражения, которые вы все знаете: "ты есть То" и "сансара есть нирвана". Внутри каждого из нас очень близко, пугающе близко, находится подлинная реальность, она заслонена нашими стереотипами, нашими ролями, потоком нашего сознания, с которым мы отождествлены. Попробуйте задержать мысли. Прямо сейчас, в течение одной минуты…
Знаете на что это похоже? Это похоже на канал или реку: вы поставили плотину, и плотина не очень крепкая, вода просачивается в щели, мысли по-партизански проникают в тебя. Второй способ намного лучше. Вот течет вода в реке. Пусть она течет. Но не теряйте из виду берегов. Не теряйте из виду вашу свободу от мыслей. Пусть они идут своим путем. Сейчас ты подумал о кошке, потом о приятеле, о дереве – пусть они идут, отпустите мысли, отпустите образы. Попробуйте отпустить мысли. Прямо сейчас, в течение одной минуты, здесь и сейчас…
Вот вам, на выбор, две задачи, которые я предлагаю взять себе на вооружение для начала. То же самое мы можем сделать с нашими ролями. Очень интимная вещь – роли, которые мы играем. Мы срастаемся с этими ролями. Роль друга, роль родственника, роль духовного искателя, роль мудрого человека. Фактически, сколько у нас друзей – столько у нас ролей. Человек похож на многогранник, каждая грань – это друг или сфера деятельности. Если вы перепутаете эти грани – вам будет неловко. Представьте себе, если бы вы относились ко мне, как к вашему начальнику. Мы точно знаем, какую грань, какую роль когда включать. Эту роль мы последовательно играем. Кроме того, есть несколько ролей, которые мы играем, когда никого нет. Все-таки возникает вопрос: кто же я, когда нет ролей? И здесь тоже существуют два подхода. Первый подход: перекрыть канал плотиной, отказаться от всех ролей, сесть в позу медитации и задавать себе вопрос: "Кто есть я?" Всё забыть. Все роли. И стучаться в эту ржавеющую дверь, на которой висит заржавевший замок, стучаться и спрашивать: "Кто есть я?" Ничего не услышишь очень долго, кроме эха. Второй способ – это, напротив, спокойно играть роли, которые мы играем. И при этом жестко отстраняться от этих ролей.
Третья область – после мыслей и ролей – это область состояний. Мы знаем: есть набор состояний, которые нам известны. И опять, мы либо прерываем, закрываем реку, выходим изо всех состояний и пробуем достичь высочайшего созерцания, неба без облаков, безоблачного неба – это сверхсостояние, – либо мы позволяем себе и уныние, и радость, и опьянение, и отчаяние, но при этом мы – хозяева своих состояний.
Гертруде Штейн в Париж привезли из Америки мальчика. Она не знала, что с ним делать, его родители были разведены, мальчик оказался бездомным. Американский ребенок, десятилетний мальчик. Гурджиев взял его в свое шато Приер в Фонтенбло. Мальчик был у него там "кофейным мальчиком". Он должен был по звонку Гурджиева приносить кофе. Больше ничего он не делал. Этот мальчик, Фриц Питере, до сих пор жив и проживает в Нью-Йорке, а его книга только что переведена и напечатана в России. Книга Фрица Питерса "Детство с Гурджиевым" – может быть, одна из самых замечательных книг, написанных о Гурджиеве. Год или два, что он прожил в Приере (потом родители его забрали), были самыми конструктивнымы в его жизни. Гурджиев учил его наблюдать, видеть. Он играл множество ролей, но он никогда не играл их перед этим мальчиком. Много раз люди видели его гневным, рассерженным, пьяным, ироничным, растерянным. Гурджиев любил изображать растерянность, слабость и усталость. Он, вообще, десять лет изображал больного. Смертельно больного после автомобильной катастрофы, которая, по видимости, была спектаклем. Мальчик этот время от времени ловил на себе смеющиеся глаза Гурджиева, которые говорили ему: "Мы-то знаем, что все это игра". Мальчик был для него зеркалом его подлинного "я". Мальчик помогал ему фиксировать непривязанность к эмоциям, состояниям.
Для чего я так пространно об этом рассуждаю? Потому что необычность и трудность того, что я предлагаю вам, состоит именно в том, чтобы не останавливаться, не прерывать жизнь, а продолжать играть роли, переживать различные состояния и позволять потоку мыслей, мыслеобразов идти туда, куда они хотят. Пускай по небу плывут облака. Но пускай вы будете связаны не с облаками, а с небом. Пускай вашей родиной будут не облака, а небо. Пускай вы будете кровно привязаны не к пробегающим образам, а к тому фону, по которому пробегают эти образы. Вот первая конкретизация того, что мы будем делать здесь три недели. Я надеюсь, что я не буду повторять так часто эти формулировки, потому что будут магнитофонные записи, и эти записи смогут послушать те, кто приедет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75