..
Синяка разбирал смех.
– Ты мне веришь, Петька? Ко мне на прием записывались, я шишка тогда был для всех Сокольников. В Сокольниках только у меня водка была...
Пиво в забегаловке было отвратительное, пить его Иван просто не смог, и стоял перед полной кружкой, разглядывая кильку, лежащую перед ним на кусочке черного хлеба. Она была украшена одиноким засохшим колечком лука и благоухала подсолнечным маслом.
«Вечер воспоминаний окончен, – подумал Иван. – Пора прогуляться.»
Он подошел к стойке, взял 0,7 «Анапы», попросил открыть, один стакан, один бутерброд, нахлобучил стакан на бутылку и протолкался от стойки к столику, за которым и синяк и Петя-грузчик теперь оба понимающе кивали друг другу перед опустевшими кружками.
– Не помешаю, ребята? – спросил Иван и не дожидаясь ответа поставил бутылку на стол.
Он снял стакан, начал наливать его. Взглянув, как бы случайно, на стоящих напротив него, он остановился и воскликнул:
– Петька! Ты откуда, брат?
Краснолицый грузчик очень сосредоточенно на него смотрел, нисколько, впрочем не узнавая. За годы его путешествий по портовым и вокзальным забегаловкам он успел приобрести столько «братьев», что число их, наверное, перевалило за численность населения славного города Бомбея, в котором побывал он тридцать лет назад, служа тогда в советском торговом флоте.
– Мы с тобой год назад на этом же самом месте, эту же Анну Палнну пили! – орал на всю забегаловку Иван, хлопая Петьку по плечу.
Грузчик счастливо улыбался, предчувствуя хорошего денежного «знакомого», за счет которого можно пить до утра. А то и дольше. Если, конечно, «знакомый» упадет раньше него и даст возможность спокойно ознакомиться с его карманами и кошельком.
Сколько он ни напрягался, этого «брата» он вспомнить не мог. Но «брат» держал в руках бутылку и Петр решил проявить к нему самые теплые «родственные» чувства.
– Мужики! Угощаю! – шумно радовался встрече Иван. – Каждому по бутылке! Я мигом.
Он сбегал к стойке, взял еще две таких же бутылки «Анапы» и два таких же бутерброда, и все это принес на столик. Каждый, в соответствии с неписанной традицией, распоряжался своей бутылкой по своему усмотрению. Грузчик-Петр налил полкружки и принялся оттуда прихлебывать по глоточку. Синяк набузовал полную кружку, но пить начал из горлышка, то, сто осталось в бутылке. Иван дополнил свой стакан до верху, взял его, но потом поставил и сказал, вытянув руку и указывая пальцем в самый нос синяка.
– А тебя я тоже знаю. Ты – Равиль!
– Я? – возмутился синяк. – Я никогда не был татарином! Ни-ког-да!
Он отрицательно помахал перед собой указательным пальцем.
– Нет, – смягчился он неожиданно. – Одно время я был евреем. Был.
Он утвердительно закивал головой.
– Но тебя я не знаю...
– Слушай, а сейчас ты кто? – не отставал от него Иван.
– Я!? – крайне удивился тот. – Я русский. Или – российский? Не знаю точно...
– Тогда давай... И за тех, и за других...
Иван поднял его кружку с вином, сунул ему в руку. Синяка немного покачивало и он вцепился в кружку как в точку опоры. Он начал пить, но осилил только половину, остальное не допил, прижал кружку к щеке, и стоял покачиваясь и глядя на Ивана.
Иван «хотел» было выпить свое вино, но синяк принялся усаживаться прямо под столик, что было категорически запрещено той же неписанной традицией московских забегаловок – где угодно, только не в заведении. Иван с грузчиком подхватили его под руки и потащили на улицу. Синяк бороздил каблуками асфальт.
– Давай сюда, – сказал Иван, заметя очень соблазнительный каменный заборчик, каких в Москве немного, и которые так привлекают тех, кто уже не рассчитывает добежать до туалета.
За забором было, действительно, нельзя сказать, чтобы чисто. Близость к забегаловке и малолюдность дворика способствовали популярности заборчика у местных завсегдатаев и пространство, прилегающее к забору, было основательно «заминировано».
Они затащили синяка за забор, И Иван, отстранив грузчика, толкнул синяка вперед и тот, полетев носом вперед вписался плашмя в засранную и пропитанную мочей московскую почву.
– Ты че! – закричал на него грузчик. – Безрукий штоль?
Иван посмотрел на него абсолютно трезво, взглядом, сразу вызвавшим у него серьезные опасения.
– Не волнуйся, – сказал Иван. – Тебя я положу, где почище. Фуражку сними, чтоб не испачкалась...
– Ты че, брат? – бормотал грузчик, пятясь назад, но фуражку все же снял.
– Я тебя раздеваю, браток, – сказал Иван и слегка врезал ему левой в подбородок.
Грузчик резко дернулся назад и с глухим тупым звуком врезался затылком в кирпичную стену какого-то сарая. Иван подхватил его под руки, усадил на землю, стащил форменный китель, одел его, взял у него из рук фуражку и, помахивая ею, двинулся в сторону Краснопрудной.
Он был почти готов к свиданию с охотниками на Казанском вокзале.
В зале для транзитных пассажиров Ярославского вокзала Иван глянул на себя в зеркало и с удовлетворением не узнал самого себя. Надвинутая на глаза фуражка закрывала пол-лица, во всей его внешности не было ничего индивидуального, единственное, что привлекало внимание во всем его внешнем виде – бляха грузчика, на которой можно было разобрать надпись: «Ярославский».
Проторчав с полчаса у транзитных касс и отбиваясь от пассажиров, пытавшихся «снять» его, чтобы тащить их вещи на перрон, он дождался, наконец, обращенной к нему фразы, из-за которой он тут и торчал.
– На Казанский отнесешь?
– Ну! – быстро ответил Иван.
– Ну-ну! Неси! – буркнул ему высокий и толстый мужчина с совсем небольшими плечами, но необъятной ширины задом, пыхтевший и отдувавшийся только оттого, что ему приходилось носить свое собственное тело. А кроме тела, у него был еще внушительный чемодан, перетянутый ремнями, и спортивная сумка, небольшая, но набитая так плотно, что застегнуть ее не удалось и теперь из нее торчали какие-то тряпки и целлофановые пакеты.
Толстяк назвал цену, на которую Иван тут же, не торгуясь, согласился. Он представления не имел, сколько берут носильщики за свои услуги.
– Деньги вперед, – сказал Иван, давая понять, что он согласен.
Толстяк высыпал ему в руку горсть пятирублевых монет, которые Иван, не считая, сунул в карман. Потом он легко подбросил чемодан на левое плечо, правой хотел было подхватить спортивную сумку, но толстяк отнял у него ее, отрицательно покрутил головой и сказал:
– Это я сам.
«Деньги у него что ли там? – подумал Иван. Но взглянув еще раз на комплекцию своего заказчика, возразил сам себе – Скорее – жратва.»
Впрочем, нести один чемодан ему было еще удобнее. Можно было держать его двумя руками и полностью загораживать при этом свое лицо, оставляя себе возможность наблюдать за обстановкой. А при возникновении необходимости можно было, даже не избавляясь от чемодана, правой рукой быстро выхватить пистолет.
Они вышли из Ярославского и спустились в подземный переход. Иван, внимательно наблюдавший за всеми, кто попадал в поле их зрения, остался доволен результатами своего наблюдения.
На них все обращали внимание. Толстяк обладал настолько колоритной фигурой, что пройти мимо и не взглянуть на него и не хмыкнуть про себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Синяка разбирал смех.
– Ты мне веришь, Петька? Ко мне на прием записывались, я шишка тогда был для всех Сокольников. В Сокольниках только у меня водка была...
Пиво в забегаловке было отвратительное, пить его Иван просто не смог, и стоял перед полной кружкой, разглядывая кильку, лежащую перед ним на кусочке черного хлеба. Она была украшена одиноким засохшим колечком лука и благоухала подсолнечным маслом.
«Вечер воспоминаний окончен, – подумал Иван. – Пора прогуляться.»
Он подошел к стойке, взял 0,7 «Анапы», попросил открыть, один стакан, один бутерброд, нахлобучил стакан на бутылку и протолкался от стойки к столику, за которым и синяк и Петя-грузчик теперь оба понимающе кивали друг другу перед опустевшими кружками.
– Не помешаю, ребята? – спросил Иван и не дожидаясь ответа поставил бутылку на стол.
Он снял стакан, начал наливать его. Взглянув, как бы случайно, на стоящих напротив него, он остановился и воскликнул:
– Петька! Ты откуда, брат?
Краснолицый грузчик очень сосредоточенно на него смотрел, нисколько, впрочем не узнавая. За годы его путешествий по портовым и вокзальным забегаловкам он успел приобрести столько «братьев», что число их, наверное, перевалило за численность населения славного города Бомбея, в котором побывал он тридцать лет назад, служа тогда в советском торговом флоте.
– Мы с тобой год назад на этом же самом месте, эту же Анну Палнну пили! – орал на всю забегаловку Иван, хлопая Петьку по плечу.
Грузчик счастливо улыбался, предчувствуя хорошего денежного «знакомого», за счет которого можно пить до утра. А то и дольше. Если, конечно, «знакомый» упадет раньше него и даст возможность спокойно ознакомиться с его карманами и кошельком.
Сколько он ни напрягался, этого «брата» он вспомнить не мог. Но «брат» держал в руках бутылку и Петр решил проявить к нему самые теплые «родственные» чувства.
– Мужики! Угощаю! – шумно радовался встрече Иван. – Каждому по бутылке! Я мигом.
Он сбегал к стойке, взял еще две таких же бутылки «Анапы» и два таких же бутерброда, и все это принес на столик. Каждый, в соответствии с неписанной традицией, распоряжался своей бутылкой по своему усмотрению. Грузчик-Петр налил полкружки и принялся оттуда прихлебывать по глоточку. Синяк набузовал полную кружку, но пить начал из горлышка, то, сто осталось в бутылке. Иван дополнил свой стакан до верху, взял его, но потом поставил и сказал, вытянув руку и указывая пальцем в самый нос синяка.
– А тебя я тоже знаю. Ты – Равиль!
– Я? – возмутился синяк. – Я никогда не был татарином! Ни-ког-да!
Он отрицательно помахал перед собой указательным пальцем.
– Нет, – смягчился он неожиданно. – Одно время я был евреем. Был.
Он утвердительно закивал головой.
– Но тебя я не знаю...
– Слушай, а сейчас ты кто? – не отставал от него Иван.
– Я!? – крайне удивился тот. – Я русский. Или – российский? Не знаю точно...
– Тогда давай... И за тех, и за других...
Иван поднял его кружку с вином, сунул ему в руку. Синяка немного покачивало и он вцепился в кружку как в точку опоры. Он начал пить, но осилил только половину, остальное не допил, прижал кружку к щеке, и стоял покачиваясь и глядя на Ивана.
Иван «хотел» было выпить свое вино, но синяк принялся усаживаться прямо под столик, что было категорически запрещено той же неписанной традицией московских забегаловок – где угодно, только не в заведении. Иван с грузчиком подхватили его под руки и потащили на улицу. Синяк бороздил каблуками асфальт.
– Давай сюда, – сказал Иван, заметя очень соблазнительный каменный заборчик, каких в Москве немного, и которые так привлекают тех, кто уже не рассчитывает добежать до туалета.
За забором было, действительно, нельзя сказать, чтобы чисто. Близость к забегаловке и малолюдность дворика способствовали популярности заборчика у местных завсегдатаев и пространство, прилегающее к забору, было основательно «заминировано».
Они затащили синяка за забор, И Иван, отстранив грузчика, толкнул синяка вперед и тот, полетев носом вперед вписался плашмя в засранную и пропитанную мочей московскую почву.
– Ты че! – закричал на него грузчик. – Безрукий штоль?
Иван посмотрел на него абсолютно трезво, взглядом, сразу вызвавшим у него серьезные опасения.
– Не волнуйся, – сказал Иван. – Тебя я положу, где почище. Фуражку сними, чтоб не испачкалась...
– Ты че, брат? – бормотал грузчик, пятясь назад, но фуражку все же снял.
– Я тебя раздеваю, браток, – сказал Иван и слегка врезал ему левой в подбородок.
Грузчик резко дернулся назад и с глухим тупым звуком врезался затылком в кирпичную стену какого-то сарая. Иван подхватил его под руки, усадил на землю, стащил форменный китель, одел его, взял у него из рук фуражку и, помахивая ею, двинулся в сторону Краснопрудной.
Он был почти готов к свиданию с охотниками на Казанском вокзале.
В зале для транзитных пассажиров Ярославского вокзала Иван глянул на себя в зеркало и с удовлетворением не узнал самого себя. Надвинутая на глаза фуражка закрывала пол-лица, во всей его внешности не было ничего индивидуального, единственное, что привлекало внимание во всем его внешнем виде – бляха грузчика, на которой можно было разобрать надпись: «Ярославский».
Проторчав с полчаса у транзитных касс и отбиваясь от пассажиров, пытавшихся «снять» его, чтобы тащить их вещи на перрон, он дождался, наконец, обращенной к нему фразы, из-за которой он тут и торчал.
– На Казанский отнесешь?
– Ну! – быстро ответил Иван.
– Ну-ну! Неси! – буркнул ему высокий и толстый мужчина с совсем небольшими плечами, но необъятной ширины задом, пыхтевший и отдувавшийся только оттого, что ему приходилось носить свое собственное тело. А кроме тела, у него был еще внушительный чемодан, перетянутый ремнями, и спортивная сумка, небольшая, но набитая так плотно, что застегнуть ее не удалось и теперь из нее торчали какие-то тряпки и целлофановые пакеты.
Толстяк назвал цену, на которую Иван тут же, не торгуясь, согласился. Он представления не имел, сколько берут носильщики за свои услуги.
– Деньги вперед, – сказал Иван, давая понять, что он согласен.
Толстяк высыпал ему в руку горсть пятирублевых монет, которые Иван, не считая, сунул в карман. Потом он легко подбросил чемодан на левое плечо, правой хотел было подхватить спортивную сумку, но толстяк отнял у него ее, отрицательно покрутил головой и сказал:
– Это я сам.
«Деньги у него что ли там? – подумал Иван. Но взглянув еще раз на комплекцию своего заказчика, возразил сам себе – Скорее – жратва.»
Впрочем, нести один чемодан ему было еще удобнее. Можно было держать его двумя руками и полностью загораживать при этом свое лицо, оставляя себе возможность наблюдать за обстановкой. А при возникновении необходимости можно было, даже не избавляясь от чемодана, правой рукой быстро выхватить пистолет.
Они вышли из Ярославского и спустились в подземный переход. Иван, внимательно наблюдавший за всеми, кто попадал в поле их зрения, остался доволен результатами своего наблюдения.
На них все обращали внимание. Толстяк обладал настолько колоритной фигурой, что пройти мимо и не взглянуть на него и не хмыкнуть про себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46